Предисловие

Как пришел я в Бытие? Откуда я? Для служения какой цели я пришел? Идти вновь! Как могу я чему-либо научиться, ничего не зная?

Нет сомнения, что мы, люди, корнями своими уходим в естественный миропорядок; но сомнительно, чтобы и плоды наши принадлежали тому же миру. Вопрос о том, есть ли определенное соответствие между человеком вообще и вселенной вообще, или мы являемся лишь случайными гостями на космической сцене – это вопрос, касающийся каждого человека, ибо от ответа на него зависит, какими ценностями мы должны руководствоваться в нашей жизни. Тотальный вопрос требует тотального ответа, и этот ответ не может быть дан иначе как в терминах целостного человеческого опыта, включающего все, что человек узнал за последние века о себе и о вселенной. Такое предприятие совершенно невыполнимо, если только опыт не может быть сведен в связную систему, которую мог бы охватить человеческий мозг – этот ограниченный и капризный инструмент. "Универсальная система" оказалась тем блуждающим огоньком, который привел не один мощный интеллект в трясину пустых спекуляций. После неудачи гегелевской космософии, контовского панхилизма, фехнеровского пантеизма и бергсоновского панпсихизма – если назвать лишь четыре примечательные попытки создания всеохватывающей системы – философы отвернулись от вопроса вопросов и последовали распространенному культу специализации в надежде, что быть точным в малом окажется безопаснее, чем смутно и неопределенно высказываться обо всем.

Между тем, границы человеческого знания были раздвинуты во всех направлениях: история, праистория и палеонтология; этнология и сравнительное религиоведение; психология и физиология; биохимия, эмбриология и генетика; физика, астрономия и математика – каждая наука внесла свою лепту твердо установленных фактов, которые вместе создали ситуацию, наверное никогда еще не существовавшую в длительной истории человеческих культур. Мы не нуждаемся более в спекуляциях по поводу вещей, которые наши предшественники относили к метафизике или теологии, это даже недопустимо. Наука убила старую спекулятивную философию, но ничего не поставила на ее место. Перед нами сейчас – материал для нового синтеза; но он столь необъятен и столь обескураживающе разнообразен, что ни один человеческий ум не может охватить и сотой его доли. Никакой новоявленный Пико делла Мирандола не может поразить ученый мир рассуждениями о любом известном предмете. Никакой новоявленный Декарт не рискнет утверждать, что он овладел всеми науками.

И все же синтез необходим; ибо если все знание не может быть сведено в связную систему, мы должны будем либо отказаться от надежды найти место человека во вселенной, либо принять с ханжеской покорностью догмы, игнорирующие уроки естественных наук и усугубляющие разрыв между фактом и ценностью, который явился основной причиной нынешней неразберихи.

Более тридцати пяти лет прошло с тех пор, как весной 1920 года я пришел к убеждению, что многие, казалось бы, недоступные проблемы могут быть разрешены, если мы сможем преодолеть препятствие, состоящее в том, что мы мыслим только события в пространстве и времени, если мы сможем расширить наш кругозор, включив в него невидимое и неисследованное измерение вечности. Я погрузился в изучение дилемм науки и философии, таких как парадокс эфира или антиномия свободной воли и универсального закона, чтобы посмотреть, не лежит ли материал для познания вечности незамеченным перед нашими глазами.

Вскоре я встретил Гурджиева, который заставил меня увидеть, что знать больше недостаточно, нужно быть в большей степени, если мы хотим проникнуть за завесу пространства и времени. В последующие годы я услышал от него об элементах общей космологии, обещавшей примирить факт и ценность и заложить основания нового мировоззрения. Гурджиевская космология, хотя и величественная в своих смелых очертаниях, была далека от адекватности в трактовке данных современной науки. Многие годы я бился над проблемой их согласования. Наконец, в 1940 году, я решил начать заново и принялся за эту книгу. Постепенно отдельные фрагменты находили свое место, и я ясно увидел, что систематизация всего человеческого опыта – это не просто отдаленная возможность. Задача далеко превосходила мои силы, и я даже не принялся бы за нее без сотрудничества специалистов, оказавших мне помощь в проблеме, которую я считал кардинальной – в демонстрации того, что математические и физические науки требует расширения системы основных измерений за пределы пространства и времени, даже в том виде, как они обобщены в работах Минковского и Эйнштейна.

Продолжающееся расширение предприятия делало ясным, что две основные проблемы – систематизация всех фактов и согласование всех ценностей – могут быть разрешены, только если мы сможем навсегда отказаться от узкого геоцентризма, этого поразительного наследия средневековья, до сих пор довлеющего обсуждению человеческой судьбы.

Первый том посвящен только систематизации фактов; но одновременно с ним писался второй том, который я надеюсь подготовить к изданию в течение года или двух. Лишь при чтении обоих томов вместе может стать ясным значение этой работы для разрешения вопроса о месте человека во вселенной. В то же время я хотел бы заметить, что эта книга не является изложением гурджиевской космологии. Это мой собственный очерк, и многое из того, что он содержит, происходит из источников, совершенно не связанных с гурджиевским учением. Я стремился к изложению, доступному не только профессиональным философам, но и любому читателю, готовому взять на себя немалый труд – овладеть основным замыслом и ознакомиться со специальной терминологией, необходимой для того, чтобы избегать вводящих в заблуждение ассоциаций. Тем не менее, эта книга никогда не была бы написана без импульса, данного гурджиевским вдохновенным прозрением космической схемы, и без опоры на его методы, которые мне посчастливилось получить от него лично и от его замечательного ученика П.Д.Успенского.

Незадолго до смерти Гурджиева в октябре 1949 года я говорил с ним об этой книге и рассказал о пути, по которому я пошел. Его замечания показали ясное понимание того, что за этим стоит, но он не проявил никакого личного интереса, сказав: "Это Ваша работа, не моя – но все равно она хорошо послужит прославлению Баалзебуба," - намекая на свою книгу "Все и вся", опубликованную после его смерти, в 1950 году. Я принимаю эту оценку. В гурджиевской книге "Всё и вся" содержатся прозрения, значительно более глубокие, нежели то, что доступно мне; читателю, который чувствует потребность найти не просто новое мировоззрение, но и новый способ жизни, я советую взять гурджиевскую книгу и изучить ее, как это делал я. Раз тридцать внимательно прочтя ее, я каждый раз нахожу в ней новую глубину смысла и – приятно отметить – новое подтверждение того, что основная концепция моей работы находится в согласии с прямой интуицией гения, которую я, не колеблясь, назову сверхчеловеческой.

Среди многих "крошек от пира идей" Гурджиева, на которых вскормлено мое мышление, я считаю одной из самых важных доктрину Взаимного Поддержания, согласно которой каждая определимая сущность на любой шкале существования участвует в универсальном обмене энергий, поддерживая существование других и будучи поддерживаема существованием других.

Взаимное поддержание – краеугольный камень учения Гурджиева, поскольку оно освещает как факт, так и ценность, хотя это всего лишь одна. из его смелых и оригинальных концепций. Он не оставил после себя упорядоченной системы мышления и не проявлял интереса к систематическому изложению, предоставляя своим, последователям собирать урожай от посеянных им идей.

Появилось немало книг, рассматривающих тот или иной аспект гурджиевского учения и методов; еще большее число вдохновлялось его идеями, но не указывает на источник. Я не хотел бы подтверждать авторитетом Гурджиева что-либо из написанного мною, даже интерпретации того, что написано им самим; но я с благодарностью признаю вдохновляющее влияние его учения, и, может быть даже в большей степени, его индивидуальности на мою жизнь.

Форма этой книги сама по себе является неотъемлемой частью изложения, поскольку я считаю, что систематизация материала предполагает систематизацию репрезентации. Разделение на две части соответствует дуализму рационализма и эмпиризма, которые книга стремится согласовать посредством триад Функции-Бытия-Воли и Гипономного-Автономного-Гиперномного способов существования. Таким путем рациональное и эмпирическое приводятся на каждой ступени к соглашению. Подобный метод едва ли мог быть применен еще 50 лет назад, поскольку эмпирическое знание ни в коей мере не было достаточно обширным, чтобы заполнить объем рационалистической спекуляции. Теперь роли переменились, и спекуляция, даже самая смелая, превзойдена лавиной эмпирических открытий.

Изложение работы по неизбежности неровно – лишь в немногих из рассматриваемых предметов я могу считать себя специалистом – но я стремился, насколько это возможно, поддерживать равновесие между разделами науки вне зависимости от моих частных научных занятий. В такой книге неизбежны многочисленные ошибки, пропуски, ложные доказательства, неверные обобщения. Моей целью не было создать компендиум наук или "систему природы" в стиле 17 века. Я предпринял гораздо более рискованную попытку – показать, что опыт сам по себе, если внимательно к нему отнестись, дает нам свои уроки и отвечает на вопрос, являются ли человек в своей тотальности и вселенная в своей тотальности проявлением одних и тех же законов, и созданы ли они по одному и тому же образу.

Я бы очень хотел писать на языке, доступном любому серьезному читателю. К сожалению, предмет настолько широк, что употребление специальных символов для обозначения принятых сложных понятий оказалось неизбежным. Для большинства целей было достаточно словесного языка, но в главах 13 - 16 избежать употребления математического символизма можно было бы лишь ценой непомерно растянутого изложения. Тем не менее, в книге мало математики – сотни страниц математического анализа пропущены или собраны в три Приложения; я не часто пытался также представлять даже избранные доказательства в поддержку высказываемых утверждений. Вследствие этих неизбежных по практическим соображениям ограничений многие рассуждения выглядят как необоснованные спекуляции, или, что еще хуже, как тенденциозный выбор иллюстративного материала. Я могу лишь надеяться, что те, кто понял, что мы должны любой ценой найти средства для того, чтобы представить все, найденное естественными науками последних веков, как одно связное целое, будут готовы сами испытать метод и, будучи специалистами в той или иной из затронутых областей, скорее заполнят пробелы и исправят ошибки, чем отвергнут само начинание.

Как уже сказано, прежде всего я должен быть признателен Гурджиеву. Хочу также выразить глубокую благодарность тем, кто помогал мне в этой работе. Прежде всего, м-ру (ныне профессору) М.У.Трингу, который посвятил сотни часов поискам средств математической интерпретации моих представлений о времени и вечности. Без его блестящих трудов центральные главы этой книги не могли быть написаны. Затем задача была принята м-ром Р.Л.Брауном, с которым я разрабатывал шестимерную геометрию 15 главы и выяснил для себя важнейшее различение, - до сих пор не проводившееся, - трех внутренних измерений: вечности, времени и гипарксиса. Последний термин введен для обозначения того время-подобного детерминирующего условия, благодаря которому становится возможным соединение, взаимодействие и возникновение сознания. В главе 4, посвященной языку, мне очень помогли советы м-ра Генри Войза, а в биологических главах – д-ра Изабел Тернедж. Д-р Морис Верне помог мне как своими книгами, так и многими плодотворными дискуссиями; для меня было весьма ободряющим обнаружить, что мы пришли с разных сторон к одинаковым выводам относительно природы и роли жизни. М-р Энтони Пири проделал корректуру всей книги.

Мои ученики в Институте сравнительного изучения истории, философии и наук были для меня пробным камнем, участвуя во многих прочтениях рукописи в учебных группах и летних курсах. В течение 15 лет, с тех пор, как я начал писать эту книгу, она пересматривалась и полностью переписывалась по меньшей мере дюжину раз. Трудную задачу переписывания моих рукописей и лекций выполняла в течение первых девяти лет мисс Кэтлин Мерфи, а в последующие годы – миссис Джоан Кокс. Миссис З.Сори-Куксон два года работала над улучшением изложения. Перед этими тремя женщинами, и многими другими, помогавшими мне, я в неоплатном долгу. Мои издатели, в особенности м-р Пауль Ходдер-Уильямс, укрепляли и поддерживали мое начинание. Прошло около десяти лет с тех пор, как мы договорились о публикации книги. Год шел за годом, работа оставалась неоконченной, но их терпение и вера, что задача будет выполнена, не пошатнулись. Я поистине признателен им.

Несмотря на всю помощь, которую я получил, я хорошо сознаю, как далека эта книга от уровня Гартмана или Лотце. Единственное оправдание ее публикации состоит в убеждении, что задача систематизации всего человеческого знания не может более откладываться, и в понимании, что более квалифицированные специалисты, в том числе профессиональные философы, могут побояться идти столь рискованным путем. Остается выполнить двойную задачу. Прежде всего, нужно найти связную и адекватную систему ценностей, которая поможет нам понять, почему мы, люди, существуем, и как мы должны жить, чтобы оправдать наше существование. Современный мир упорно – и справедливо – сбрасывает старые одежды систем и теологий, которые не оправдывают себя ни разумностью космологии, ни верностью опыту.

Сейчас мы, люди, таковы – не можем принять того что чувствуем, но не понимаем, не можем поступать в соответствии с каким-либо "категорическим императивом" , если наши чувства с ним не согласны. Человеческий род, рассматриваемый как индивидуализированное бытие, переходит от детства к юности. Мы больше не можем сохранять наивные верования и спекуляции, определявшие наше поведение в дни нашего младенчества.

Опыт, по мере его накопления, все в большей степени становится источником суждения, но ценности, обнаруживаемые в субъективном опыте, могут удовлетворять нас лишь в том случае, если мы убеждены, что они значимы также и на космической шкале.

Мы должны прежде всего отказать в доверии любой системе ценностей, если она применима только к человеческой жизни на земле или к фантазийной картине жизни в других мирах, здесь или "по ту сторону". В этом томе я подчеркиваю однородность факта на всех шкалах и уровнях. То, что может быть названо "космической интуицией", вынуждает нас требовать такой же универсальной однородности в любой приемлемой системе ценностей. Это требует, среди прочего, всеобъемлющего согласования ценности и факта, которое может быть найдено только в третьем принципе, способность гармонизовать весь возможный опыт и придать значение всему возможному существованию. Понять природу этого универсального согласующего принципа – второе условие, которое необходимо выполнить.

На нынешней критической фазе наше знание о вселенной, включая человеческую природу и человеческую историю, безмерно возросло. Это может свидетельствовать о том, что судьба человечества находится под руководством, или по меньшей мере, под влиянием некоей Высшей Силы. Есть все основания ожидать, что продвижение будет продолжаться и принесет человечеству большую способность к действию, нежели когда-либо в прошлом. Разрушительная и саморазрушительная деятельность человеческой расы достигла устрашающих размеров. Хотя заметны противоположные тенденции, но человечество еще далеко от осознания того, до какой степени переоценка ценностей необходима для его выживания. К счастью, есть все основания надеяться, что рост знания прокладывает путь к лучшему пониманию действительного значения жизни на Земле, пониманию универсального порядка. Узнавая все больше о законах, которые управляют универсальными трансформациями энергии, мы изменим наше отношение и к системе ценностей. Важным элементом в этой переоценке должен стать отказ от человеческой эстетики и привязанных к Земле теологий. Все, что существует, малое и великое, затрагивается процессом поисков ценностей. Мы, люди, должны признать, что наша маленькая классная комната – Земля – не является центром вселенной.

Мы не можем, однако, удовлетвориться лишь отрицанием геоцентризма. Чтобы наши ценности были универсальными и позитивными, мы должны найти ключ к пониманию "как", "почему" и "что" в космическом процессе. Постулат однородности факта и ценности кажется инструментом неограниченной силы, и, будучи применен к разъяснению доктрины Вазимного Поддержания, он может дать нам действительный ответ на все фундаментальные вопросы нашего существования. Я не могу надеяться на большее, нежели выражение того немногого, чему я научился от других и понял сам в космической схеме.

Кумб Спрингс, июнь 1956г.

ВВЕДЕНИЕ

Существовать – значит быть тем, что ты есть. Это значит также быть собой в окружении, которое не есть ты. Граница между самостью и не-самостью – условие существования, но также и его ограничение. Чтобы существовать, каждая сущность вынуждена противостоять вторжению окружающей среды. Далее, существование может быть рассмотрено как равновесие между сохранением и распадом. Жизнь и умирание – это уток и основа в ткани всего нашего существования. Поскольку они противостоят друг другу, каждая сущность оказывается вовлеченной в процесс приспособления, регулируя собственные потребности под воздействием окружающей среды. Чувствительность – условие этого приспособления. Чем больше чувствительность, тем шире диапазон возможного приспособления. Чувствительность может рассматриваться как фактор согласования между силами прочности и распада. Сознание – это осведомленность, сопровождающая чувствительность. Таким образом, мы можем измерять градации бытия степенью чувствительности сущности к силам, которые действуют на нее. Сознание может быть определено как условие независимого существования.

Сознание имеет неисчислимый ряд вариаций, мы же, человеческие существа, можем испытать непосредственно лишь узкую полоску внутри этого диапазона. Можно увидеть в этом аналогию с электромагнитным излучением, имеющим необъятный диапазон интенсивностей, в пределах которого мы можем непосредственно воспринимать как видимый свет лишь узкую полоску. Продолжая аналогию, мы можем сравнить возникновение видимости с той стадией в развитии сознания, на которой существа дают себе отчет в потребности понять себя, равно как и мир, в котором они живут. Эта двойная потребность – реально единая и неделимая – даже более важна для существ, чем борьба за существование. Борьба за существование – это только один аспект адаптации. Она может выглядеть как активное самоутверждение, но в действительности она ближе к пассивной автоматической реакции на стимулы окружающей среды. Поиски понимания – это нечто большее, чем борьба за жизнь. Это борьба за плодотворную жизнь, исполняющую назначение существования.

Переход от борьбы за изолированное существование к стремлению к гармоническому сосуществованию требует осознания окружающего не в меньшей степени, чем осознание себя. Однако "осознание окружающего" - это выражение, которое может иметь весьма разные значения. В одном смысле это может пониматься как способность опознать в окружающей среде средства удовлетворения собственных потребностей. В другом это означает осведомленность о более высокой цели, ради которой ты существуешь. Между этими двумя смыслами пролегает глубокий разрыв, отражающейся в двух различных отношениях к естественным наукам. В соответствии с первым человек изучает природу лишь с целью обрести власть над окружающей средой и обеспечить таким образом место для себя и для своих наследников. Противоположный взгляд – ныне редко разделяемый – состоит в том, чтобы быть в состоянии лучше осознать и выполнить цель своего существования. Вторая интерпретация предъявляет совершенно иные требования и обещает совершенно иную награду, нежели та, которая имеется в виду, если мы ищем лишь средства расширения наших собственных сил. Каждая из этих точек зрения рассматривает естественные науки как инструмент достижения человеческих целей. Однако в обоих случаях признается, что их значение зависит от цели, к которой они направлены. Совершенно иное отношение лежит в основе взгляда, что научный метод совершенен и окончателен, и, следовательно, что это единственно достоверный источник нашего истинного знания и лучший ориентир для приводящего к успеху поведения. Этот взгляд настолько широко распространен, что мы должны начать с рассмотрения притязаний естественных наук на то, что они являются прекраснейшим и окончательным достижением человеческого гения. Эти притязания часто оправдываются ссылками на успех естественных наук в освобождении человека от суеверного страха перед естественным порядком, в предоставлении ему возможности точно предсказывать будущие события, преобразовывать различные материалы и освобождать энергии таким образом, что это дает человеку больший досуг и большие возможности, нежели все, чем он пользовался когда-либо в прошлом. Некоторые из этих притязаний едва ли обоснованы. Безусловно верно, что современный человек более свободен от суеверных страхов, чем его предшественники; но страх перед демонами уступил место такому страху перед болезнями, нищетой и войной, какого человек прошлого не мог себе даже представить. С другой стороны, конечно, естественные науки нашли средства с уверенностью предсказывать будущие события определенного рода, как, например, результаты эксперимента, строго выполняемого специфическим образом. Эта способность послужила толчком к развитию современной технологии, со всем, что последняя дала человечеству. Прогресс технологии сделал доступными для человека материалы и энергии, способные удовлетворять его потребности со все меньшими и меньшими затратами его собственной энергии и времени. С незапамятных времен досуг, в форме свободы от труда, был неотделим от человеческой мечты о рае. Едва ли удивительно поэтому, что люди надеялись, и еще продолжают надеяться, что век науки сможет стать веком бесконечного, не нарушаемого блаженства для всех будущих поколений. Мы должны, однако, признать, что способность науки предсказывать будущее течение событий может быть с успехом использована только для удовлетворения материальных нужд человека. Ее величайшие триумфы имели место в физических и химических науках, хотя биология и экономика также не остались без свидетельств возрастающего успеха в предсказании течения событий, до настоящего времени считавшихся непредсказуемыми. С доисторических времен человек хотел знать будущее, чтобы обеспечить свое благополучие, но как только он обретал это знание, он употреблял его в молчаливом предположении, что его собственные потребности выше всего, и это дает ему право игнорировать последствия, которые может иметь их удовлетворение для окружающего. Человек всегда был готов вмешиваться в процессы природы, вплоть до их разрушения, чтобы удовлетворить то, что он считал своими потребностями, и в этом отношении не произошло заметной перемены со времен самых ранних людей каменного века сотни тысяч лет назад.

Это желание знать будущее проистекает скорее из инстинкта самосохранения, нежели из импульса служения. Человек не верит в будущее, потому что он не понимает времени, и в особенности потому; что он считает само собой разумеющимся, что он живет только в одном времени; и, следовательно, имеет только одно будущее, которое содержит не только все его надежды, но и все его страхи.

Мы обычно не принимаем во внимание тот очевидный факт, что всякое предсказуемое будущее уже определено, и ничто не может изменить его. Это будущее физического мира, и оно несомненно существует, ибо бесчисленные предсказания о нем делались и оправдывались, и мы не сомневаемся в том, что аналогичные предсказания будут столь не достоверными в будущем. Существуют, однако, наряду с предсказуемым будущим, многие непредсказуемые будущие, являющиеся результатом вмешательства сознания или по крайней мере чувствительности в физический мир. Такие будущие касаются прежде всего отношений между чувствующими существами и окружающей их средой.

Предсказуемое будущее безопасно, но оно лишено надежды. Есть непредсказуемые будущие, и надежды, которые они таят, пропорциональны их небезопасности. Эти утверждения могут показаться несамоочевидными, и одной из побочных тем этой книги будет обсуждение истинной значимости времени, пространства и вечности как общей системы координат для событий. Мы увидим, что предсказуемость – не инвариантная характеристика времени. Тем не менее, важно понять, что жажда безопасности может быть удовлетворена лишь ценой отказа от свободы.

Если человек начинает смотреть дальше безопасности и искать отношения к непредсказуемому, он обнаруживает, что концепции, до сих пор использовавшиеся естественными науками, неудовлетворительны. Требование предсказуемости неизбежно ведет к отрицанию непредсказуемого. Предположение, что наука занимается только познаваемым, отвращает от стремления к непознаваемому. Но вместе с тем сама наука постоянно обнаруживает важность элемента непознаваемого и непредсказуемого в естественных феноменах. Это настолько верно, что в нашем веке почти все ветви науки были вынуждены постулировать в качестве необходимой части всех естественных процессов события, по своей сути непредсказуемые – такие, как квантовые скачки в физике или генетические мутации в биологии. Таким образом, пришло время глубокого пересмотра принципов естественной философии. Постройка намного переросла фундамент, и первостепенная важность понимания места человека во вселенной теряется из вида за нагромождением фактов, по большей части интересных лишь своими технологическими применениями. Мы рискуем забыть, что требования, которые мы предъявляем ко вселенной в удовлетворении наших потребностей, должны, по-видимому, соответствовать не менее императивным требованиям, которые вселенная предъявляет к нам –исполнить то предназначение, ради которого мы обрели существование. Если забыть это, то наша жизнь становится односторонней и неуравновешенной. Неизбежные последствия такой дисгармонии в наши дни слишком очевидны.

Человек должен смотреть дальше обеспечения собственной безопасности, чтобы найти свое отношение к непредсказуемому и непознаваемому; но те методы, которые до сих пор применялись, оказываются для этого непригодными. Один из них состоит в принятии непознаваемого за бесконечное и потому непостижимое, и в продолжении поисков отношения без попытки понять. Это путь "религии откровения", и в прошлые века религиозные концепции играли решающую роль в определении цели человеческой жизни. Серьезной трудностью на религиозном пути является то, что когда дело касается более чем одного индивидуума, становится необходимой коммуникация. Коммуникация же обычно требует слов, а слова – это выражение мыслей. Организованная религия должна, таким образом, выражать свое отношение к непознаваемому в той или иной форме языка, а это требует определенных допущений относительно соответствия объективных фактов и ее субъективных описаний. Эти допущения становятся основой для коммуникации и совместных действий, и, поскольку они по предположению не могут быть верифицируемы, они превращаются в догмы, которые должны быть принимаемы в качестве имеющих силу. Таким образом, религиозный путь, по-видимому, необходимо включает формулировку вероучений. Это рискованная процедура, но она оправдывается результатами. Как естественная наука находит свое оправдание в успешном предсказании течения событий и следующем из этого увеличении безопасности человека в материальном мире, так религия находит свое оправдание в том, что она обеспечивает людей чувством моральной безопасности, а также в предсказании его будущих состояний сознания. Религия в прошлом преуспевала в устранении страхов человека перед неизвестным и непознаваемым и поэтому была наиболее могущественным фактором его социальной безопасности.

Сформулированные таким образом цели и достижения науки и религии выглядят взаимодополняющими, поскольку первая преуспевала в разрешении человеческих проблем, касающихся трудностей в его познаваемом материальном существовании, а последняя преуспевала в регулировании его отношений с непознаваемым и непредсказуемым элементом опыта. В прошлых поколениях многие верили, что эти взаимодополняющие роли не должны противоречить друг другу, и что человек может быть всем сердцем предан науке в своем отношении к фактам, и всем сердцем предан религии в своем отношении к ценностям. Другие, в том числе, наверное, большинство ученых, отвергали этот компромисс и утверждали превосходство методов наблюдения и эксперимента над всеми другими способами познания. Религиозные люди находились в более трудном положении, поскольку коммуникация вовлекала их в употребление языка, принадлежащего, собственно, к области познаваемого. Так что во всех своих высказываниях они вынуждены делать утверждения, которые выглядят как апеллирующие к фактам, в то время как они – лишь словесное выражение непередаваемого опыта.

Таковы все попытки выразить в словах интуицию божества или обсуждать проблемы ценностей в таких словах, как "истина", "красота" и "добро", каждое из которых оказывается при рассмотрении не имеющим постоянного и верифицируемого значения. В простейшем и. наиболее существенном смысле цель науки может быть обозначена как предсказание познаваемого будущего, а цель религии – как приспособление к непознаваемому настоящему. Когда одна из целей достигается за счет исключения другой, или хотя бы в отрыве от другой, обе оказываются неосуществимыми. Они также окажутся несогласуемыми, если естественные науки будут настаивать на том, что все возможные виды человеческого опыта могут быть приведены к схематике энергетических трансформаций, и внушать надежду, что, когда это будет сделано, все будущие события станут предсказуемы. Такая претензия подразумевает, что прогресс науки может привести людей к земному раю и водворяет научный метод в качестве единственного водителя и арбитра человеческих судеб. Подобным же образом, если религия будет утверждать, что весь возможный опыт может быть объяснен как получаемая путем откровения истина, и если, кроме того, религия сможет доказать, что познаваемый, предсказуемый мир физической науки – это не более, чем отражение более широких прозрений, в которых незнаемое и непредсказуемое является единственной истинной реальностью, тогда религиозный путь в будущем опять вернет себе то место, которое он занимал в средневековье – вместилище всего, что необходимо для человеческого существования. В настоящее время можно встретить сторонников обеих точек зрения, но они составляет убывающее меньшинство, поскольку большая часть как научных, так и религиозных мыслителей убеждена, что необходимо преодолеть ограниченность каждой из дисциплин и искать принципы единства, дающего человечеству возможность идти вперед в новый мир, в котором человек будет способен стремиться как к познаваемому, так и к непознаваемому.

В стремлении к удовлетворению предельных человеческих запросов невозможно более следовать только пути веры или только пути знания. Новый принцип должен дать место такой интуиции реальности, которая не есть ни компромисс между фактом и верой, ни даже любое их сочетание. Он должен показать, каким образом то, что мы знаем, и то, во что мы верим, есть в своей основе одна и та же реальность.

Рассмотрим требования, которым должен удовлетворять такой принцип. Прежде всего, он должен обеспечить нас новыми категориями мысли, способными заменить те неуклюжие и прискорбно неудовлетворительные формы, которые мы унаследовали от Аристотеля и немецких трансцендентальных философов – когда эти категории формулировались, естественные науки еще не располагали огромными достижениями последних двух веков. Так или иначе, наука остается ограниченной в формах выражения, поскольку она имеет дело почти исключительно с предсказуемостью. Если она хочет преодолеть эти ограничения, она должна, прежде всего, осознать их. Лишь тогда можно будет перешагнуть за узкие формы мысли, в которые замкнута сейчас научная интуиция. Нужно иметь возможность мыслить и говорить в новых формах как о количестве, так и о качестве.

Почти то же самое может быть сказано о религиозном опыте, который в течение веков был ограничен узкими геоцентрическими понятиями о природе Бога и человека. Вселенная, как мы ее знаем сегодня, должна внушать чувство благоговейного трепета и почтения, более глубокое, ибо, быть может, более неизбежное, чем то; которое внушалось концепциями Божества, находимыми в Ветхом Завете, греческой мифологии, или даже в санскритских Ведах. Кажется, что, в отличие от ученых, понуждаемых реформировать свои способы мышления, религиозные люди не чувствуют необходимости расширять свои представления о божественном. Но они оказываются в невыгодном положении, когда стремятся защитить свои представления от указания на опасное сходство с отвергаемыми ими же, как устаревшие, предрассудками родовых верований. Человек держится за устаревшие вероисповедания, даже когда становится очевидным, что их действенность исчезла.

Необходимо сделать смелый шаг, тем более рискованный, что наше стремление к пониманию непознаваемого и непредсказуемого не должно противоречить и тому, что можно увидеть и потрогать, взвесить и измерить. С самого начала нам препятствует неспособность человеческого ума охватить единым кругом сознания большое количество различных независимых представлений.

Мы не можем в этом случае использовать один из могущественнейших инструментов научного познания – специализацию. Специализация состоит в изоляции феномена от тотальности опыта таким образом, чтобы его собственные частные законы могли быть найдены и применены для целей предсказания и управления. Знать можно и часть, но понимать можно только целое. Следовательно, мы с самого начала лишим себя всякой возможности понимания, если мы попытаемся облегчить задачу рассмотрением лишь той области, о которой нам посчастливилось иметь специализированное знание. Если мы стремимся к знанию о нашем месте во вселенной, мы не найдем его, рассматривая только звезды или только атомы. Мы не откроем его только в законах жизни или только в данных психологии или истории.

Мы сталкиваемся здесь с резким расхождением в формулировании целей естественных наук, которое может быть выражено в различии между "знанием как" и "знанием чего-то". Средний ученый вынужден обходиться без знания "что", если только он знает "как". Он ищет воспроизводимые, а потому предсказуемые процессы, которые могут быть впоследствии поставлены на службу материальным потребностям. Каким образом описывается такой процесс – почти совершенно безразлично, если только удается передать операции, необходимые для его выполнения. В этом смысле можно сказать, что хорошая патентная спецификация – идеальная форма для научного закона, поскольку она избегает всякой теории и всякого объяснения и стремится только "показать работнику, что надо делать". Сторонников такого представления о роли естественной науки называют обычно "операционалистами". Они отказываются от употребления моделей, считавшихся столь важными в 19 веке, и полагают излишним интересоваться, какие сущности и отношения присутствуют в описываемом ими феномене. Обычно указывает на электричество как на пример такого "нечто", о природе которого мы не знаем. почти ничего, хотя с его применениями мы вполне знакомы. Есть много разновидностей операционалистской точки зрения, но всем им общо предположение, что мы можем отказаться, от знания "что", если мы знаем "как".

Те, кто принимает концепции иного рода, стремятся к пониманию самого человеческого опыта как такового, во всех его возможных формах и проявлениях. Они чувствуют необходимость знать, что мы такое, что такое мир, в котором мы живем, и каково наше место в нем. Поскольку то, как мы себя ведем, в конечном счете определяется тем, что мы есть, им кажется более важным проникнуть в последнее, нежели останавливаться на изучении внешних проявлений, составляющих первое. Интерес к бытию имеет древнее происхождение, но его важность затемняется общим нынешним отношением, выражаемым фразой: "Какая разница, что это, если оно работает".

Недостаток интереса к бытию связан с проведенным ранее различением между познаваемым и непознаваемым, потому что мы знаем лишь то, что вещи делают, и никогда не знаем, что они есть. Общепринято, что предложение имеет значение, только если оно может быть сведено к набору операций, которые слушающий может воспроизвести. Это делает, казалось бы, бессмысленными все попытки говорить о бытии, или, более обобщенно, проникнуть в реальности, которые не могут быть описаны в терминах поведения. Ошибка в том, что упускается из вида, что поведенческие описания сами зависят от принятого набора категорий. Неспособность описать элемент опыта не обязательно свидетельствует о путанице, это может указывать и на то, что применяемые категорий неадекватны и требуют пересмотра. Если мы рассмотрим нынешнее положение естественных наук, мы будем вынуждены признать, что во многих областях новые поразительные открытия описываются в старых категориях. Это одна из принципиальных причин того, что прогресс науки так много сделал для перемен в нашей внешней жизни, и так мало – для изменения способов мышления. Едва ли есть область, в которой категории присущности и существования, причинности и зависимости, необходимости и возможности, не потерпели бы крушения.

Способы мышления, которые Кант и его последователи считали прирожденными человеческому разуму, оказались в значительной степени принадлежащими истории. Сейчас многие признают, что непосредственные механистические объяснения естественного порядка, привлекавшие умы в 18 и 19 столетиях, недостаточны. Много книг написано для того, чтобы показать, что научные воззрения можно примирить с религиозными убеждениями. Многие ученые готовы признать, что при любой попытке создать всеохватывающую картину мира должны быть принимаемы во внимание и данные физических исследований и данные религиозного мистицизма. Тем не менее, эти данные обычно описываются и обсуждаются в средневековых терминах, совершенно чуждых философии современной науки. Мало кто сомневается в том, что вселенная более интересна и более таинственна, чем это казалось Огюсту Конту или Герберту Спенсеру, но говорят о ней почти в тех же терминах.

В этой книге мы будем заниматься не столько упорядочением фактов или даже их интерпретацией, сколько такой реконструкцией языка, чтобы можно было говорить содержательно и связно обо всем человеческом опыте, какова бы ни была его природа. Это требует глубокой реконструкции категорий мысли. Вместо условных схем, выдвигавшихся философами, от Аристотеля, Канта и Гегеля до Александера и Уайтхеда, мы будем в самом опыте искать категории и принципы, способные последовательно развиваться вместе с прогрессом науки. Статические системы, считавшиеся в прошлом установленными раз и навсегда природой человеческого разума, должны уступить место динамическим системам, движение которых добавит новое измерение нашему мышлению и формам языка.

Цель этой книги, однако, не только в том, чтобы реконструировать язык, но также и в том, чтобы доказать возможность выйти за пределы различения "что" и "как" посредством "таковости" /thusness/ всего опыта. Недостаточно – даже если возможно – ответить на вопросы – что такое мы сами и наш мир, и как мы и наш мир ведем себя. В еще большей степени мы нуждаемся в понимании отношения между "что" и "как", потому что от этого отношения зависит возможность упорядочения и управления в нашей жизни и, возможно – влияние на будущее нашего мира. "Таковость" должна быть неуловимой. Мы склонны, разочаровываясь в своем стремлении к ней, обращаться к более легкой задаче обнаружения того, как вещи ведут себя, учась таким образом предсказывать и использовать. "Таковость" вещей состоит из непредсказуемого в той же мере, как и из предсказуемого. Если мы занимаемся лишь последним, наш опыт неизбежно пойдет по наезженной дороге причин и следствий. Может показаться, что мы влияем на течение событий, но мы делаем это лишь в том смысле, в каком щелочи, добавленные к жиру, превращают его в мыло, а кислоты осаждают вновь тот же жир. Всякое подлинное изменение есть творчество, а оно возможно только в мире непредсказуемого и непознаваемого. Несмотря на свой отказ от интереса к этой области, естественные науки осуществляют свое продвижение только благодаря выходу за границу причинности и столкновению с непредсказуемым.

Но недостаточно лишь веры в то, что познаваемое и непознаваемое – это проявления одной и той же реальности. Нам необходимо соотнести то и другое с нашим собственным опытом. В выполнении этой задачи ни одна трудность не может быть отложена на потом, и ни один подлинный элемент опыта не может игнорироваться. После бесчисленных попыток вполне очевидно, что единое преставление о мире не может быть достигнуто в терминах нынешних форм мысли. Мы должны принять последствия и быть готовыми думать по-новому, сколь бы странным и даже противоречивым это ни казалось для наших привычных убеждений. Например, почти каждый ученый убежден, что специализация неизбежна, и что любая попытка мыслить в терминах естественного порядка как единого связного целого может вести только к неясным обобщениям. В этой книге естественные явления могут быть рассматриваемы с точки зрения небольшого числа, скажем, дюжины, категорий и принципов. С другой стороны, мы будем вынуждены признать, что существующие концепции пространства и времени не дают адекватной системы координат, и что необходимо добавить два измерения со своими строго определенными характеристиками. Есть веские основания для такого шага, состоящие в том, что таким образом становится возможным усовершенствованное представление данных физики; но очень трудно приспособить нашу мысль к представлениям о существовании разных родов времени и пространства. Процедура расширения категорий мысли ради включения новых данных науки утомительна и ничем не вознаграждается в материальном смысле. Эвристическую ценность ожидают найти в хорошо работающей гипотезе, а не на пути усовершенствования мышления, и все же по большому счету только оно даст нам возможность приспособиться к новым формам опыта, которые научные открытия приводят на порог к нам, ученым и неученым, религиозным и нерелигиозным, мыслителям и не очень. Холст, на котором должна быть нарисована картина Бога, человека и вселенной, должен быть значительно шире, нежели все, что до сих пор схватывалось человеческим умом. Если мы попытаемся натянуть его на существующую раму категорий и способов мышления, он будет по-прежнему провисать. Задача, которую мы предпримем в последующих главах, состоит не в том, чтобы нарисовать картину, и даже не в том, чтобы натянуть холст, но лишь в том, чтобы показать, что такое предприятие когда-нибудь может быть выполнено. То, что это нельзя выполнить немедленно – не оправдание для отказа от попытки сделать шаг к будущей реализации этой задачи.

КНИГА ПЕРВАЯ: ОСНОВАНИЯ

Часть первая

МЕТАФИЗИКА

Глава 1

ИСХОДНЫЕ ПОЗИЦИИ

1.1.1. ПЕРВЫЕ И ПОСЛЕДНИЕ ВОПРОСЫ

Вопросы, действительно имеющие значение для человека, были заданы очень давно, и они все еще остаются без ответа. Нет мифов, настолько примитивных, и легенд, настолько древних, чтобы в них не было выражено стремление человека понять свою судьбу и свое отношение к Творцу и его творениям. Эти вопросы настолько стары, что самые ранние записи человеческих размышлений – такие, как Эпос о Гильгамеше и Гимн Творению в Ригведе – выражают как вопрос, так и отсутствие надежды, что ответ будет когда-либо найден. Таким образом, мы в самом начале обнаруживаем несомненный факт – подтвержденный по меньшей мере пятью тысячелетиями исследований, в которых были использованы все возможности наблюдения, экспериментирования, вдохновения и разума, доступные человеку – что наши последние вопросы никогда не получали ответа, и мы сейчас так же далеки от него, как были всегда.

И все же мы ищем тайну человеческой судьбы. Это путешествие в незнаемое; но поскольку каждое путешествие должно иметь начало, мы должны принять за отправной пункт признание того, что наша цель поистине незнаема; что мы не знаем, где и как возникло человечество, и не можем сказать, куда мы направляемся и что мы должны делать. Человек никогда не знал своей судьбы. Сейчас она скрыта от него не в большей и не в меньшей степени, чем тысячу и пять тысяч лет назад. Признав это, мы вынуждены оставить иллюзию, что в человеческом знании о смысле существования на Земле имеет место прогресс, и примириться с перспективой – жить в царстве относительности и неопределенности. Мы вынуждены принять, что точность и общность достигаются не одновременно, но, лишь если одна приносится в жертву другой. Ученые и философы пытались исключить из своего языка такие слова, как "нечто вроде", "до некоторой степени", и "может быть", и избегать прилагательных, выражающих приблизительное подобие. Они не будут возражать, если вы назовете цвет "сероватым", но не допустят таких выражений, как "это утверждение истинновато", или "скорее истинно", или даже "до некоторой степени истинно". Тем не менее, без таких слов, привлекающих внимание к неопределенности и относительности всего нашего возможного знания, нельзя обойтись, если мы не хотим обманывать себя и вводить в заблуждение других нашими речами.

На протяжении последних двух с половиной тысяч лет духовная история человечества была посвящена поискам Абсолюта. Поиски предельных ценностей – Истины, Красоты и прочих – велись в терминах абсолютного. Философия требовала от своих учений абсолютной самосогласованности, полноты и адекватности. Наука искала окончательных принципов в объяснении твердых законов природы, обладающих универсальной значимостью. Последователи религии не могли верить в Бога, если не считали его абсолютно непостижимым и вместе с тем абсолютно добрым, абсолютно всемогущим и все же абсолютно милосердным. Искусство искало идеала абсолютной красоты и форм, которые были бы окончательными и бессмертными. В политической и общественной жизни люди искали идеальных форм общества, в которых абсолютная справедливость могла бы соединиться в совершенным равенством и полной свободой. Вера в возможность открыть абсолютные ценности была руководящим принципом не только для греко-римской цивилизации и ее наследников, но также и для исламской, индуистской и дальневосточной цивилизаций. Она принималась как догма на протяжении всей Мегалантропической эпохи. Мотивом к принятию этой догмы без всяких вопросов, была иллюзия, что человек находится в центре мира, который он может познать и которым он может овладеть.

Эта догма оказалась во всех областях неудовлетворительной, и в течение последнего века была всюду оставлена, молчаливо или открыто. Эпоха Абсолюта кончилась, и началась эпоха Релятивности. Тем не менее, мы еще далеки от того, чтобы усвоить все, что подразумевается нашим новым мировоззрением, и поэтому почти в каждой области мы находимся в неудобной позиции между двумя стульями – неспособные решительно отказаться от наших абсолютных ожиданий и целиком перейти на пути мышления, свойственные новой эпохе.

Мы должны оставить старые поиски абсолютного – не потому, что это превосходит наши нынешние силы, а потому, что это по самой сути является заблуждением. Нам нужно не столько признать неудачу, сколько принять, что не следовало и браться за то, что мы пытались делать. В любом случае нам нечего терять, ибо абсолютизм умер в этом столетии, и из тех, кто еще остается верным абсолютистским концепциям, будь то в религии, науке или политике, немногие сохранили веру в свою профессию и надежду на свою практику. Если для нас невозможно окончательное или абсолютное суждение о каком бы то ни было предмете – даже относительно форм имени или логики, которую мы примем как критерий значимости – то все должно рассматриваться как неопределенное, даже сама неопределенность. Если неопределенность принимается как канон мышления, она также не должна приниматься как окончательная. Тем не менее, мы не можем надеяться на продвижение, пока не выдвинем некоторых предположений о том, что лежит за нашим непосредственным опытом в данный момент. Простейшее и наиболее правдоподобное возможное предположение состоит в том, что мы, люди, со всем, чем мы располагаем для понимания мира, являемся сами образчиками того мира, который мы хотим понять. Если мы обнаруживаем, что случайность и неуверенность никогда не отсутствуют в нашем опыте, мы можем обоснованно предположить, что они присутствуют всюду и во всем.

1.1.2. ДРАМА НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ

Принятие того, что все существующее неопределенно и, следовательно, полно риска, может показаться отречением от всего, к чему человечество стремилось последние две с половиной тысячи лет. Считается заслугой греческих философов, что, приведя человечество к веку разума, они изгнали навсегда мистические страхи, в которых, как предполагается, жил примитивный человек. Все греческие философы, от Фалеса до Аристотеля, искали окончательного разрешения великой человеческой проблемы смысла существования. Даже Анаксимандр, с его принципами "борьбы" и "беспредельного", верил, что он отстранил мистическое и произвольное в пользу закона, имеющего универсальную и окончательную значимость, закона, который может быть познан и учтен в упорядочивании человеческих дел. Те, кто, как Гераклит, считали, что значение существования может быть найдено в утверждении, что "все вещи уходят, и ничто не остается", также считали само собой разумеющимся, что за постоянным течением есть нечто устойчивое – Единое и Многое: "Из всего одно, из одного – все" (6, с.19). В Индии Будда Гаутама, современник ранних греческих философов, распространил учение об универсальной причинности, уверяя своих последователей, что мистические страхи, которые их угнетали, иллюзорны и провозглашая, что человек может и должен рассчитывать на самого себя, работая для своего собственного спасения. В Китае Конфуций учил достоверности человеческого разума и призывал людей оставить страх перед неизвестным.

С тех пор прошли сотни поколений, и изгнание мистических страхов шло столь успешно, что современный человек уже не боится невидимого. Вместо этого он обнаруживает, что его окружают видимые ужасы собственного производства, и видит себя вовлеченным в неопределенность истории, от которой, как он еще совсем недавно считал, он избавлен или скоро будет избавлен. Вера в универсальный закон обернулась против человека, и вместо неопределенности он обнаружил себя приведенным к заключению, что неумолимая причинность определяет его будущее до мельчайших деталей. Поскольку такое заключение совершенно неприемлемо для нашей человеческой природы, мы оказываемся перед лицом дилеммы, которой не можем избежать, если стремимся верить в абсолютные законы или окончательные ответы. Коль скоро это так, мы вынуждены допустить, что рационализм может дать лишь обманчивую безопасность, которая не работает на практике, и что необходимо более глубоко всмотреться в ситуацию и признать, что неопределенность и риск всегда должны приниматься во внимание.

Сделав этот решительный шаг, мы обнаруживаем, что оставили позади значительную часть трудностей, преграждающих путь человеческой мысли, пытающейся согласовать наш человеческий опыт с верой в универсальный порядок и Божественное Провидение. Если все, что существует, подвержено неопределенности, то нет ничего удивительного в том, что наша человеческая жизнь также неопределенна. Если неопределенность оказывает влияние даже на действия Божественной Воли, мы можем смириться со зрелищем человеческих страданий, против которых мы должны были бы восставать, если мы продолжаем верить, что это лишь негативный оазис, заброшенный в пустыню совершенства.

Далее, признание неопределенности и риска в действии универсальных законов возвращает значимость нашим собственным человеческим стремлениям. Если человек – не пешка в руках всемогущего и всеведущего шахматиста, он может быть чем-то много более значимым, а именно – существом, на котором лежит реальная ответственность за выполнение своей части в общей задаче.

Сознательный опыт, противостоящий риску – это состояние нужды, а нужда, противопоставленная неопределенности при неуверенности в ее удовлетворении – драматична. Поэтому мы можем говорить о драматической вселенной. обращая этим внимание на характер, придаваемый всему сущему повсеместным присутствием относительности и неопределенности в соединении с сознанием и с возможностью свободы. Где нет драмы, нет неизвестности – там нет жизни и глубины значимости. Было бы искусственным и нелогичным предполагать, что может быть драма неопределенности и неизвестности в жизни человека при отсутствии таковой в жизни вселенной. Чтобы сознание могло оценить всю силу, скрывающуюся в идее драматической вселенной, ему должна быть возвращена продуктивность, которой оно было лишено атомистами и их нынешними наследниками – логическими позитивистами; ибо противопоставленная продуктивному сознанию неопределенность перестает быть слепой случайностью.

Мы можем увидеть в этом новый свет, проливаемый на космологические проблемы, который раскроет перед нами первоначальную неопределенность в устройстве вселенной – неопределенность, которая должна достичь величайшей интенсивности в Божественной Природе на одном полюсе и в природе атомов – на другом. Мы должны основательно изменить свое отношение к нашей человеческой способности схватывать реальность, потому что нужно учитывать не только универсальную неопределенность, но также и наше собственное неадекватное восприятие и нашу неспособность понимать даже то немногое, что входит в наш опыт через органы чувств.

1.1.3. ОГРАНИЧЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ВОСПРИЯТИЯ

Вполне вероятно, что одна из причин, в силу которых мы не можем найти ответы на свои глубочайшие вопросы, состоит в том, что мы не имеем в своем распоряжении необходимых инструментов. Наше восприятие ограниченно, и наша способность мышления имеет ограничения, которые ни один обычный человек не может преодолеть. Наши суждения имеют форму "да" или "нет", будут ли они более или менее компетентными или более или менее ясными. Сталкиваясь со сложными вопросами, мы вынуждены прибегать к искусственным упрощениям, которые, правда, дают нам возможность получать определенные ответы; но в процессе упрощения мы неизбежно отбрасываем то, что является наиболее важным фактором – конкретность ситуации как таковой.

В мире идей человек умеет считать до двух и иногда, в особенно благоприятных обстоятельствах, доходит до трех. Он не имеет ни малейшего понятия о том, что необходимо для создания более сложных сочетаний. Эти ограничения относятся не только к человеческой мысли, но также и к его чувствованиям и к его инстинктивным процессам. Его суждения чувства сводятся почти всегда к выбору между "нравится" и "не нравится", притяжению и отталкиванию, интересу и равнодушию. Его инстинктивные реакции обладают тем же дуализмом удовольствия или боли, активности и покоя, возбуждения и торможения.

С культом абсолюта тесно связано предположение, что ограничения, вытекающие фактически из структуры нашего человеческого организма и его психических функций, присущи большему миру, в котором мы, люди, составляем столь незначительную часть. Мы обычно воспринимаем себя и мир как моменты, возникающие последовательно во времени, и некритически принимаем эту темпоральную актуализацию за единственную реальность. Есть, однако, веские основания для заключения, что временная последовательность, которую мы воспринимаем при естественной работе наших чувств, никоим образом не является единственной; что, напротив, есть много различных линий времени, актуализирующихся параллельно. Более того, можно полагать, что эти различные временные ряды взаимодействуют друг с другом таким способом, который наши чувства не воспринимают. Если это предположение верно, то из этого следует, что большая часть реальности, присутствующей в любой данный момент, недоступна человеческому чувственному восприятию.

Мы говорим о прошлом как мертвом и ушедшем, а о будущем, как о еще не существующем. Поскольку имеющиеся в нашем распоряжении средства не дают нам возможности вновь вернуться в прошлое, мы предполагаем что никакое движение в этом направлении невозможно. Поскольку мы не можем опередить ход времени и проникнуть в будущее, прежде чем оно появится, мы предполагаем, что все существование подвержено тому же ограничению. Делая все время одно и то же недозволенное предположение, что наши чувства – это инструмент, адекватный для восприятия всего, что "реально" существует, мы хотим объяснить себе значение нашей жизни и наше отношение к Высшей силе исключительно в рамках того, что мы можем увидеть и потрогать. Такие предположения очень наивны, и мы можем без труда установить, что наши органы чувств, далекие от того, чтобы обеспечивать нам достаточные и эффективные средства восприятия реальности характерным образом искажают сообщения, которые мы получаем от внешнего мира, представляя нам, таким образом, картину неполную и в своеобразной перспективе, которая постоянно вводит нас в заблуждение.

Мы, люди, существуем на Земле лишь очень короткий промежуток времени. Сорок или пятьдесят лет, в течение которых мы можем эффективно работать, стремясь найти значение нашего существования и выполняя нашу задачу на Земле, должны были бы быть продлены десятикратно, чтобы мы могли реально надеяться постичь все, что доступно человеку. До некоторой степени краткость нашей личной жизни компенсируется коллективной памятью человечества, заложенной в книги, произведения искусства и другие формы записи. Но мы часто забываем, как мало может человек передать из своего личного опыта посредством письменного слова. Он может возбудить чувства, может передать абстрактное знание, и до некоторой степени может также передать другим то, как эти чувства и знания были пережиты, так что если они захотят, то смогут повторить его путь. Но более глубокое понимание, которое существенно, если мы хотим, чтобы человечество вошло в новую эпоху, не может быть передано и не может стать общим достоянием, потому что оно исходит единственно из собственного уникального опыта человека. Не понимая, как мало может быть передано через книги и произведения искусства, субъективно известные человеку, мы возлагаем неправомерные надежды на устное и письменное слово, лишая себя таким образом возможности употребить мудро ту короткую жизнь, которая нам дана, чтобы найти для себя ответы на свои вопросы.

Опыт среднего человека также тесно ограничен и локализован в пространстве. Он мало что знает за пределами того небольшого участка земной поверхности, на котором ему посчастливилось жить. Весь его опыт соотносим с телом определенного размера, в то время как в нем и вокруг него совершаются события на шкалах, в миллионы – и даже миллионы миллионов раз меньше и больше, чем его обманчивое "здесь и теперь". Хотя путем научных исследований он может обрести знание о существовании этих событий, но он совершенно не способен принимать их в расчет при оценке значимости своего собственного существования. В том, что это так, может убедиться каждый, кто даст себе труд ответить на вопрос, способен ли он допустить, чтобы на его действия каким-либо образом влияли потребности или возможный опыт отдельной клетки его собственного тела, или может ли он представить себе, что он значим для звезды.

1.1.4. ФОРМЫ МЫСЛИ

Если под "мышлением" понимать сознательное направление ментального процесса к определенной цели, то мы будем вынуждены признать, что немногие люди вообще "мыслят". Чрезвычайная редкость сознательно направляемой мысли находится в ярком контрасте с общей механичностью всех наших человеческих функций. Самостоятельно предпринятое целенаправленное действие, проведенное до эффективного конца, не играет почти никакой роли ни на какой фазе человеческой жизни. Разница, которую мы видим между людьми, состоит не в разной степени сознательного контроля, но в различиях в объеме и эффективности механизма автоматических ассоциаций и реакций. Даже так называемое "намеренное мышление" и "направленное внимание" являются по большей части лишь реакциями, в которых два района центральной нервной системы отвечают одновременно на данный стимул.

(а) Ассоциативное мышление.

Большинство из нас лишь пассивно испытывают поток ассоциаций и метальных образов, представляемых нам автоматической работой нервной системы. Феномены "интереса" и "сосредоточения" могут быть прослежены до химических реакций в крови, которые усиливают деятельность вегетативной нервной системы, вторгающуюся в деятельность таламо-кортикального механизма. В таких автоматических процессах, включающих большое количество реагентов, конечные сочетания существенно зависят от случая, благоприятного или неблагоприятного, и, понимая это, мы легко можем придти к заключению, что даже великие научные открытия – не более, чем необычные сочетания, имеющие конечную вероятность возникновения в таких случаях. В специфически человеческой нервной системе есть, однако механизм отбора, который увеличивает вероятность того, что мышление и чувствование по автоматической ассоциации может привести к интересному или полезному результату. Но даже если мы допустим эту возможность отбора, внимательное изучение человеческих достижений должно убедить нас в том, что, хотя и редко, но подлинно творческое мышление и чувствование происходит иногда в человеке, и что почти все, что есть интересного и важного в человеческой жизни, возникло из этих нечасто встречающихся феноменов.

Если мы продолжим исследование и обратимся к поискам фактора, который дает возможность автоматическому ассоциативному механизму обретать временами моменты подлинной свободы, мы скоро обнаружим, что этот фактор тесно связан с таинственным свойством самосознания, свойством, отличающим человека от любой машины, которую он в состоянии сконструировать. Переходя к рассмотрению роли самосознания, мы видим, что качество мысли зависит от количества идей, которые могут быть схвачены в своей полной значимости в пределах одного состояния сознания. Почти всякое человеческое размышление состоит, как мы видели, в автоматической ассоциации, происходящей из последовательного представления идей, которые сами состоят из материала прошлых чувственных впечатлений. К этому процессу могут быть применены законы вероятности для объяснения того, почему лишь один ментальный акт из тысяч миллионов дает начало какому-либо новому или значимому сочетанию идей. Ясно, что если мы хотим открыть новые пути для ума, мы должны использовать возможности, которые возникают из сочетаний, выходящих за пределы обычных ассоциативных форм мысли.

(б) Логическое мышление.

Когда в ассоциативный процесс вносится известная мера упорядоченности, мышление начинает становиться логическим. С древних времен логику отождествляли с правилами, в соответствии с которыми мы судим об истинности или ложности утверждений. Эти последние – словесные формы, в которых идеи сопоставляются попарно, в то время как в обычном ассоциативном процессе нет эффективного сопоставления. Логическое мышление, следовательно, представляет собой важный шаг вперед от автоматических ассоциаций. Необходимо специальное усилие, требующее или необычного стимула, или длительного упражнения, чтобы человек мог эффективно удерживать одновременно две совершенно независимые идеи и видеть плоды их сопоставления. Результат выходит за пределы содержания идей, как они непосредственно представлены, и может быть назван полярным мышлением. Две идеи, поскольку они независимы и взаимно исключают друг друга, образуют диполь со своим полем силы. Привыкший к логическому мышлению человек может, благодаря способности испытывать действие этого поля, делать синтетические суждения в пределах идей, которые он способен сформулировать Разница между синтетическими суждениями и автоматической ассоциацией состоит в наличии опыта полярности. Например, слова "бытие" и "ничто" означают два независимых понятия, которые, будучи удерживаемы в одном акте сознания, оказываются одновременно совместимыми и несовместимыми. Ментальный процесс, в котором из двух идей возникает третья, гармонизующая их, не разрушая их самостоятельной значимости, называется диалектикой. Например, Гегель видит в "становлении" понятие, которое согласует "бытие" и "ничто" (70, с.158-164). Всякая пара независимых идей может быть рассматриваема как полярная диада. Так, "власть" и "свобода" могут быть согласованы посредством идеи "ответственности", которая применима к обоим, но вместе с тем отлична от них.

Диалектическое мышление, это очевидно мышление иного порядка, нежели то, которое состоит из автоматических ассоциаций и сравнения идей. Но эта форма мышления, при своей трудности для осуществления оказывается крайне ограниченной в своих возможностях. Опыт показал, что она непригодна для разрешения практических проблем жизни, и, действительно, великие представители диалектики, от Платона до Гегеля, оказывались неудовлетворительными руководителями в практической жизни, как личной так и общественной. Диалектика ведет также к несовершенству лингвистических форм. Наш обычный язык, хотя и полный непоследовательностей и двусмысленностей, может быть приспособлен для описания двучленных систем. Когда значения слов и предложений определены с особенной тщательностью, конструируется логика, которая оказывается законом двучленных систем. Однако процедура, посредством которой язык становится удовлетворяющим этим правилам – неизбежное обеднение. Двусмысленности и непоследовательности обычной речи – не дефект, и существование их – напоминание, что опыт имеет больше измерений, нежели логика. Аналитические и скептические философы в течение сотни лет поколений демонстрировали бесплодность двучленного мышления, и становится необходимым рассмотреть возможности, содержащиеся в более высоких способах мышления. Желая выйти за пределы логики, мы рискуем впасть вместо серьезного исследования в фантастические спекуляции; но полезнее сделать такую попытку, нежели оставаться прикованными к бесплодности, которая охватила философию из-за употребления форм мысли, по своей сути не способных открыть что-либо новое.

(в) Супра-логическое мышление.

Супра-логическое мышление относительно и трансцендентально. Оно, следовательно, требует большего числа категорий, нежели простые "да" и "нет" логики. Необходимость выхода за пределы пар противоположностей – повторяющаяся тема восточных трактатов. П.Д.Успенский в своей замечательной книге "Терциум Органум" называет супра-логическое мышление "третьим каноном мысли", который в следующую эпоху должен занять место логического дуализма прежних времен. Диалектика – в лучшем случае промежуточная стоянка на пути к творческой мысли, для которой должны быть удерживаемы по меньшей мере три независимые идеи. Такое триадическое мышление, однако, лежит вне обычных возможностей инструмента, которым человек наделен от природы.

Мышление в триаде – не просто признание третьей идеи как согласующей две противоположности, это скорее видение всех трех в их единстве, воплощающем фундаментальное отношение, которым управляется весь опыт. Если работает только примитивный ассоциативный механизм, разговор о "единстве триады" имеет мало значения. Для прямого восприятия этого единства необходима способность внимания, которая приходит только с изменением сознания. Такое изменение происходит столь редко и у столь малого числа людей, что в обычном изучении человека и его природы не принимается в расчет.

Из-за неспособности обнаружить как чрезвычайную редкость, так и необычайную силу триадического мышления, обычная история не может объяснить подлинные инновации, которые время от времени возникают в человеческом понимании естественного порядка.

1.1.5. ЗНАЧИМОСТЬ ЧИСЛА

Даже освободившись от ограничений логики, мысль не достигает того, что лежит за пределами триады; вместе с тем, нет сомнения, что должны быть значимы также и четырехчленные, и пятичленные, и более сложные системы. Подлинная четырехчленная система, например, совершенно отлична от триады, и мы не можем надеяться привести такую систему в область одной лишь мысли. Многочленные системы обязывают нас, следовательно, принять в расчет значимость числа как фактора всего опыта; для этого мы должны стремиться к полноте охвата, превышающей то, что дает логика. Логическая интерпретация числа возникает из формирования классов и по своей сущности полярна или дуалистична; это значит, что она состоит в приписывании объекта данному классу в терминах простого различения "да, это член класса", или "нет, это не член класса". Такая процедура ведет к воззрению на число, в соответствии с которым в нем нечего знать, кроме законов арифметики. Эти законы принадлежат, однако, всего лишь к примитивной форме логической мысли.

Есть и другие способы мышления о числе. Мы можем, например, взять несколько групп объектов и, размечая их по парам, рассмотреть, есть ли однозначное соответствие, такое, что ни один объект не остается не отмеченным ни в одной из групп. Проделав это, мы можем утверждать, что группы имеют одинаковое число объектов, независимо от того, какие объекты их составляют. Так, мы можем говорить о наборе из двенадцати яблок, двенадцати человек, или просто двенадцати объектов. Числа появляющиеся таким образом, называются количественными числительными, и все их свойства могут быть выведены из простых правил попарного сочетания. Другими словами, количественные числительные не выходят реально за пределы значимости числа "два". Однажды увидев, как осуществляется эта операция распределения по парам, и убедившись, что остатка нет, мы не нуждаемся во введении какой бы то ни было новой операции, чтобы дойти от двух до двенадцати, или до ста, или до любого большего числа.

Другой метод конструирования чисел – повторение. Повторяя действие, выражаемое словами "и это", мы обнаруживаем, что это означает формирование упорядоченного ряда порядковых числительных, обозначаемых словами "первый", "второй", "третий" и.т.д. Обычно мы соединяем эти два метода получения чисел неясным и непоследовательным образом. Пересчитывание и соединение в пары – операции весьма разные по значимости, но мы не задаем себе вопрос, в чем состоит разница, или что общего имеют получаемые результаты.

Есть способ представления числа, для которого мы не имеем общепринятого названия, но который может быть назван арифметическим качеством. Он касается внутренних отношений группы и включает такие свойства, как различения между простыми и составными числами. Например, числа одиннадцать, двенадцать и тринадцать сильно отличаются друг от друга. Число двенадцать, будучи получаемо умножением двух на два и на три, богато внутренними комбинациями. Числа одиннадцать и тринадцать – оба простые, но отличаются тем, как они входят в сочетания. Можно с первого взгляда сказать, делится ли число, записанное в десятичной системе, на одиннадцать, в то время как число тринадцать остается нераскрытым. Если мы воспользуемся двенадцатиричной системой, внешний характер этих двух чисел переменится. Для математика, который занимается арифметикой и изучает такие свойства чисел, каждое имеет собственные внутренние качества, которые много более интересны и значительны, чем абстрактные свойства, появляющиеся, когда числа конструируются сочетанием в пары или повторением.

1.1.6. КОНКРЕТНЫЕ ФОРМЫ И МАГИЯ

Пересчетом, организацией в пары и распознаванием качеств полная значимость числа далеко не исчерпывается. Числа по праву обладают значением. Число два – не просто символ двойственности; специфическое качество "двойки" зависит от разделения противоположностей и само его определяет. Число три неразрывно связано с идеей отношения. Три как понятие класса – абстракция, извлеченная из опыта; три как отношение – составная часть самого опыта. Это ведет нас к поиску того свойства, которое может быть названо конкретной значимостью числа. Хотя мы можем быть убеждены, что такое свойство реально существует, мы также вынуждены признать, что оно ускользает от наших попыток классификации. Тем не менее, это не дает нам права отделаться от конкретной значимости числа как иллюзорной, или считать ее несущественной. Если мы хотим освободиться от ограничений логического мышления, мы должны открыть новую эначимость числа; потому что число и логика, как мы сейчас их знаем, неразделимы.

Говорится, что греки были склонны излишне подчеркивать статический аспект числа. Конечно, может показаться, что Платон видел в числах едва ли больше, нежели арифметическую значимость . Заслуживает, однако, внимания, что Пифагор считал тетраду более фундаментальной, чем триаду. Анаксагор, с его "четырьмя субстанциями", основывался на той же точке зрения. Пифагор и греческие философы были знакомы с египетской традицией, в соответствии с которой числа являются ключом к пониманию реальности. Аристотель рассуждал способом, во многом сходным с нашим, относительно значимости чисел один, два и три.

Поиски конкретной значимости уходят в глубокую древность. Они представлялись древними уже в Египте додинастического периода – более пяти тысяч лет назад. В некий неизвестный период, раньше первых памятников письменности, человек уже убедился в этой конкретной значимости и увидел, таким образом, как число непосредственно входит в событие и переживается как таковое. Если мы определим "конкретность" как свойство, посредством которого данная форма входит в непосредственный опыт, то можем признать тесную связь, сохраняющуюся с древнейших времен, между числом и магией. Магия – это искусство, посредством которого человек стремится влиять на события, можно поэтому ожидать, что вера в конкретность числа должна идти рука об руку с верой в магию, и отрицание одного должно вызывать также отрицание второго.

Изучение первобытной истории показывает, что магия всегда играла определенную роль в формировании человеческого характера и человеческих установлений. Мы, следовательно, не можем игнорировать магию в нашем стремлении к пониманию человеческой судьбы. Распространены два отношения к магии. Одно может быть названо официальным отношением науки, философии и религий. Эти дисциплины отрицают магию как примитивный предрассудок, интересный только в историческом и антропологическом смысле, доказательство того, что человек далеко шагнул со времен своих первых опытов поиска истины. Второе отношение – некритическое принятие магии, под своим собственным именем или под другими вывесками, которые разными способами прикрывают веру в то, что сверхъестественные силы непосредственно действуют в жизни человека. Практическое значение магии в нашей жизни, однако, идет значительно дальше наивных предрассудков. Мы все еще верим в магию, хотя мы называем ее разными именами. Вера, что технология или какая-либо форма социальной революции может освободить человека от необходимости работать и страдать, в своем существе неотличима от самых грубых верований в эффективность магии. Часто – почти всегда – оказывается, что отрицание магии, проявляющейся в одной форме, и слепая вера в магию, облаченную в другую форму, идут рука об руку в одном и том же человеке, в одной и той же цивилизации.

Итак, если мы хотим правильно оценить стоящую перед нами задачу, нам необходимо найти правильный путь между наивным принятием и столь же наивным отрицанием реальности конкретных форм. Это срединный путь состоит в том, чтобы признать, что конкретные формы безусловно существуют, но человек, такой, какой он есть, не имеет средств глубоко проникнуть в их сущность.

1.1.7. ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ

Уайтхед напомнил нам, что ограниченность в выборе доказательств – проклятье философии. Любая система может быть представлена как правдоподобная, если мы будем отрицать или игнорировать те элементы опыта, которые не находят в ней своего места. Если, однако, мы ставим перед собой задачу относиться ко всему опыту с равным вниманием – будь он рациональным или иррациональным, научным или ненаучным, коммуницируемым или некоммуницируемым – мы скоро потеряем почву под ногами. Поскольку любая рациональная аргументация должна включать по меньшей мере одно нерациональное предположение, никто не может усомниться в ограниченности человеческого разума. Научный метод наблюдения и эксперимента не может принимать во внимание неповторимое и исключительное, что занимает столь большое место в эстетическом опыте. Более того, есть законы, которые представляют непреодолимые трудности для коммуникации, поскольку это законы понимания, а не знания, и которые, однако, не менее определены и не менее универсальны, чем те, которые могут быть выражены в языке слов и символов.

Качество – неотъемлемый элемент всякого опыта, но оно не может быть знаемо таким же образом, как знаемо количество. Наша интуиция качества отличается от интуиции количества, и они не могут быть выражены в одном и том же языке; и все же весь опыт, какова бы ни была его природа, есть осведомленность о качествах. Ни одна система мысли не может игнорировать качество, не подвергаясь опасности быть бесплодной, опасности тем большей, что часто она довольна собой и слепа к собственным ограничениям.

Тем не менее, задача охватить весь возможный опыт превышает силы любого человека. И было бы глупо браться за нее, если мы не готовы идти медленно, ища элементы, которые одновременно просты и универсальны, и не ожидая сразу охватить их полную значимость. Мы можем надеяться постепенно построить картину мира, сначала – общий контур, позже – заполняя его деталями там, где это окажется возможным. Это может быть названо "методом последовательного приближения", и мы обсудим его детали в одной из последующих глав. Его главная черта состоит в том, что он начинает с общего представления, которое по необходимости смутно и неточно, а не с такого, которое, хотя может быть точным и убедительным, но по необходимости абстрактно и неполно. Мы начинаем с тотальной данности всего опыта и, не забывая об ограничениях наших способностей восприятия и мысли, попытаемся рассмотреть всю эту тотальность как единство. Мы не будем при этом искать ясности или простоты. Мы не будем ожидать, что окажемся в состоянии выразить наши интуиции в удовлетворительном языке или передать их иначе, нежели совершенно неадекватно. Более того, мы должны принять неизбежность ошибок. Непосредственность чувственных восприятий и достоверность логической дедукции играют малую роль в попытке проникнуть в форму опыта, которая является в подлинном смысле метафизической, то есть находящейся за пределами чувств и не подвластной ограничениям мысли. Конкретная форма, которую мы ищем – посмешище для эмпиристов, но также и камень преткновения для рационалистов. Более того, мы приступаем к нашему заданию в предположении, что оно никогда не может быть окончательно завершено. Тем не менее, стоит пускаться в этот поиск, ибо это выражение истинной человеческой природы, значение и место которой мы стремимся понять.

Глава 2

ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ КАТЕГОРИЙ

1.2.1. КАТЕГОРИИ И ПРИНЦИПЫ

Здесь мы должны остановиться, чтобы уточнить значение некоторых выражений, которые мы будем употреблять далее. Первое, что требует разъяснения, это различие между "конкретным" и "абстрактным". Конкретное утверждение – это прямое выражение полного содержания данного опыта; в абстрактной форме некоторые элементы опыта опущены, чтобы внимание можно было направить на определенный частный аспект ситуации и исключить другие.

Абстракция вообще неизбежна, поскольку она компенсирует ограниченность наших человеческих способностей восприятия и мышления. Мы должны, далее, различать в нашем опыте ряд стадий, начиная с недифференцированного чувствования, проходя через восприятие и формирование воображения до высших ступеней познания, и имея своей конечной целью достижение Объективного Разума. Эти стадии напоминают спиральный путь вверх по горе, периодически приводящий к сходной панораме, но на разных уровнях, и, соответственно, с разной перспективой. Первичное ощущение конкретно, а высшее познание тоже конкретно, но восхождение от одного до другого невозможно без определенной степени абстракции, т.е. без того, чтобы до некоторой степени пожертвовать непосредственностью.

Первый шаг от ощущения к восприятию совершается посредством процесса упорядочивания, который зависит от присутствия в нашем опыте определенных первичных данных. Категории – те элементы опыта, которые, с одной стороны, даны непосредственно, с другой же стороны имеют общий или универсальный характер. Употребляемое таким образом слово "категория" приближается к аристотелевским "различным родам понятий соответствующим различным формам".

Категории – это средства, посредством которых мы начинаем конструировать из непосредственного опыта обычную картину мира. Это, таким образом, одновременно завершение восприятия и начало рассуждения. Начиная рассуждать, мы фиксируем внимание на категориях и стремимся выразить то значение, которое они несут для нас посредством слов или символов. Получаемые таким образом формулы могут быть названы принципами. Категории, будучи элементами нашего непосредственного опыта и, следовательно, несомненными – конкретны; в то время как принципы, будучи выражением нашего охватывания этих элементов, абстрактны, и подвержены поэтому нашим ограничениям и нашей неуверенности.

Категории выявляются /emerge/ в нашем опыте посредством процесса открытия. Даже если категории не названы, и ни один принцип не сформулирован, элементы опыта, тем не менее, распознаются. Следовательно, категории сами по себе образуют упорядоченную серию и могут быть определены через минимальное число терминов /terms/, которыми должна обладать система, чтобы эксплицировать их. Первая категория – целостность, которая требует лишь одного термина; а именно, это элемент опыта, выделяемый нашей осведомленностью, наличествующей и сохраняющейся. Если мы идем дальше и говорим, что этот элемент есть он сам, а не иное, мы уже делаем шаг к двучленной системе и категории полярности.

Полярность, таким образом, появляется как неизбежное последствие признания целостности как элемента опыта, не являющегося его тотальностью. Противопоставление "это, а не то" оставляет нас с двумя изолированными, не связанными элементами. Мы обнаруживаем, однако, что элементы нашего опыта всегда соотнесены; таким образом выявляется третья категория, соотнесенность, которая требует, по меньшей мере, трех терминов для своей экспликации. Соотнесенность, в свою очередь, не полна, если только мы не вернем ее обратно в непосредственный опыт с характеристикой таковости. /thus and so/ Поскольку мы обнаруживаем, что всегда вынуждены брать наш опыт в качестве "таковости", мы должны принять четвертую категорию субстистенции.

Однако необходимо выйти за пределы "таковости", чтобы принять в расчет все, что могло бы быть, но не наличествует. Этот дополнительный элемент нашего опыта – категория потенциальности, требующая для своей экспликации пяти независимых терминов. За этим следуют категории повторения (требующая шести терминов) и структуры (требующая семи терминов). Эта серия должна быть продолжена, пока не будет включено столько терминов, сколько необходимо для того, чтобы дать ту меру конкретности, которую мы в состоянии охватить. Наивный реализм довольствуется одночленной схемой, в которой нет различий субсистенции. Наивный дуализм не может выйти за пределы полярности. Таким образом, на каждом шагу в последовательности категорий мы обнаруживаем все большее "усложнение". Серия не имеет конца, кроме как в ограниченности нашего собственного понимания.

Рассматривая категории, мы находим, что каждая имеет свое поле значимости, совпадающее со всем опытом. Тем не менее, категории сами по себе никогда не могут исчерпать опыт, ибо какого бы числа мы ни достигали, остается определенная степень абстрактности, и может быть добавлен дополнительный элемент для продвижения к большей конкретности. Поэтому мы должны изучать категории как бесконечную последовательность, на каждом шагу которой имеется соответствующий принцип, посредством которого мы формулируем то, что требует с одной стороны, открытия категорий, а с другой стороны – углубления нашего проникновения в их значимость.

Мы должны остерегаться предположения, что принципы могут нам сказать что-либо, чего мы не обнаружили бы уже в опыте. Существует серьезная ошибка в употреблении языка, состоящая в том, что выражения наших желаний, верований или фантазий называется "научными принципами". Принципы – не более чем средства удержать в нашей памяти элементы опыта, которые, как мы обнаруживаем, являются одновременно непосредственными и универсальными, но в силу предполагаемой универсальности принципы – это нечто больше, чем констатация факта. Они соответствуют определенной стадии в переходе от ощущения к разуму.

1.2.2. ЧИСЛОВАЯ СЕРИЯ (РЯД) КАТЕГОРИЙ

Наши категории должны занять место категорий Канта, хотя некоторые из них – например, целостность и существование – названы им также и определены как понятия, лишь посредством которых может быть понято что-либо из многообразия интуиции.

Кантовские категории не идут достаточно далеко, поскольку они остаются в рамках дуалистической логики. Аристотель с его предикаментами и постпредикаментами понял, что есть более тонкая интуиция, приходящая с углубляющимся опытом, но как Аристотель, так и Кант недооценивали значимость объективного числа.

Целые числа, приписываемые каждой категории – это не просто символы, они обозначают минимальное количество членов, которые должны присутствовать в данной системе, чтобы соответствующая категория могла быть полностью эксплицирована. Например, мы не можем показать природу отношений посредством лишь двух терминов, поскольку, как обнаружил Платон, мы не можем удерживать в мысли две независимые идеи без третьей, их согласующей. Точно так же потенциальность требует пяти терминов, поскольку необходимо различать то, что есть и то, что могло бы быть, равно, как и учитывать все отношения, в которые может вступить данная система.

Необходимо заметить, что принципы пересекают различение физики и метафизики, приписываемой по случайности Аристотелю, который видел лучше, чем его ученики, что реальная проблема философа не в том, чтобы смотреть за пределы опыта, а в том, чтобы понять его. В этом смысле "каждый человек – философ", потому что наша способность находить ответы не только на наши глубочайшие, но и на наши ближайшие практические проблемы зависит от схватывания – сознательного или интуитивного – принципов их действия. Именно в этом смысле Гурджиев утверждает, что одним из фундаментальных стремлений человека должно быть стремление "знать все больше и больше о законах творения и поддержания мира". Понимаем мы это, или нет, но наша способность упорядочивать и направлять нашу жизнь зависит от того, до какой степени мы схватываем действие принципов, в особенности тех, которые имеют активный характер, то есть соответствуют нечетным числам. Можно сказать, что принципы целостности, соотнесенности, потенциальности и структуры динамические, то есть сами себя преодолевающие; в то время как принципы, соответствующие четным числам – принципы полярности, субсистенции и повторения – статические или замкнутые, то есть самодостаточные.

Будет удобно представить первые двенадцать членов ряда категорий следующим образом:

Динамические категории

 

Статические категории

 

1. Целостность

3. Соотнесенность

5. Потенциальность

7. Структура

9. Паттерн

11. Доминирование

Одночленная

Трехчленная

5 терминов

7 терминов

9-членный

11 членов

2. Полярность

4. Существование

6. Повторение

8. Индивидуальность

10. Творчество

12. Автократия

Двучленная

4 члена

6 терминов

8 терминов

10-членное

12 терминов

Здесь необходимо подчеркнуть, что число 12 – удобное место для остановки. Ряд принципов и категорий продолжается, не имея предписанного конца. Например, десятый принцип творчества важен для всякого изучения вселенной, но, из-за недостаточного понимания истинных различий чисел от восьми до двенадцати, мы не будем пытаться выразить его в словесной форме.

Прежде чем перейти к отдельному рассмотрению категорий, мы должны снова заметить, что они образуются не просто последовательностью прибавлений нового термина. Полярность возникает не только через противопоставление двух целых, но также и посредством формирования диполя. Соотнесенность – не просто согласование противоположностей, но тотальность системы, в которой три независимых фактора соединены в одно. Субсистенция – не есть ни пара диполей, ни целостность плюс отношение, хотя она включает и то и другое. Она также сообщает четырехчленной системе свойство уникальности, которое Гегель называет "наличным бытием". Потенциальность может быть выражена как две триады, образующие диполь, но она обладает собственным особым качеством, которое не может передать ни одна из предыдущих категорий. Повторение также продвигает нас на шаг вперед к конкретности опыта, в котором "познавать" значит "узнавать". /"cognize" - "recognize", англ. игра слов/. Структура – это не просто повторение плюс целостность (6+1), потенциальность плюс полярность (5+2), субсистенция плюс соотнесенность (4+3), но все это, и еще уникальное свойство независимости, т.е. способности воспроизводить в части характер целого. Категории служат лишь как средства для узнавания определенных свойств нашего опыта и для изучения их как самих по себе, так и в их взаимовлияниях. Более того, принципы не имеют конечной точки, которую мы могли бы представить для себя в мысли, но они вновь и вновь возвращаются с возрастающей значимостью по мере того, как в нас возрастает понимание нашего жизненного опыта.

1.2.3. ЦЕЛОСТНОСТЬ

Целостность вездесуща, но относительна.

Рассматривая наш опыт и поведение живых организмов и неодушевленных объектов, мы можем различить паттерн энергетического обмена, к которому можно применить общий термин "реактивность". Есть разные уровни реактивности которые мы можем выразить такими словами, как "реакция" - "ощущение" - "восприятие" - "различение" - "понимание". Термины этого ряда не строго определены, и мы не можем также определить без дальнейшего исследования, независима ли одна форма ответа от другой. Тем не менее, мы можем распознать "шкалу реактивности" классифицирующую все, что мы знаем. Если мы теперь введем слово целостность, мы будем вынуждены принять, что его значение соотносится со степенью реактивности, на которую способен рассматриваемый объект. Едва ли можно сказать о неодушевленных объектах, что они могут распознавать другие целые. Кристалл, например, может брать материал для своего роста из раствора, но не реагирует специфически на присутствие другого кристалла, похожего или непохожего на него самого. Мы можем обнаружить избирательные реакции в механизмах, таких, как игорные автоматы, которые мы сами создаем, но их способность избирательно реагировать на специфические целые, такие, как мелкие монеты, происходит из человеческого опыта. Растения, по-видимому, уже обладают некоторой способностью распознавать другие объекты как целые и реагировать на них. Животные – даже самые примитивные – показывают еще большую степень реактивности. Реактивность на целостности несомненна у животных, обладающих нервной системой; но целостности ими скорее ощущаются, нежели воспринимаются. Распознавание целостностей человеком при ближайшем рассмотрении оказывается меньшим, чем можно предполагать. Наша речь подразумевает, что употребляемые нами имена – целостности, но мы редко верифицируем значения, которые намереваемся передать. Существуют, однако, убедительные свидетельства, что человек в более высоких состояниях сознания обладает прямым восприятием целостности, которое идет дальше имен и форм и проникает некоторым образом в саму сущность /essence/ воспринимаемой вещи.

Эти соображения приводят нас к понятию о целостности, как о качестве, которое встречается во всем опыте, причем таком качестве, которое принимает разные степени и потому относительно. Поскольку наш обычный язык не принимает во внимание относительности целостности, становится необходимой реконструкция. Рассмотрим, например, группу слов, показывающих разные аспекты целостности, таких, как "единство", "связность"', "совместность", "полнота"', "порядок", "организация", "организм", "самость", "индивидуальность". Значение этих слов показывает, насколько мы можем это различить, определенные градации в движении от более абстрактного к более конкретному представлению о понятии целостности.

В таких словах, как "организм", подразумевается уже субсистенция и структура, выходящая за пределы простой целостности. Если мы зададимся вопросом, каковы же градации целостности, то увидим, что они определены тем, до какой степени данный объект является самим собой и не сливается с чем-то, что не есть он.

Здесь мы должны сделать важное обобщение, а именно, что вопрос: "До какой степени данный объект является собой?", всегда имеет значение. Мы замечаем, что не все объекты едины в одинаковой степени – одни более связны, чем другие. Так, живой организм обладает большей степенью целостности, чем собрание рассеченных членов и органов на анатомическом столе.

Чтобы обозначить свойство объекта, которое создает степень его целостности, мы можем воспользоваться термином "объединенность", и, поскольку желательно подчеркнуть, что целостность содержится в самом объекте, а не в том, как он воспринимается, мы можем приписать каждому целому точный индекс, а именно "степень, в которой данное целое существует независимо и отделимо от его ближайшей окружающей среды". Принцип целостности утверждает, что свойство быть собой универсально и вездесуще, хотя и относительно.

1.2.4. ПОЛЯРНОСТЬ

Утверждение, что два объекта связаны, предполагает, что они также в каком-то смысле разделены. С другой стороны, такие слова, как "противоположный", "противоречащий", "разделенный", "противный", "исключающий" подразумевают разобщенность, которая была бы лишенной значения, если бы не было связанности. Мы можем употребить термин диада в особом смысле для обозначения пары терминов, между которыми может быть обнаружена как связность, так и разъединение. "Мужчина и женщина" – это диада, в качестве примеров легко вспомнить "теплое и холодное", "присутствующее и отсутствующее", "внутреннее и внешнее", "похожее и непохожее", "истинное и ложное". Такие пары, как "дерево и бумага", "чай и кофе", "вчера и завтра", "может быть и скорее всего" - также диады, поскольку в каждой паре терминов мы можем распознать общее свойство, которое дает значение противопоставлению. Тем не менее, два термина диады не обязательно должны иметь общее сущностное свойство. Связь может состоять всего лишь в том, что они случайно сведены вместе по какой-либо ассоциации идей. Например, "поварское искусство" и "завтрашнее утро", "более чем" и "медная монета" могут быть взяты таким образом, чтобы представить две идеи, противопоставленные и все же ассоциированные в особой связи.

С этими объяснениями мы можем утверждать, что каждая и любая пара целых, существующих или не существующих, может рассматриваться как диада в вышеуказанном смысле. Хотя все пары – диады, подавляющее большинство их тривиальны в том, что два термина находятся друг к другу лишь в слабой оппозиции и в незначимой связи. Даже когда полярное противопоставление предельно ясно, в каждой диаде остается не противопоставленный элемент, общий обоим членам пары. Например, тепло и холод – не совершенно исключающие друг друга термины, потому что есть некоторое тепло даже в самых холодных объектах. Истинность или ложность никогда не могут быть утверждаемы абсолютно ни в каком диадическом утверждении. Принцип полярности может быть сформулирован кратко:

Полярность всегда дает начало силе. /force/

Мы должны остерегаться ошибки отождествления силы с отношением. Положительный и отрицательный электрический заряд не могут существовать вместе, и поэтому о них нельзя сказать, что они находятся в отношении друг к другу, хотя в противопоставлении они производят силу. Благодаря полярности все, что существует, находится в состоянии напряжения, для ослабления которого полярность сама по себе ничего не может сделать. Поэтому полярность никак не может быть последним принципом объяснения. Можно сказать, что целостность слишком удобна, чтобы удовлетворять, а полярность слишком неудобна, чтобы быть продлеваемой. Диада – всегда источник беспокойства, заставляющий нас более глубоко проникать в суть дела. Без силы ничто не может двигаться, но одна лишь сила еще не делает движение возможным. Мир, рассматриваемый как система диад, состоял бы из связанных, но не соотнесенных, целых, из противоположностей, жаждущих согласования и неспособных его обрести. Число два не может выйти за свои пределы. Диада замкнута, но ее замкнутость лишена полноты.

Благодаря полярности мы обнаруживаем везде в нашем опыте противоположности порядка и хаоса, добра и зла, истины и лжи, самости и инакости; но полярность не может показать нам, ни как возникают эти противоположности, ни как они могут быть разрешены.

1.2.5. СООТНЕСЕННОСТЬ

Все реальные отношения сводимы к сочетаниям трех независимых элементов, оказывающих друг на друга утверждающее, согласующее и отрицающее влияние.

Отношение само по себе – не целое, и это также не качество целых, которые оно связывает. Следовательно, принцип соотнесенности не может быть достигнут только лишь соединением целостности и полярности. Поскольку логика, основывается на этих двух принципах, соотнесенность выходит за пределы логики. Поэтому попытка изучать соотнесенность посредством диады "терминов и отношений" оказывается безуспешной.

Если отношение не может возникнуть из двух терминов как таковых или из чего-либо, образованного из одного из них, то оно должно требовать, по меньшей мере, трех терминов; мы обнаруживаем, что это как раз то свойство, которое входит в опыт посредством триады. Наиболее важная, и в некотором смысле наиболее трудная идея, которую надо охватить, состоит в том, что триада отношения образуется лишь в той мере, в какой все три наличествующих термина независимы. Если хоть один из трех терминов может быть выведен из остальных двух, то мы имеем дело не с отношением, а с целостностью или полярностью. Например, холод-тепло-железо не образуют отношения, потому что тепло и холод не являются независимыми факторами. Если же мы возьмем огонь-тепло-железо, то мы полагаем отношение, в котором огонь и железо соотнесены посредством тепла, тепло и железо посредством огня, тепло и огонь посредством железа. В предыдущем случае мы имели лишь представление о силе, возникающей между теплом и холодом, противопоставлении их в куске железа, но не отношение. Требование независимости вносит элемент порядка, которого мы не находим в принципах целостности и полярности. Отношение не характеризуется всего лишь фактом, что три члена присутствуют, ибо необходимо также принимать в расчет тот способ, каким они сводятся воедино. Например, триада ребенок-мать-отец, обозначающая заключенную в ребенке память об отношениях мужчины и женщины, совершенно отлична от триады отец-мать-сын, представляющей порождающее действие мужского принципа, противопоставленное женскому.

Необходимо далее заметить, что каждый из трех членов триады вносит свой специфический вклад в характер отношения. Один из членов всегда будет иметь характер утверждения, /affirmation/ или активности; второй – отрицания /denial/; третий не является ни активным, ни пассивным, но выступает как их согласование /reconciliation/. Может показаться трудным распознать эти свойства в каждой ситуации из-за большого разнообразия форм, в которых они могут проявиться. Утверждение всегда позитивно и активно, но оно может иметь много разных оттенков, отрицание может простираться от интенсивного противопоставления до инертности и пассивности; в пределах этого ряда можно обнаружить такие характеристики, как восприимчивость, реактивность и сотрудничество. Третий фактор может быть не более чем результатом встречи активной и пассивной сил, или он может явиться актом свободы, вызывающим к существованию ситуацию, которая без него вообще не могла бы возникнуть. Вышеупомянутые триады различаются значимостью ребенка как третьего термина. В первой триаде ребенок — чистая потенциальность, то есть свобода, в то время как во второй это актуализация во времени, то есть результат.

Благодаря различным градациям значения, которые могут быть принимаемы тремя первичными факторами, отношения могут иметь бесконечное разнообразие, но все они могут быть сведены к триадам. Отношение типа: "А купил В у С за D шиллингов" реально состоит из двух триад: триады "покупки" и триады "платы". Более того, она не является истинной тетрадой, поскольку термины В и D не независимы, ибо плата D не имеет смысла без отнесения к объекту В. Равным образом, расселовское пятеричное отношение – "А полагает, что любовь В к С больше, чем ненависть D к Е" – состоит из четырех триад с отношениями "любовь", "ненависть", "полагание" и "больше чем".

1.2.6. СУБСИСТЕНЦИЯ

Субсистенция – ограничение существования рамками, требующими для своего определения не менее четырех независимых терминов.

Мы переходим от отношения к субсистенции посредством признания, что существование всегда, предстает нам как "таковость". Это требует четырехчленной системы. Тетрада есть, очевидным образом, сочетание отношения и соотнесенных объектов, следовательно, она означает ситуацию более конкретную, чем одна лишь триада.

Когда Платон употребляет выражение "устойчивый четырехугольник", он обнаруживает интуицию, что трехчленная система некоторым образом неполна и неустойчива.

Для того чтобы определить событие, мы нуждаемся в четырех независимых терминах. Обычно за таковые берутся три параметра пространства и один времени, но мы не должны ошибочно полагать, что тетрада состоит из двух различных родов терминов. Субсистенция означает для нас сохранение во времени и протяженность в пространстве, но они практически неразделимы. То, что мы в действительности видим - изменения, которые могут быть представлены как система тел в относительном движении. Главное, что необходимо отметить, это что субсистенция относится к определенной частной ситуации. Каждая тетрада уникальна, но она платит за эту уникальность тем, что не может стать иной, чем она есть. Таким образом, принцип субсистенции по существу статичен. Необходимо далее заметить, что четверичная рамка отнесения не обязательно должна быть чувственным опытом в пространстве и времени. Мы можем представить себе паттерн, субсистирующий во вне-временной рамке отнесения пространства, образованной в соединении со свойством обновления. Возможно даже, что есть модусы бытия, субсистирующие в невидимом мире пространства и потенциальности. Следовательно, необходимо сформулировать принцип без явного отнесения к пространству и времени.

Субсистенция завершает первый цикл категорий, которые могут быть названы "категориями простого существования" /bare existence/. В следующем цикле мы как продолжаем, так и повторяем последовательность, чтобы достичь более полного и конкретного опыта субсистенции и индивидуальности.

1.2.7. ПОТЕНЦИАЛЬНОСТЬ

Потенциальность или множественная субсистенция возникает, когда, по меньшей мере, две сходные триады имеют общий член в начальной позиции. Следовательно, она требует системы из не менее, чем пяти независимых терминов

Поскольку мы отождествляем знание с чувственным восприятием, мы вынуждены говорить, что то, что мы воспринимаем, существует, а то, чего мы не можем воспринять, не существует. Тем не менее, статус актуального и потенциального не может быть сведет к простому противопоставлению существования и несуществования, Существование как поле возможных актуализаций – это не "пустое существование" Гегеля, которое есть "абсолютное безразличие", но скорее "бытие определенным".

Утверждать, что В и С потенциально существуют в А, эквивалентно тому, чтобы сказать, что есть две триады ApB и AqC, одинаково реальные, где p и q события, имеющие А своим начальным моментом.

В соответствии с нашими обычными представлениями о пространстве и времени, сочетание АрВ и АqС невозможны, потому что два события В и С должны произойти в одно и то же время в одном и том же месте. Следовательно, если утверждение "В и С потенциально содержатся в А" имеет значение, то это значение должно быть отнесено к рамке более широкой, нежели только пространственно-временная. Эти соображения приводят нас к представлению о пятимерном пространстве, а также к заключению, что потенциальность требует как минимум пяти независимых терминов. Наши чувственные восприятия ограничены актуально представленным. Это может быть, например, триада АрВ. Неактуализированная возможность, данная триадой AqC, остается невоспринятой, и, в соответствии с обычной точкой зрения, должна рассматриваться как несуществующая.

Рассуждение, основанное на предположении, что потенциальное не существует, ведет к серьезным ошибкам. В конце концов, оно приводит нас к тому, что весь наш опыт необъясним. Простого соображения, что неактуализированные потенциальности могут в любой момент стать актуальными, достаточно, чтобы убедить нас, что они не могут рассматриваться как несуществующие. Принципа сохранения энергии можно придерживаться, только если признать, что потенциальная энергия по статусу существования полностью равноправна с энергией движения.

Будучи первым условием независимости, потенциальность наделяет опыт тем, что отсутствовало в предыдущих категориях. Два отношения АрВ и АqС могут, хотя не обязательно должны представлять для А ситуацию выбора, в котором одно или другое становится актуальным посредством того, что есть А, а не как результат предшествующей причины. Из этого следует, что, чтобы дать значение понятию независимости, необходимо не менее пяти терминов.

Потенциальность – всегда нечто большее, чем субсистенция. Все, что существует, имеет потенциальности для актуализации, выходящие за пределы отношений, которые оно может поддерживать в любой конкретной ситуации. Это справедливо как для неодушевленных объектов, так и для живых существ. Все существование заключено в зерне, несущем в своем генетическом паттерне потенцию разнообразия, которое никогда не может быть полностью реализовано. Бредлиевскую критику "танца бескровных категорий" нельзя считать направленной против потенциальности, ибо в ней течет полнокровный поток существования, все время пополняя источник, которым поддерживается процесс. Потенциальность – вечностный элемент всего опыта.

1.2.8. ПОВТОРЕНИЕ

Опыт учит нас, что слова "такой же" и "иной" - взаимозависимы в том смысле, что мы не можем говорить ни об одном из них, не привнося значение обоих. В первых пяти принципах нет ничего, что требовало бы связывания "такого же" и "иного" воедино. таким образом, следовательно, мы должны найти новую характеристику нашего опыта. Если мы рассмотрим систему ABCDEF, мы увидим, что она может рассматриваться как две независимые триады ABC и DEF, или как две тетрады ABCD и CDEF, у которых половина членов – общие. Такая система дает возможность установить сочетание сходности и инакости, и, следовательно, может быть названа повторением. Не слишком сильным будет сказать, что принцип повторения – основа эпистемологии, потому что без него не может быть узнавания, и, следовательно, ни знания, ни возможности понимания.

Повторение – это свойство, благодаря которому тождество, различие и соотнесенность соединяются в одной системе, для чего необходимо, по крайней мере, шесть элементов.

Рассматривая минимум терминов, который должна иметь система, чтобы эксплицировать принцип повторения, мы можем увидеть, что недостаточно различать актуальное и потенциальное, потому что это различие может возникнуть в статической системе, где ничто не происходит. Потенциальная энергия может храниться неопределенно долго, но она не обновляется. Повторение требует действия двух сил – возмущающей и возвращающей – как при колебаниях. Из этого следует, что для того, чтобы перейти от потенциальности к повторению, в ситуации должны присутствовать шесть независимых элементов, потому что возмущающая и восстанавливающая силы – это понятия, не имеющие никакого значения в терминах первых пяти принципов.

Один из аспектов шестого принципа можно оценить, если мы вспомним, что все точное знание, все измерения возможны только посредством наблюдения повторяющихся процессов. Измерение времени, определение длины, обнаружение пропорций – все это требует инструментов, основанных на повторении, таких, как часы или измерительные линейки и распознавания сходств и различий в том, что мы наблюдаем. Тем не менее, эпистемологическая значимость повторения – это лишь побочная его черта. Повторение не только дает нам то, что мы знаем, оно делает нас тем, что мы есть. Мы бы не могли ничего понимать и ничего делать, если бы жизнь не повторялась. Потенциальности могли бы реально существовать, но без повторения мы никак не могли бы их использовать.

Древние принимали цикличность как аксиому. Она для них настолько сама собой разумелась, что они не видели ее места в системе взглядов. Жан Баттисто Вико был, возможно, последним из философов, кто видел в повторении космический принцип. В дальнейшем представление о круговороте сменилось идеей секулярности (идеей, что события развиваются в некотором направлении). Но понятие цикличности остается важным, как категория, без которой полноценное мышление невозможно.

1.2.9. СТРУКТУРА

Структура – это саморегулирующаяся система, способная к относительно независимому существованию. Для этого необходимы семь членов.

Слово "структура" употребляется в этом контексте в наиболее общем смысле. Существует ряд слов для организованных целых, таких, как "атом", "молекула", "клетка", "живое существо", "организм", "самость", "мир", "система", "космос", - различающихся в своем значении в основном тем аспектом структуры, подчеркиванию которого они служат. Слово "атом", хотя обычно оно употребляется для очень малой частицы, в действительности означает "наименьшее целое, в котором данный тип структуры полностью представлен". "Клетка", "живое существо" и "организм" относятся к автономным целым, обладающим способностью к самоподдержанию. "Мир" и "система" предполагают конкретность и самодостаточность.

Структура должна быть применима равным образом к формам и пропорциям структур в пространстве, к комбинациям ритмов и циклов во времени и, в самом широком смысле, ко всему, что участвует в универсальном процессе, как более или менее независимая система. Совершенно не очевидно, что принцип структуры может быть представлен только системой, имеющей, по меньшей мере, семь независимых членов, и здесь необходимо обратиться к нашему конкретному опыту. Можно привести много примеров семиричности независимых структур. Астрономы говорят о семи независимых величинах – большая полуось, эксцентриситет, склонение, долгота восходящего узла, перигелий, эпоха и период – необходимых для определения орбиты и положения планеты. В инженерной механике нужны семь независимых опор, чтобы твердо закрепить массивное тело. Такие наблюдения придают новое освещение древним верованиям в особую значимость числа семь.

Но того факта, что семиричность часто встречается, недостаточно, ибо принцип требует, чтобы она преимущественно ассоциировалась с саморегулирующимися структурами.

Саморегуляция – это свойство, которое невозможно было предвидеть, рассматривая лишь первые шесть принципов. Она предполагает их, но переходит за их границы и трансформирует их. Некоторое представление о способе этой трансформации может быть выражено следующей таблицей, в которой категории помещены напротив соответствующих элементов в принципе структуры:

Принцип

Категория

Элемент

1

2

3

4

5

6

7

Целостность

Полярность

Соотнесенность

Субсистенция

Потенциальность

Повторение

Структура

Тождество

Направление

Взаимодействие

Поддержание

Значимость

Обновление

Устойчивость

Тщательное исследование не является ни необходимым, ни возможным на данной ступени, достаточным будет и простого примера наблюдения над тем, как желудь вырастает в дуб. Если мы подробно рассмотрим этот процесс, то увидим, что он не будет полным или значимым без семи следующих независимых ступеней.

Оплодотворение

Внутренняя дифференциация

Прорастание

Саженец

Молодое деревце

Взрослое дерево

Конец жизни

Процесс начинается с момента, когда яйцеклетка в цветке дуба оплодотворяется. До этого мгновения, не было того целого, в котором присутствовали бы все возможности будущего дуба. В момент оплодотворения будущий дуб, со всей целостной структурой его существования находится в стадии чистой потенциальности – в пределах наследственной определенности все "дубовое" потенциально и ничто еще не актуально. Затем актуализация последовательно развивается в различимых переходах, на каждом из которых пересекается определенная граница и обретается новая "обетованная земля". Умирает цветок, формируется желудь, желудь поспевает и падает на землю. Это критический момент, ибо каждый год вызревают миллионы желудей, но малое число их прорастает, ибо для этого нужно попасть в благоприятные условия, такие, как тепло, немного плодородной земли и необходимая мера влажности. После прорастания идет рост саженца. Это опять заметная трансформация, и, поскольку питание должно быть извлекаемо из почвы, оболочка желудя сбрасывается. На следующей стадии, от саженца до молодого деревца, растение борется за свет и воздух. Если оно находит место под солнцем, деревце становится деревом в лесу, и, если его не разрушает болезнь, огонь, или топор дровосека, оно дорастает до зрелости. Затем оно начинает разрушаться, и когда его сила окончательно истощается, жизненный цикл завершается, и оно умирает. Такова структура его жизни. Эта структура – нечто большее, нежели целостность дуба; она выходит за пределы его сношений и взаимодействий с окружающей средой; это цикл, ритм, составленный из меньших ритмов дня и ночи, зимы и лета, роста и распада.

Посредством этой иллюстрации мы можем дать выражение универсальному принципу структуры. То, что верно для дуба, верно и для нашей жизни; это верно для любого полного цикла человеческих стремлений, это верно как для снежинки так и для галактики.

Каждая полная структура удовлетворяет одному универсальному паттерну. В первый момент все потенциально и ничто не актуально; в последний момент все стало актуальным и все потенциальности исчерпаны. С точки зрения леса, различные жизненные циклы деревьев – повторяющиеся процессы, посредством которых поддерживается его существование. Жизнь леса сама есть повторяющаяся структура, со своим переплетением ритмов, дневными и сезонными периодами и самообновлением в жизни и смерти индивидуальных деревьев.

Такой анализ любой полной структуры обнаружит ту же последовательность семи ступеней. Различие между принципом структуры и предыдущими принципами несомненно. Независимость есть только там, где может быть обмен с окружающей средой, посредством которого саморегулируется самоподдержание.

1.2.10. ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ

Восьмая категория приводит нас к распознаванию элемента опыта, который нелегко передать в коммуникации. Это свойство быть свободным деятелем, то есть собой. Индивидуальность предчувствовалась в первой категории целостности, а путь к ней открывается седьмой категорией структуры. Цикл семи категорий исчерпывает все характеристики существования, которое не обладает свойством самости. Индивидуум – это самость как уникальный центр субъективного опыта и как источник инициативы. Истинной индивидуальности присуща подлинная способность выбора и, следовательно, возможность направлять и детерминировать течение событий. Мы не можем обнаружить индивидуальности там, где еще нет структуры, но не всякая структура является обязательно индивидуальностью. То, что индивидуализирует структуру, может быть обнаружено как особая форма сознания, но мы не можем проникнуть в истинную природу и значимость индивидуальности, если мы не в состоянии распознать ее в формах существования, отличающихся от нашей собственной. Тем не менее, индивидуальность особенно важна для нас, поскольку это – преимущественно человеческая категория, посредством которой люди отличаются от животных и от более высоких ступеней существования. Это, однако, не должно пониматься так, что все люди, или хотя бы большинство, действительно репрезентируют категорию индивидуальности; ибо есть потенциальная индивидуальность, которая может никогда не стать актуальной, как семя – это потенциальное растение, которое может никогда не увидеть свет.

Принцип индивидуальности может быть сформулирован следующим образом:

Индивидуальность – это источник, пребывающий в организованных структурах. Она может быть актуализированной или только потенциальной. В любом случае она требует восьми независимых терминов для экспликации.

1.2.11. ПАТТЕРН

Слово "паттерн" может быть взято как пассивное обозначение видимого результата упорядоченного процесса. Так мы говорим о паттерне (рисунке) ковра. Он также может быть понимаем в более активном смысле, как то, что служит направлению и упорядочиванию самого процесса. В этом смысле мы говорим о ковре, сделанном "по" паттерну (букв. "из" – из узоров). Порядок, который мы улавливаем, глядя на ковер, есть паттерн, и он также образован из паттернов. Немецкое слово "gesetzmassigkeiеt /Законосообразность, закономерность/, схематически переводимое на английский язык как "законосообразность", передает нечто от двойного, одновременно транзитивного и нетранзитивного характера "паттерности". Универсальная значимость паттерна связана с возможностью везде и во всем утверждать порядок посреди хаоса. Мы, следовательно, не проникнем в полную значимость паттерна как элемента всего опыта, пока не увидим, что опыт потерял бы всю свою связность, если бы не было всегда и во всем активного источника порядка. Именно в этом смысле паттерн составляет девятую категорию опыта. Он не может быть обнаружен иначе как после прохождения через опыт индивидуальности, и это определяет его место в последовательности категорий. Теперь может быть сформулирован принцип паттерна:

Весь опыт проникнут влиянием активного источника порядка, присущего паттернам организованных структур. Паттерн требует не менее девяти независимых терминов.

1.2.12. ТВОРЧЕСТВО

Паттерн предполагает создателя паттернов. Наше рассмотрение опыта не может остановиться на признании, что есть источник порядка, поскольку порядок не окончателен. То, что может отделить порядок от беспорядка – это способность /power/ творить паттерны. Мы не можем быть прямо осведомлены об этой способности иначе как в нашем собственном сознании; но мы можем сделать вывод о ее присутствии из нашего наблюдения над мировым порядком. Творчество, как справедливо учил Бердяев, не может быть последней категорией: "Лишь признание творимого бытия допускает подлинный творческий акт в бытии, акт, который производит нечто новое и небывалое. Если бы все в бытии не было сотворено, а всегда существовало, сама идея творчества не могла бы родиться в мире." "В каждом творческом акте есть абсолютный прирост, нечто прибавляемое" (10, с. 128-129). Слово "абсолютный" здесь искажает картину, тем не менее нужно понимать, что в творчестве есть подлинное прибавление к сумме тотального опыта; оно должно оставаться подвластным условию, что это возможное прибавление. Это условие обеспечивается категорией паттерна, которая относится к творчеству, как потенциальность относится к повторению. Мы, следовательно, примем за десятую категорию опыта элемент творчества, который лежит за всеми паттернами. Принцип творчества гласит: Весь опыт являет очевидность творческой активности, которая есть не только источник порядка, но и носитель беспорядка.

Полярный характер творчества требует системы не менее, чем из десяти терминов для своего проявления.

Но творчество не может быть источником новой Реальности.

1.2.13. ДОМИНИРОВАНИЕ

Доминирование – сила, согласующая порядок и беспорядок, не участвуя ни в том, ни в другом. Она соответствует третьей категории соотнесенности, перенесенной на план универсальных процессов. Одиннадцатая категория обнаруживается в опыте как необходимость. Она может быть узнана в изречении Спинозы "природа не терпит пустоты", или в высказывании Ричарда Франка "необходимость – мать изобретательности". Необходимость как закон, который не знает закона, указывает на категорию, во власти которой – произвести собственную противоположность. Это доминирование, которое не может быть обнаружено, пока мы не прошли за пределы творчества, ибо необходимость, как это было известно грекам, первичнее творчества. Мы можем сформулировать в качестве принципа:

Доминирование – это сила, согласующая порядок и беспорядок посредством творчества. Это высшая форма соотнесенности, какая только может быть обнаружена в опыте; она требует одиннадцати терминов.

1.2.14. АВТОКРАТИЯ

Двенадцатая категория завершает цикл первичного опыта. Все производные силы /power/ предполагают силу, которая непроизводна. Поскольку опыт обнаруживает присутствие законов, постольку должен быть элемент, который был бы "законом сам себе". Мы должны здесь отметить тонкую, но несомненную разницу между "законом, который не знает закона" и "законом для самого себя". Первый соотносит, второй субсистирует. Мы сталкиваемся во всем нашем опыте с очевидностью элемента, лежащего за пределами необходимости, который действует, не доминируя, волит без творчества и объединяет все возможности. Этот элемент – автократичная сила первичного утверждения. Тем не менее, мы не должны считать двенадцатую категорию завершением ряда, исчерпывающим весь опыт. Первые двенадцать категорий могут быть названы "категориями факта" в отличие от "категорий ценности". Последние могут войти в опыт лишь посредством нового цикла, требующего и предполагающего первый, хотя никак не выводимого из него. Автократия – последняя категория естественного порядка, но также предвестник категорий морального порядка. Первые двенадцать категорий достаточны для изучения естественной философии, предпринятого в этом томе. В следующем томе мы придем ко второму двенадцатеричному циклу, устанавливая систему ценностей.

Главa 3

ЭЛЕМЕНТЫ ОПЫТА

1.3.1. ХИЛЭ

Опыт – это данная тотальность. Лишь в опыте мы можем учиться, и мы должны слушать, что он может нам сказать. В описании того, что мы обнаруживаем, мы привыкли употреблять такие слова, как "я", "мы", "ты", и "мир", но эта привычка не должна приводить нас к ошибочному предположению, что должны быть непосредственные данные опыта, которым эти слова соответствуют. При рассмотрении может оказаться, что это привычные нам условности, о значении которых для нас, если оно вообще существует, мы не спрашиваем. Действительно, если мы размышляем серьезно, мы открываем, что в конце концов "я", "мы", "ты" и "мир" не даны непосредственно в опыте. Ребенок, не употребляющий слов "я" и "ты" и не знающий иного мира, кроме своего подлинного опыта, ближе соприкасается с реальностью, чем мы.

Центральная проблема метафизики – бытие и возможность его познания – это реальная проблема, но она не столь важна и не столь чревата серьезными последствиями, как иногда предполагается. Она возникает вследствие различения между категориями целостности и полярности.

Это ведет к отделению субъекта от объекта и различению, которое мы стремимся проводить между самостью и тем, что не есть самость. Эти разделения и различения не есть тотальный опыт, и даже не первичные аспекты его. Признавая, что это так, мы освобождаемся от необходимости рассматривать многие вопросы, считавшиеся философами столь важными.

Исключительная занятость одним аспектом опыта в ущерб другим – главная причина несогласий между философами. В силу полярности, всегда должен быть аспект опыта, в котором он является неполным и непоследовательным. Следовательно, не может быть построена философская система, одновременно адекватная, и свободная от противоречий.

Категории нельзя уничтожить объяснением. Так называемые не-метафизические системы, которые во все века находили сторонников среди философов, скрывали ту истину, что опыт парадоксален. Естественные науки могут выглядеть неметафизическими, но лишь потому, что их методы состоят в изолировании групп феноменов таким образом, чтобы игнорировать противоречия, или, по крайней мере, минимизировать их эффект. Есть, например, фундаментальное противоречие между физикой и биологией, то есть между законами неживой материи и законами жизни; но это не особенно беспокоит исследователей в каждой из этих областей, поскольку по природе своей профессии они призваны специализироваться. Если, однако, мы ставим своей целью понять весь опыт, мы не можем давать себе те поблажки, как те, кто занимается более ограниченными объектами какого-либо специального знания.

См. также обсуждение Людвигом гуссерлевской метафизики, помогающее выявить ограниченность предпринятой попытки построения феноменологии, игнорирующей категории.

Мы можем воспроизвести древний вопрос: "Из какого материала состоит вся реальность?" в новой форме: "Из какого материала состоит весь опыт. " Обычно мы склонны воображать, что должны быть два вида материала, соответствующих различию между субъектом и объектом. Например, когда мы смотрим на стол, кажется, будто присутствуют два совершенно различных материала: один – "внутренний" материал нашей осведомленности, другой – материал самого стола, каким-то образом "внешний". Это означает, что мы принимаем картезианское различение "мыслящей субстанции" и "протяженной субстанции". Это похоже на то, как если бы мы сказали, что, поскольку у палки два конца, они должны быть сделаны из разных материалов /materials/ , в то время, как концы – всего лишь аспекты палки и не имеют "существования" отдельно от нее. Существует опыт как таковой. Это утверждение означает не отрицание полярности, а возвращение ей правильного статуса как бинарного аспекта опыта. Событие – смотрение на стол – есть целое, объединенность которого образуется нашей осведомленностью. Это такое отношение, в котором наш интерес или затронутость дает возможность нашим органам восприятия реагировать на впечатления, получаемые от стола, посредством выбора их из тотальности чувственных данных в определенный момент. Следовательно, только в категории полярности слова "я" и "стол" имеют свое обычное значение.

Необходимо подчеркивать эти различения, потому что у нас есть глубоко въевшаяся привычка мышления в дуалистических терминах, то есть внимание к аспекту полярности и исключение других элементов, присутствующих в опыте. Из-за этой привычки мышления возникают разного рода фиктивные вопросы, и философы теряют время и энергию, трактуя их как реальные. Классический пример в западной философии – настойчивое утверждение Декарта, что его осведомленность о вещах отлична от его осведомленности о себе. Разделение атрибутов и субстанции – другой пример этой ошибки. Принято считать, что мы знаем только атрибуты, но не субстанцию, и что атрибуты, которые мы обнаруживаем в опыте, есть "чистые видимости", в то время как в действительности должна быть поддерживающая их "реальная" субстанция.

По размышлению нетрудно увидеть, что мы не имеем изолированного знания об атрибутах, таких как желтизна, круглость, тяжесть и т.д. Все, что мы знаем – это что целые представляются нам с некоторыми повторяющимися чертами, которые дают возможность отличать одно от другого. Целые, данные в опыте – не чистая субстанция и не чистый атрибут, и таким образом принцип целостности несовместим с такого рода разделением. Это относится и к другой ошибке, а именно, к объективированию различения "материи" /matter/ и "духа". Если под "материей" и "духом" мы имеем в виду две взаимоисключающие составляющие реальности – одну сознательную и активную, другую бессознательную и пассивную – тогда целые ни духовны, ни материальны. Ни одно из подобных разделений не согласуемо с принципом целостности. Но это еще не все, ибо они равным образом не согласуемы с принципом соотнесенности и субсистенции. Это чрезмерно разросшаяся полярность – дуализм, захватывающий положение, для которого он не предназначен.

Возражение против таких схем – субстанции и атрибутов, духа и материи, идеализма и реализма – состоит не столько в том, что они ведут к противоречиям, сколько в том, что они не могут привести ни к чему конкретному. Мало похоже, чтобы кто-нибудь жил лучше или хуже в результате предпочтения той или иной метафизической системы.

Мы ищем понимания, а оно приходит к нам через расширение и гармонизацию нашего опыта. Если мы отбросим различие между опытом и не-опытом, как лежащее за пределами нашей темы, мы придем к заключению, что может быть только один материал /stuff/ из которого состоит все. Из этого, однако, не следует, что все материалы /materials/ одинаковы. Есть, например, материал, называемый шерстью, но это не значит, что вся шерсть одинакова; есть только один материал, называемый водой, но лед, вода и пар – не одно и то же.

Рассматривая опыт, мы обнаруживаем, что различия, которые мы наблюдаем, более бросаются в глаза, нежели сходство. Если весь опыт – из одного материала, то этот материал должен быть очень разнообразным. Он должен соответствовать всем свойствам материи /matter/ и энергии, и, следовательно, он должен быть выражен в терминах таких обозримых и измеримых количеств, как, например, три независимые физические величины – масса, длина и время. Материал опыта должен быть также способным к комбинированию – ибо целостности сложны, и к обмену, ибо целостности не изменяются, а постоянно взаимодействуют друг с другом. В этих взаимодействиях и трансформациях единый материал должен обнаруживать разные степени реактивности, включая реактивность жизни и сознательный опыт. Более того, во всех этих различных проявлениях он должен все время оставаться материалом опыта.

Вездесущий характер этого материала хорошо выражен в высказывании Анаксагора: "Во всем есть часть всего". Анаксимандр в своем учении о "беспредельном", также признавал единую материю и столкнулся с многочисленными проблемами связанной с этим относительности. Ее попытался сформулировать Платон в качестве "неопределенной диады", Аристотель позднее отметил ее печатью своего одобрения. Более поздние философы также придерживались этой концепции материала опыта. П.Д. Успенский цитирует утверждение Гурджиева, что все материально, но что "понятие материальности так же относительно, как и все остальное". Определение целостности, как вездесущей, но относительной, дает ключ к пониманию этого афоризма. Мы понимаем – если ищем то, что связывает воедино сложный опыт – что эта объединенность сама дана в нашем опыте. Более того, мы не находим свидетельств того, что материал, являющийся нам как материал нашего опыта, меняет свою природу от одного момента к другому.

Это открытие нуждается в рассмотрении, потому что часто принимают за само собой разумеющееся, что мы в действительности встречаемся с разными материалами – материалом мысли и материалом вещей, находящимися внутри и вне нашего "сознания".

Если же мы посмотрим внимательно, то обнаружим, что подобные различения несостоятельны. Если я попробую разделить мысли и вещи как два разных рода опыта, мои мысли кажутся находящимися целиком внутри меня, а вещи – целиком вне меня.

Стул или стол – классический пример "вещи". В некотором смысле мое тело – тоже вещь, но тот факт, что я пользуюсь оговоркой "в некотором смысле", показывает, что я не всегда его так рассматриваю: например, когда я различаю вещи как неодушевленные объекты, и живые тела, как одушевленные объекты. Если мой мозг – это вещь, то являются ли мои мысли вещами, или они – "я сам"?

Более того, я могу быть способным различить мои мысли и мою осведомленность о них, но тем самым я прихожу к вопросу, является ли сама моя осведомленность вещью, или за ней стоит некое квинтэссенциальное и трансцедентальное "я" – ум /mind/. Остается ли все время за пределами вещности некий духовный материал ума, который невещественен? Сам факт, что я не знаю, где следует провести границу – или даже может ли быть это разделение чем-либо, кроме условного соглашения – достаточен для того, чтобы разрушить любую веру в то, что это различие самоочевидно.

Может показаться, что есть нечто искусственное и недостоверное в том, чтобы начинать каждое обсуждение такого рода со столов и стульев. Некоторые философы будут утверждать, что столы и стулья – это ментальные конструкции, и что, следовательно, нужно начинать рассуждение с наших мыслей и от них продвигаться к миру, который является их объектом. Дуализм субъекта и объекта тогда кажется вполне ясным и простым – "я" как один элемент диады противопоставляется "стулу" как другому элементу; " я" непохож на "стул" и "стул" непохож на "меня". Таким образом принимается, что есть два рода материала. Но что сказать о наших бессознательных рефлексах? Субъект это или объект?

Я нахожу невозможным утверждать, что мои ощущения состоят из иного рода материала, чем мои мысли; но изучение физиологии убеждает меня, что есть непрерывный переход от ощущений, о которых я осведомлен, к физиологическим процессам, которых я никогда не осознаю. В результате исследования биохимиков мы убеждаемся, что нет разительного скачка между физиологическим процессом и химическими, электрическими и физическими изменениями. Виды, звуки, запахи выводят нас в физический мир, и снова мы не можем сказать, где нужно остановиться, чтобы утверждать, что мы достигли той точки, где кончается духовный материал и за которой начинается нечувствительная материя.

Любое тщательное рассмотрение опыта должно, таким образом, убедить нас в том, что есть только один материал, из которого состоит все. Мы можем принять аристотелевское употребление термина "хилэ" для обозначения того, что Гурджиев называл "первичной космической субстанцией". Хилэ – это не бесформенная основа – "то апейрон" – ранних философов, а субстанция, способная принимать форму и образ. Этот материал – не дух и не мертвая материя, и было бы даже неправильным характеризовать его как "дух-материю", то есть как двойной контекст опыта, ибо это было бы излишним акцентом на аспекте полярности, а этой тенденции мы должны остерегаться. В соответствии с нашей концепцией однородности всего возможного опыта, хилэ – это то, что актуально воспринимается, следовательно, она сама феноменальна. Следовательно, это не аристотелевская "энергия" или "энтелехия", то есть подразумеваемая реальность, лежащая за феноменами. Мы знаем хилэ по ее проявлениям, которые в своей тотальности составляют все, что мы можем знать.

1.3.2. ТРИАДА ОПЫТА

Здесь необходимо вернуться к целям и областям анализа, предпринимаемого в этой главе. Мы начали с опыта как с данного и рассмотрели его содержание. Делая это, мы вышли далеко за пределы ограничений человеческого ума, и расширили понятие "опыта" почти до такого же объема, как слова "вселенная" или даже "Реальность". Было бы, однако, незаконным принять без дальнейших рассуждений, что в конечном счете esse est percipi /быть – значит быть испытываемым, лат./, и что не может быть реальности за пределами опыта. Мы должны довольствоваться замечанием, что нам навеки отказано в испытании того, что по определению вне опыта (неиспытываемо), и продвигаться в задаче рассмотрения данных, нам доступных.

Опыт сам по себе неоднороден; он содержит элементы, различающиеся по своей сущностной природе, а именно – элементы функции, бытия и воли. Все три элемента должны входить в любой возможный опыт, и, поскольку они могут быть описаны и определены безотносительно к какой-либо частной форме или определенному центру опыта, они могут быть названы первичными.

Аналогия, которой мы обязаны Успенскому, иллюстрирует отношение между функцией, бытием и волей. Он сравнивает человека с комнатой, в которой находится несколько объектов, каждый из которых обладает своей функцией. Это могут быть пишущая машинка, швейная машина, кровать, музыкальный инструмент, микроскоп, телескоп и др. Когда комната в темноте, можно использовать кровать, механизмы же если и могут работать, то очень неуверенно, а некоторые и вообще работать не могут.

Если зажечь одну свечу, машины будут работать лучше. Микроскоп и телескоп все еще бесполезны, но с остальными машинами можно по очереди что-то делать, поднося свечу к ним близко. Если вместо свечи зажечь яркую лампу, можно использовать все машины, даже одновременно, кроме телескопа, который в комнате беспредметен. Микроскоп может быть пущен в дело, потому что можно сфокусировать достаточно света для различения тонких деталей. Мы можем представить себе, что с его помощью обретаются новые результаты, которые не могла дать ни одна из прочих машин; работа же последних может быть улучшена. Наконец, мы можем предположить, что ставни широко распахнуты, врывается свет дня, и работа всех машин теперь свободна и не ограничена. Телескоп открывает возможности, которые до того даже не подозревались, пока работа была сосредоточена в четырех стенах.

В этой аналогии машины соответствуют функции, освещение – бытию. Поскольку машины не могут сами себя употреблять, мы спрашиваем, "что их употребляет". Это делает воля, более или менее успешно, в зависимости от того, каково освещение; то, для чего они используются, зависит от функции; качество их работы зависит от бытия. Ситуация как целое есть результат всех трех факторов, каждый из которых пронизывает ее насквозь. До мельчайших деталей присутствует процесс, то есть функция; везде есть свет, то есть бытие, хотя и не обязательно одна и та же степень освещенности; и везде есть побуждающий фактор, то есть воля, будь то направленная интенция или всего лишь автоматическое действие внешних влияний.

1.3.3. ПРОЦЕСС И ФУНКЦИЯ

На что бы мы ни обратили внимание, мы обнаруживаем что-то происходящее; более того, происходящее более или менее упорядоченным и узнаваемым образом, и эта регулярность – наблюдаемые черты – и есть актуальный и потенциальный предмет нашего знания. То, что мы знаем таким образом, может быть названо процессом.

Заключение, к которому мы пришли, относительно условного и обманчивого характера попыток разделения субъекта и объекта, или материи и духа, могут быть хорошо выражены в утверждении, что процесс не имеет границ. Действительно, процесс настолько универсален и неотвратим, что это даже побуждает нас сказать, что он является содержанием всего возможного опыта, и даже пойти так далеко, чтобы отождествить его с "Реальностью" или тотальностью всего, что есть. Понятие процесса, кажется, выдерживает даже критику с точки зрения категорий, потому что, поскольку только он предстоит нашему опыту, мы обнаруживаем в нем целые, полярные противоположности, отношения и структуры.

Тем не менее, хотя мы определили процесс как все содержание нашего знания, остаются еще элементы опыта, не охваченные этим. Мы обнаруживаем, что в отношении процесса содержание сна может быть тем же, что и содержание бодрствующего состояния.

Мы можем видеть во сне, что смотрим через определенное окно и видим то же дерево, которое мы увидим, когда проснемся, и можем даже почувствовать те же эмоциональные реакции. Очевидно, что важнейшая разница между событием во сне и событием в бодрствующем состоянии не может быть объяснена в терминах одного лишь процесса; нужно принять во внимание и некоторые другие эффекты обмана и иллюзий. Верящий в спиритуалистические феномены, например, проходит через определенный опыт независимо от того, принадлежит ли голос, который он слышит, обманщику или сверхъестественной силе. Более того, само чувственное восприятие играет с ним шутки. Если бы мы не знали техники кинопроекции, мы не считали бы за обман чувств, что моменты на экране следуют друг за другом непрерывно, а не в последовательности прерывающихся образов. Есть и другие, более тонкие различения. Например, может случиться, что когда мы идем через поле весной, в дурном расположении духа, оно внезапно уступает место радостному восприятию пения птиц и запаха земли.

Мы не узнали ничего нового; запахи и пейзаж остались теми же, какими они были мгновение назад, но наш опыт обрел новое измерение. Мы можем также рассмотреть процесс как поведение; можно задать вопрос: тождествен ли человек своему поведению? Если мы не хотим игнорировать нечто существенное в нашем опыте, мы должны ответить: нет, тысячу раз нет! Такой ответ вызывает следующий вопрос: знаем ли мы предполагаемого за видимой маской человека, страдающего и радующегося, надеющегося и боящегося? Мы, наверное, ответим, что мы не знаем его, но он сам знает себя.

Рассуждения такого рода – опасный путь, он может привести к скатыванию в дуализм двух родов "знаемого" – поведения, познаваемого объективно, и человека, как он субъективно себя знает. Принятие такого дуализма разрушит наше заключение, что может быть лишь один материал, и вновь вовлечет нас в те противоречия и путаницу, которых мы , казалось, уже избежали. К счастью, сам опыт может избавить нас от этого затруднения; он говорит нам, что человек не знает себя в большей степени, чем мы можем знать его. Он не может знать себя, потому что то, что он есть – это не процесс, и, следовательно, по определению вне сферы знания. Все, что мы можем знать – это то, что происходит, и в этом отношении нет разницы, происходит ли процесс внутри нас или вне нас.

Прочно въевшаяся привычка принимать формулы без критики ведет нас к принятию как само собой разумеющегося, что знаменитая в веках фраза "познай самого себя" означает то, что нам кажется, что она означает. Это, однако, ошибка неуместной конкретности, потому что этим предполагается, что есть Самость, которая может быть введена в круг знаний. Если слово "самость" что-либо означает, оно не может относиться к процессам, которые даны нам как содержание нашего знания.

Мы можем определить термин "функция" как "познаваемый элемент опыта". Это означает, что функция имеет некоторые различения, которые не подразумеваются в слове "процесс". Функция – это поведение целых. Целые соотносимы друг с другом, и мы знаем их, поскольку можем распознавать структуры или паттерны функции.

Шаг от опыта процесса к знанию функции делается посредством категорий. Чтобы мыслить об опыте, мы должны употреблять категории. Они дают нам возможность перейти от прямой осведомленности о процессе к знанию функциональных регулярностей. Универсальный процесс постоянно актуализируется. Посредством самоосведомленности мы испытываем этот процесс изнутри, посредством чувственного восприятия мы испытываем его извне. Все, что мы знаем таким образом, есть функция.

Функция имеет один и тот же характер, где бы мы ее ни обнаруживали. Это может быть функция ума, в котором протекают мысли, или это может быть функция часов, отмечавших течение времени. Однако функция – нечто большее, чем просто активность. Это поведение, то есть работа какого-то механизма. Часы – это механизм, и его функция в том, чтобы показывать время; ум – тоже механизм, и его функция состоит в том, чтобы думать. В нашем организме система чувствительных и двигательных нервов – спинных и мозговых ганглий – определенный механизм, функция которого состоит в том, чтобы управлять нашими органами и координировать их в реагировании на стимулы, получаемые из внешнего мира. Следует заметить, что в каждом упоминании функций принимается за само собой разумеющееся, что это относится к тому, что происходит во времени и в пространстве. Функция обладает характером становления актуальным, и поэтому мы можем выйти за пределы ограничений нашего человеческого опыта и дать расширительное определение функции как всей реальности, познающейся посредством своих отдельных частей.

Каждое описание, какого бы рода оно ни было, необходимым образом функционально. Целое может быть описано полностью, до мельчайших деталей, в терминах функции. Например, жизнь человека в данный период может быть определена с любой желаемой степенью подробности перечислением всего, что происходит в его мыслях, чувствах, движениях, ощущениях, органах, тканях и т.д. Хотя с этой точки зрения описание может быть полным, это не покажет, как различные деятельности объединяются в его сознании. В любой данный момент у него наличествует ментальные ассоциации, флуктуации чувств, инстинктивные процессы и движения тела. Он может быть осведомлен о тех или иных функциональных деятельностях, или не осведомлен ни об одной из них. Они могут составлять части одного и того же опыта, или двух и более несвязанных опытов, или могут оказаться совершенно вне "его" опыта. Тем не менее, каким бы ни было их отношение к миру его частного опыта, все эти деятельности – одного и того же рода.

Они однородны по своей природе, и их однородность превосходит границы самости и ограничения "здесь и теперь". Из этого мы заключаем, что, будучи познаваемым элементом в универсальном процессе, функция присутствует везде и во всем. Это не означает, однако, что функция – это данная тотальность, то есть сам опыт как таковой.

В опыте есть нефункциональные элементы, равным образом всепроникающие и столь же значимые, и мы должны перейти к раскрытию их природы.

1.3.4. БЫТИЕ КАК ОБЪЕДИНЕННОСТЬ

Бытие – второй элемент опыта, который также пронизывает собой все, как и функция, но совершенно отличен от нее. Чтобы увидеть роль бытия, мы можем сравнить опыт с водой, которая всюду и везде состоит из водорода и кислорода. Также как водород не может дать воды, если не будет соединен с кислородом, так и бытие не может дать опыта, если оно не соединено с функцией. Как вода в определенных условиях может быть разделена на составляющие ее элементы , так и опыт может быть частично диссоциирован, так что появляется бытие, не полностью соединенное с функцией.

Одна из больших трудностей в изложении этой книги состоит в том, что наш обычный язык применим почти исключительно к различению функций, в то время как мы должны осуществлять коммуникацию также по поводу бытия и воли. Для непознаваемого элемента во всем опыте мы употребляем слово "бытие", но необходимо очень тщательно рассмотреть значение, которое это слово должно передавать. Бытие дано в нашем опыте не менее непосредственно, чем функция, но оно дано иным образом. Бытие касается статуса нашего опыта. Например, разница между сном и бодрствующим состоянием – это различие скорее в бытии, чем в функции. Бытие привносит конкретность, которая делает опыт неиллюзорным. Наиболее существенная характеристика бытия состоит в том, что оно относительно – чем больше бытия, тем более полон и конкретен опыт; чем меньше бытия, тем опыт менее полон и более подвержен иллюзии.

Бытие не актуализировано. Это не процесс, но сказать, что бытие – не процесс, не значит сказать, что оно не имеет связи со временем. Есть, например, флуктуация внутренней объединенности, определяемая различием между состояниями сна и бодрствования.

Бытие не становится; но это не значит, что становление независимо от бытия, поскольку каждое целое актуализируется в соответствии со степенью своей внутренней совместности. Целое с очень малой внутренней совместностью актуализируется как часть общего процесса, в котором оно присутствует. Например, воздух в этой комнате, состоящий из молекул, находящихся в беспорядочном движении, находится близко к наименьшему уровню внутренней объединенности. Он едва ли имеет какую-либо историю, кроме как в качестве среды для всего, что происходит в этом доме. Высоко на той же шкале находится художник, обладающий в момент интенсивного вдохновенного переживания нового видения реальности внутренней объединенностью, почти совершенно не зависящей от окружения. Такой момент – это "точка пересечения вневременного со временем", слияние бытия и функции. Также и для ученого может наступить высший момент объединения, в котором идеи, существовавшие ранее раздельно и и казавшиеся несогласуемыми, становятся соединенными в синтезе, на основе которого формулируется новая гипотеза. Каждый раз, рассматривая такие моменты, мы обнаруживаем в них увеличение внутреннего единства, падение барьеров, объединение разделенного.

Факты остаются незатронутыми, но обретается новая реальность.

1.3.5. ВОЛЯ /will/ КАК АКТИВНЫЙ ЭЛЕМЕНТ

"Как" и "почему" - это вопросы, на которые можно ответить только в терминах воли. Все остальные вопросы могут быть начаты с "что". Мы должны быть осторожны, помня, что слово "что" двойственно, поскольку вопрос "что это" совершенно отличен от вопроса " что оно делает". Правильнее было бы употреблять разные слова для вопросов о бытии и о функции, но здесь удобно объединить в один класс все вопросы типа "что", чтобы выделить остающиеся, о чем нельзя спросить в этой форме.

Витгенштейн говорит, что "мистично не то, как мир существует, а то, что он есть" и добавляет, что размышление о мире sub specie "как" есть размышление о нем как об ограниченном целом. Он признает, что на вопросы о бытии нельзя ответить в функциональном языке, но он не различает двух направлений, в которых функциональный подход не полон. Он признает, что законы не описывают функции, но описывают условия, при которых утверждения о функции могут или не могут быть истинными. Из этого должно следовать, что лишь одни законы отвечают на вопрос "как", в то время как все функциональные утверждения говорят лишь о том, "что" происходит.

С другой стороны, утверждает Витгенштейн, о воле как предмете этики мы не можем говорить. Здесь мы опять же должны разделить различия в бытии, от которых зависит этические – да и все другие – ценности, и возможность или невозможность определенных отношений между различными уровнями. Другими словами, мы должны различать уровни бытия и законы бытия, также как мы должны различить то, что происходит и законы, которые предписывают, что может происходить. В обоих случаях законы – манифестация воли. Мы должны продолжить рассмотрение значения вопроса "почему". Этот вопрос может быть поставлен в форме "от какого предельного закона зависят все частные законы? " Ответ на вопрос "почему" предполагает уровень бытия, на котором можно остановиться и удовлетвориться тем ответом, что на этом уровне вопрос не требует ответа. Но тем не менее остается потребность показать, как этот уровень может быть соотнесен с остальными уровнями, и здесь мы сталкиваемся с проблемой воли.

Очевидно, что вопросы "почему" и "как" различаются лишь тем, что первый – предельный, а последний – частный. Если бы мы могли знать достаточно о том, "как", мы увидели бы "почему". Способность /power/ увидеть "почему" и "как" в качестве вопроса есть то, что мы называем пониманием.

Эта способность никогда не обретается полностью, но каждый раз, когда мы оказываемся способными охватить наш опыт и настаивать на наших вопросах, мы можем надеяться приблизиться на шаг ближе к пониманию. Понимание – это воля жить полно в пределах нашего подлинного опыта.

Теперь становится понятным, почему Гурджиев говорил о воле как о "вездесущем активном элементе", который в каждой данной ситуации расчленяется на три компоненты. В своем универсальном аспекте воля остается отделенной от частных событий, которые нам нужно объяснить. Непостижимый характер воли как наличествующего во всем стремлении к самореализации должен быть принят во всякой философии. Это обще реализму и идеализму, спиритуализму и материализму. Мир вертится, и должно быть что-то, что приводит его во вращение. Делать вид, что мы знаем, что заставляет мир вертеться – нелепица, потому что мы никогда не можем стоять в стороне от процесса.

Совсем другое дело, когда мы задаем вопрос: "Как этот частный фрагмент мира вертится?", ибо здесь мы можем ответить в терминах законов. Вездесущий активный элемент показывает себя в своих трех аспектах – в виде законов функции, законов бытия и законов воли. Рассматриваемые с одной точки зрения, законы выглядят как ограничение, налагаемое на произвольность функции; с противоположной, однако, они указывают, что каждое маленькое "почему" может раствориться в большом "почему". Поэтому мы обнаруживаем, что законы не пассивны, (или негативны), а активны (или утверждающи).

Человек есть то, что он есть, и делает то, что он делает.

Кажется, что это индивидуализирует его, пока мы не увидим, что то же самое справедливо относительно всего, что существует, даже относительно вырожденной энергии тепла. Важнейший вопрос относительно человека – возможно ли для него быть индивидуумом, то есть может ли он стать независимым источником инициативы. По определению этот вопрос относится к воле, поскольку ответ предуказывает возможность или невозможность определенной ситуации – то есть закон, которым она управляется, а также как это и происходит, и наконец, почему это так. Воля, следовательно, оказывается не только универсальным активным элементом, но также и частным активным элементом в любом распознаваемом целом.

Ни бытие, ни функция не уникальны, воля же всегда уникальна. Это – утверждение, Я ЕСМЬ. Это, однако, должно пониматься в значении не ином, нежели "для меня возможно быть так и невозможно быть иначе". Значимый характер воли в том, что она имеет собственные законы, и, следовательно, это не есть слепое стремление, как предполагал Шопенгауер и его последователи.

Игнорируя законы воли, мы упускаем из вида ее космическую значимость и невозможность рассматривать что бы то ни было безотносительно к воле.

1.3.6. АСПЕКТЫ ТРИАДЫ ОПЫТА

Гомогенность опыта подчеркивалась в противовес взгляду, что есть разные субстанции, то есть реальности разного рода. Утверждение, что опыт состоит из одного единого материала не влечет за собой, однако, отсутствия различений или локализаций. Различия, или вторичные аспекты триады могут быть рассмотрены на примере следующего эпизода.

Лето; я совершаю загородную прогулку. Мое внимание занято планированием лекции, которую я должен прочесть завтра; я слышу далекий звон церковного колокола. В этот момент я оглядываю поле и замечаю несколько коров, которых ведут доить, и по ассоциации мне приходит в голову "Элегия" Грея. Немедленно, тоже по ассоциации, я противопоставляю ее картине Ж.Ф.Милле "Ангел". Эти тривиальности раздражают меня, и я чувствую, что мое инстинктивное удовольствие от деревенской тишины нарушается. Все это занимает самое большое несколько секунд, и событие может быть точно локализовано в пространстве и времени. Это произошло со мной нынешним июньским вечером, здесь и теперь. Конституенты события – загородное место, колокольный звон, стихотворение, картина – общеизвестны, и даже мои мысли, занятые планированием определенного будущего действия, являют собой характерную и хорошо известную человеческую ситуацию.

(а) Три аспекта функции.

Функциональное рассмотрение этого события может идти тремя различными путями. Первый состоит в том, чтобы трактовать его как фрагмент тотального процесса, то есть существования вселенной. Событие происходило именно так, а не иначе, и тем внесло свою лепту в самоактуализацию Целого. Посредством меня имело место преобразование энергий. Чувственные впечатления и воспоминания, вместе с моментами моих внутренних функций – мыслей, чувств и тому подобного – соединились, чтобы создать новое сочетание, часть которого была фиксирована в прошлом, а часть перешла в будущее как набор возможностей. Употребляя слово в таком контексте, мы говорим о функции в ее космическом аспекте.

Второй способ описания события состоит в том, чтобы отнести его исключительно к моему собственному опыту. Я могу проследить прошлые события, которые привели меня на это место именно в этот вечер, а также те, которые зафиксировали в моей памяти "Элегию" и "Ангела" и сделали возможной ассоциацию, которую они вызвали. Все описанное вращается вокруг меня – моей истории и механики моих телесных и психических функций. Я таков, и события происходят таким образом. Целостность, соотнесенность и структура в это входят, но характерная черта состоит в том, что это мой собственный акт познания. Чтобы выразить эту черту, мы можем сказать, что знание – это субъективный аспект функции. Это определение знания нужно брать в широком смысле, включая сюда не только интеллектуальное знание, но также и эмоциональное и инстинктивные отношения /attitudes/, привычки тела и так далее – все это оказывается при рассмотрении гомогенным с интеллектуальным знанием. Мы можем пойти далее и сказать, что поскольку функция универсальна, знание тоже должно быть универсальным. По этому поводу Гурджиев цитировал афоризм: "Знать – значит знать все".

Третий способ может быть назван методом стороннего наблюдателя. Он видит человека такой-то внешности, идущего по краю холма, очевидно занятого своими мыслями. Человек, по-видимому, слышит звук церковного колокола, поскольку он поднимает голову и смотрит на поля. Его пристальный взгляд на несколько секунд останавливается на стаде коров. Потом он отворачивается от них к полю пшеницы. Легкое сокращение лицевых мышц указывает на раздражающую мысль. Наблюдатель подходит и заговаривает с ним, и тот рассказывает ему о своем опыте. Это подтверждает и расширяет заключения, выведенные из наблюдения внешнего поведения человека. Третий метод описания показывает объективный аспект события и ведет к определению поведения как объективного аспекта функции.

Три описания возможны, поскольку есть три различных перспективы, а не потому, что есть три различных события. Более того, все три описания относятся только к функции. Они могут быть сделаны соответствующими друг другу с любой степенью точности и детальности, но лишь в той мере, в какой мы ограничиваем себя воспринимаемым процессом, интерпретируемым в терминах этой категории.

(б) Три аспекта бытия.

Если мы попробуем проделать такого же рода анализ с точки зрения бытия, мы обнаружим, что у нас отсутствует пригодный для этого язык. Мы сейчас не имеем меры бытия, независимой от субъективного опыта. Описанное событие имеет некоторую силу внутренней объединенности – меньшую, разумеется, чем более живой опыт, и большую, чем состояние полусознательного сна наяву. Но даже в субъективном аспекте мы не можем оценить качество присутствующего сознания. Для внешнего наблюдателя здесь нет ничего, кроме неуверенного предположения, которое он может вывести из степени связности и согласованности, проявленной во внешнем поведении.

Это разочаровывающие результаты не должны приводить нас к заключению, что бытие невозможно артикулировать. По определению бытие может быть испытываемо, но не знаемо. Если мы испытываем его смутно, то это потому, что мы не упражнялись в нахождении бытийных различений, подобно тому, как мы научены делать это в отношении функции. Необходима способность самонаблюдения, обычно обретаемая посредством специальных упражнений, чтобы обнаружить флуктуации объединенности, которые постоянно происходят в спящем и бодрствующем состоянии человека – неточно называемые бессознательным и сознательным – и приписывать им определенную градацию бытия. Тем не менее, даже без такой способности связь между различными состояниями сознания и степенью объединенности внутреннего мира должна быть очевидна для каждого, кто время от времени рассматривает свой опыт в часы бодрствования. Это то, к чему относится аналогия бытия с интенсивностью освещения в комнате. Так мы приходим к заключению, что сознание – это субъективный аспект бытия, и таким образом соотносимо со знанием, являющимся субъективным аспектом функции.

Если мы теперь спросим себя, есть ли что-либо в бытии, что соответствовало бы поведению, мы сделаем самое интересное открытие. Бытие действительно имеет внешний аспект, и его можно обнаружить в состоянии агрегации хилэ. Относительность материи дает нам наблюдаемую меру бытия. Чем более плотна и непроницаема агрегация хилэ, тем ниже уровень бытия. Чем тоньше и прозрачнее состояние хилэ, тем выше уровень бытия. Более того, слова "выше" и "ниже" соответствуют тут интенсивности внутренней объединенности данного целого. Например, наблюдаемый аспект бытия воды – это степень агрегации ее молекул, по которой мы отличаем лед от воды и воду от пара. Там, где есть средства различения степени агрегации материала опыта, мы имеем средства объективной оценки бытия. Очевидно, что пример с водой – это только аналогия, ибо то, что мы здесь наблюдаем – это функциональные изменения, и, как всегда, мы стоим перед трудностью, что бытие не может быть "знаемо". Поэтому объективная оценка бытия всегда должна проводиться в терминах видимых изменений функции, которые сопровождают невидимые трансформации бытия.

Для большинства из нас, однако, является фактом прямого опыта, что мы встречаем в других людях большую или меньшую прозрачность. Это часто не зависит от функциональных проявлений и может быть обнаружено с наибольшей интенсивностью тогда, когда функционирование наименее интенсивно. Функция одновалентна, в то время, как бытие мультивалентно.

Мы можем теперь добавить к прояснению природы бытия некоторые заключения, к которым мы пришли ранее: это, во первых, относительность целостности; во-вторых, определение бытия как внутренней объединенности любого данного целого; и в-третьих, заключение, что может быть только один материал опыта – хилэ, дифференциации которого должны состоять из различных состояний и степеней агрегации и комбинаций агрегатов. Состояние агрегации хилэ – первичного материала опыта – присутствующее в данном целом, может быть названо его "материальностью". Чем выше уровень бытия, тем более оно материально. Более того, эта степень материализации – единственный аспект бытия, который проявляется внешним образом. Так мы приходим к определению "материальности" как объективного аспекта бытия. Бытие всегда недоступно знанию. Тем не менее, научаясь быть чувствительным к степени материальности, присутствующей в данном целом, мы можем найти ключ к оценке бытия.

Здесь необходимо привести некоторые соображения об универсальности сознания. Мы обычно употребляем слово "сознание" для обозначения "формы осведомленности, идентичной или аналогичной той, которая присутствует в человеке". То, что мы ограничиваем значение слов антропоморфным контекстом – лишь условность. Слово "сознание" может означать форму осведомленности, ассоциируемую с состоянием внутренней объединенности любого целого, независимо от его природы, устройства, шкалы или деятельности. При таком расширении значения слово "сознание" обретает универсальную значимость, и мы не должны искать выход из затруднения, связанного с необходимостью определять сознание относительно функции. Бытие может быть определено как космический аспект самого себя.

Аргументация от человеческого сознания к универсальному сознанию не ведет к панпсихизму, если мы принимаем во внимание относительность бытия. Это древнее положение, оно было знакомо Платону и Аристотелю. Сжатая формулировка Цицерона гласит: "От чувствительности и жизненности в индивидууме к априорной чувствительности во вселенной». Первичность универсальной чувствительности относительно индивидуальной чувствительности была аксиомой для неоплатоников, таких как Плотин и Прокл.

(в) Три аспекта воли.

Остается рассмотреть третий компонент фундаментальной триады – волю.

Воля в своем космическом аспекте универсальна. Мы не можем представить себе множественность движущих сил, каждая из которых полностью независима от каждой другой. Это был бы поистине безысходный хаос, ибо здесь не было бы преобладающей власти, способной гармонизировать независимые воли. Сам факт, что мы обнаруживаем связность в нашем опыте, должны убедить нас, что не может быть предельного конфликта совершенно раздельных воль; но опыт учит нас также, что воля подлежит ограничению, ибо случайность и неопределенность даны в нашем опыте не в меньшей степени, чем регулярность и порядок. Мы всегда обнаруживаем неполностью реализованный паттерн – что-то одно предсказуемо, а что-то другое непредсказуемо. Тем не менее, некая интуиция универсального порядка дает нам уверенность, что в нашем обозревании Вселенной мы не являемся свидетелями лишенной значения игры несвязанных воль, соответствующей слепому случаю, бредущему по пути наименьшего сопротивления.Здесь мы встречаемся с непреодолимым противоречием всех противоречий – противоречием единства и множественности. Острота этого противоречия столь велика, что мы не можем остановиться ни на одном из его полюсов. В области воли единство и множественность – не лучшие термины. Неадекватность обычного языка привязывает нас к способам выражения, которые должны вести к противоречиям. Если мы употребляем слово "Воля" /The Will/, это форма языка, соответствующая единственному числу; но мы должны постараться наделить ее более глубокой значимостью, в которой все различия между единым и многим исчезают. Свойство, посредством которого одна единственная воля проявляет себя как множественная и ограниченная есть санкционирование /authorization/ или принятие волей ограничений, накладываемых на саму себя. Посредством этого свойства воля обретает объективный характер закона. Закон – это форма всего процесса, и, поскольку весь опыт – это опыт процесса, закон универсален. Применяемый к единичному целому, закон является одним и тем же для всех его возможных проявлений. Таким образом, каждое целое на любой шкале имеет свой собственный закон. Более того, поскольку целостность относительна, закон тоже должен быть относительным.

Нам нужно слово для выражения значения воли в ее субъективном аспекте. Субъективный аспект воли должен отличаться от двух других способов постижения, т.е. знания функции и сознания бытия. Воля не есть нечто и не делает чего-либо; следовательно, мы не можем ни сознавать ее, ни знать ее. Тем не менее она имеет свои собственные различения, хотя они касаются скорее формы, нежели функции, и скорее образа действия, нежели содержания событий. Мы схватываем форму посредством участия, и качество или степень этого участия есть наше понимание. Понимание – это то внутреннее усилие, благодаря которому мы становимся осведомленными о действии воли. Каждая ситуация предстает нам со своими характерными "почему", "что" и " как", и наша способность схватывать этот внутренний характер ситуации происходит единственно из понимания, которое является субъективным аспектом воли.

Утверждающий характер воли оправдывает ее описание как "того, что использует функции в условиях, созданных сознанием". Это не должно, однако, приводить нас к ошибочному предположению, что воля "делает" что-либо. Это утверждение формы или паттерна, которому события должны соответствовать. Таким образом мы обнаруживаем, что объективный аспект воли есть закон. Нет законов функции, скорее есть регулярность поведения. Нет истинных законов бытия, поскольку бытие не имеет дифференциаций. Поэтому закон, в объективном смысле термина, должен происходить единственно из вездесущности воли. Воля везде одна и та же – и все же везде уникальна, и роль понимания состоит в том, чтобы увидеть, что требуется для удовлетворения его требованиям.

1.3.7. ПЕРВИЧНЫЕ И ВТОРИЧНЫЕ ФОРМЫ ТРИАДЫ

Достигнутые результаты могут быть сведены в таблицу, в которой первичная форма триады функция – бытие – воля, порождает три вторичных, посредством распадания каждого компонента триады в соответствии с космическим, объективным и субъективным аспектами всякого опыта:

Фундаментальная триада опыта

Аспекты

Функция

Бытие

Воля

Космический

Функция

Бытие

Воля

Объективный

Поведение

Материальность

Закон

Субъективный

Знание

Сознание

Понимание

Следует заметить, что термины "функция", "бытие" и "воля" наличествуют как в первичной, так и в одной из вторичных форм триады. Можно возразить, что элемент универсального опыта, будучи по предположению вездесущим и, следовательно, независимым от любой частной формы опыта, не должен рассматриваться как аспект ограниченного опыта данного целого. Кажется, однако, более предпочтительным принять такую форму изложения, нежели вводить новые термины, такие, как, например, "процесс" для функции данного целого, "существование" для бытия данного целого, поскольку такая процедура затемнила бы значимость первичных элементов как факторов, входящих в любой возможный опыт. Кроме того, мы можем видеть, что три аспекта каждого первичного компонента сами образуют триаду.

Знание есть то, что согласует поведение индивидуума с его универсальным функционированием. Сознание есть то, что дает возможность материальному присутствию индивидуума существовать в гармонии с универсальным бытием. Понимание позволяет индивидууму, не теряя своей идентичности, играть роль в самореализации космической воли. Таким образом, в каждом случае космический и объективный аспекты целостности согласуются в субъективности самого целого.

Наконец, мы можем взять девять компонентов вторичных триад как независимые факторы, из которых непрерывно формируются новые триады, порождая все разнообразие универсальных и частных событий.

Часть вторая

ЭПИСТЕМОЛОГИЯ

Главa 4

ЯЗЫК

2.4.1. КОММУНИКАЦИЯ

Изолированность каждого человеческого центра опыта или "ума" от других "умов" принадлежит к первичным данным опыта. Может существовать более или менее эффективная интерпретация функциональной деятельности, но сознание мало или почти совсем не поддается интерпретации. Нужно предположить, что изоляция сознания характерна для нашей человеческой ситуации, а не для сознания как космической реальности. Бытие, в своей относительности, совместимо с формами сознания, весьма отличными от нашей; возможно, например, что существуют сущности, которые, будучи различными по природе, могут, тем не менее, коммуницировать посредством слияния сознаний без вмешательства какой-либо функциональной деятельности, как мы ее знаем. Даже в человеческом опыте случаются редкие моменты, когда такое слияние сознаний оказывается возможным. Наиболее полное нормальное состояние человеческого сознания таково, что в нем человек осведомлен о своей функциональной деятельности и присутствии направляющего ее внимания. До некоторой степени такое сознание может присутствовать у высших животных, хотя это должно быть еще значительно реже. У низших животных и неодушевленных объектов мы вполне можем исключить наличие какой-либо осведомленности, сравнимой с сознательным вниманием, возможным для человека.

Коммуникацию, следовательно, нужно рассматривать как специфически человеческую проблему – скорее психологическую, нежели метафизическую. Возможно ли знать, что происходит в других умах – это вопрос факта, и на него надо отвечать посредством такой же процедуры как на другие вопросы факта, т.е. посредством наблюдения, эксперимента и анализа. Мы не сомневаемся, что мы можем коммуницировать, и коммуницируем с другими умами; более того, мы знаем, что коммуникация иногда является адекватной и достоверной; в других случаях она терпит полную неудачу, разделить опыт оказывается невозможным. Поскольку коммуникация необходима в любой ситуации, где два или более человеческих существа намереваются достичь согласованного действия, изучение условий, делающих адекватную коммуникацию возможной – общечеловеческая необходимость.

В соответствии с третьим принципом, каждое отношение требует трех терминов, и коммуникация как третий термин устанавливает отношение между двумя центрами бытийной осведомленности, или двумя "умами". В разговоре, например, говорящий и слушающий соотнесены посредством говорения. Когда дело касается функций тела, жест может заменять место слов. Здесь коммуникация происходит посредством имитации, возникновения общего эмоционального состояния, или посредством прямого действия, когда, например, один человек берет другого за руку, чтобы привлечь его внимание. Для естественной философии наиболее важна форма коммуникации, использующая язык.

Язык включает все формы коммуникации, в которых знак, символ или жест замещает объект отнесения, и отнесение известно лицам, пользующимся языком. Несколько определений пояснят предполагаемые различения:

Язык: коммуникация между умами посредством определенной функциональной деятельности, такой как речь, письмо, математические и логические обозначения, жесты, интонации, ритмы или пантомима.

Знак: звук, обладающий или не обладающий соответствующим идеографическим значком, вызывающий в памяти двух или более людей воспоминание об узнаваемом простом опыте. Отсюда правило "один референт /referent / - один знак".

Символ: знак, который вызывает в двух или более людях воспоминание о связанной группе различных опытов, различающихся не только функциональным содержанием, но и соответствующими состояниями сознания. Отсюда правило "символы мультивалентны".

Жест: проявление, которое вызывает в двух или более людях прямой опыт тотальности всех воспоминаний, относящихся к данной ситуации и порождает ответ воли.

Лингвистический элемент: знак, символ или жест являются лингвистическими элементами, а речь есть искусство соединения лингвистических элементов для коммуникации опыта.

Язык как коммуникацию опыта следует отличать от искусства и магий, также являющихся средствами взаимодействия между людьми. В искусстве тоже есть лингвистические элементы, но они не только замещают опыт, поскольку они являются частью – а иногда даже могут быть и целым – опыта, который они представляют. Посредством искусства возможно соучастие в состояниях сознания, бытийное содержание которых первично, а функциональное – вторично. Равным образом и в магии есть лингвистические элементы, но они употребляются как средства делания. Магия есть искусство воли, функциональное и бытийное содержание в магии подчинено волевому содержанию.

Чтобы пояснить далее роль языка, мы должны провести различение между прямой и непрямой коммуникацией. Во всем языке, какова бы ни была его форма, коммуникация является непрямой; знак, символ или жест – это не объект отнесения, и они также не причастны его природе. Это приблизительно может быть выражено как то, что язык есть коммуникация "о"; можно говорить "о чем-то", к чему можно произвести отнесение посредством знака, важно, однако, помнить, что, поскольку язык гомогенен с функцией, он может верифицировать свои отнесения лишь постольку, поскольку объект, о котором идет речь, функционален, в то время как коммуникация по поводу бытия и воли, хотя и осуществляемая в функциональном языке, не может быть верифицируема посредством функциональных операций. Следовательно, для каждого из трех конструирующих элементов фундаментальной триады опыта необходимы разные формы языка.

Следует подчеркнуть, что речь идет не о "лингвистике", как ее обычно понимают, а о многомерности языка, которой необходимо достичь для обеспечения адекватности в трех родах коммуникации, соответствующих трем аспектам опыта.

2.4.2. 3НАЧЕНИЕ

Первичная функция языка – коммуникация значений. Огден и Ричарде показали, как много проблем. которые следовало бы решить, ускользает, и как много возникает ненужных трудностей из-за беспорядочного употребления слова "значение" по отношению к совершенно различным элементам нашего опыта. Нам, следовательно, необходимо определить слово "значение" так тщательно, как только возможно, и стараться употреблять его только в пределах этого определения. Поскольку язык относится к значениям, мы не можем приписывать значения самому языку. Более того, опосредованный характер, приписанный нами лингвистической коммуникации, состоит именно в факте, что слова не имеют собственного значения. Лингвистический элемент имеет значение лишь в отнесении к опыту, в котором возможно соучастие. Более того, опыт должен быть повторяющимся и потому узнаваемым. Соответственно этому, определение значения, которое мы примем, может быть сформулировано так:

Значение - это узнавание повторяющегося элемента опыта, и лингвистический элемент имеет значение лишь постольку, поскольку он относится к повторяющемуся элементу опыта, узнаваемому тем, кто его употребляет.

Понятие значения может быть соотнесено с категориями в форме предварительного ряда правил или канонов лингвистического употребления. данных в следующей таблице:

I

Целостность

Каждый знак. символ или жест, употребляемый в языке, является в отношении значения узнаваемым целым.

II

Полярность

Значения возникают посредством исключения, равно как и посредством включения; т.е. они имеют как контекст, так и содержание.

III

Соотнесенность

Каждое значение служит для связывания опыта с референтом; содержание относительно.

IV

Субсистенция

Акт коммуникации включает четыре элемента: коммуникантов Р и Q, объект отнесения О и лингвистический элемент, который "замещает" О.

V

Потенциальность

Каждый лингвистический элемент имеет больше потенциального значения, нежели может войти в любую актуальную коммуникацию.

VI

Повторение

Значение есть узнавание повторяющейся ситуации. Оно становится артикулированным, когда ассоциируется с лингвистическим элементом.

VII

Структура

Язык имеет семиричную структуру.

Табл.4.1. Значения и категории.

Эта таблица нуждается в некоторых пояснениях. Общее правило "один лингвистический элемент – одно значение" действительно только для знаков. Принимая в расчет относительность целостности, мы можем увидеть, что значение данного понятия соотносимо с полнотой опыта, в котором оно образовано. Значение, основанное на двух или трех повторениях данного опыта не может быть столь же полным, как то, которое основывается на многих сотнях повторений, каждое из которых вносит свою лепту в содержание значения.

Различие между содержанием и контекстом основывается на узнаваемом. Контекст – повторяющийся набор соотнесенных сущностей, в которых мы узнаем один или несколько элементов. То, что мы узнаем таким путем, развивается путем повторения в "значение" опыта. Значение имеет, таким образом, два полярных компонента: один – утверждающий, другой – отрицающий его. Негативный компонент – это контекст, на фоне которого или из которого мы извлекаем позитивное значение. Контекст, таким образом, не менее необходим для значения, чем содержание, и для целей коммуникации он представляет общие основания. Мы будем употреблять термин "постоянный контекст" для обозначения ряда опытов, общих разным людям, в котором узнаются повторения. В этом контексте специфические элементы, имеющие общее значение, могут обсуждаться, проясняться и разграничиваться. Посредством этого процесса акт коммуникации обретает субсистенцию – люди начинают "понимать друг друга". Категория потенциальности очень важна для понимания коммуникации. В данных опыта может быть непосредственно верифицируемо, что мы никогда не можем сказать всего, что подразумеваем, и никогда не подразумеваем всего, что говорим.

Шестая и седьмая категории помогают зафиксировать истинный статус языка и показать, что он соответствует уровню организованного существования, поскольку категории повторения и структуры применимы непосредственно только к полностью организованным целым, и там, где язык не удовлетворяет канону структуры, коммуникация должна так или иначе терпеть неудачу.

От общих соображений мы можем перейти к рассмотрению нескольких частных примеров значения. Значение слова "стол" – узнавание группы чувственных восприятий, общий паттерн которых есть повторение, и испытывание которых обще всем человеческим наблюдателям – прошлым, нынешним и будущим – привыкшим жить в обставленных мебелью домах. Нужно заметить, что мы не говорим, что значение образуется из повторения или даже из узнавания повторения, поскольку, по нашему определению значение есть узнавание и узнавание есть значение. То, что мы не подразумеваем ("означаем"), мы не можем узнать, и то, что мы не можем узнать, мы не можем подразумевать ("означать"). Более того, никакой опыт, оторванный от контекста повторений, не может иметь значения. Слово "стол" само по себе есть концептуальный знак; т.е. его значение обретается посредством интерпретации. Процесс интерпретации может быть различным для различных людей, следовательно значение "стола" тоже изменяется. Для жителя Персии или Туркестана оно будет означать низкий объект, вокруг которого люди сидят или стоят на коленях на полу; для европейцев оно означает объект, за которым они сидят на стульях. Таким образом, можно увидеть, что потенциальное значение концептуального обозначения всегда является и должно быть более широким, чем в любой актуальный момент употребления. Если мы теперь возьмем звук, записывающийся как "фи" и будем трактовать его как слово, мы можем назвать его выразительным знаком. Его значение – хотя и отличающееся по своему характеру от значения слова "стол" – тоже есть узнавание, а именно, узнавание эмоционального состояния неудовольствия или отвращения, испытывание которого повторяется и может быть разделяемо.

Переход от повторения к структуре переводит нас от грамматики к синтаксису, к соображениям о значении предложений и о коммуникации посредством лингвистических форм, отличных от простых знаков. В то время как адекватность знака может быть проверена относительно категорий, предложение имеет содержание за пределами адекватности, а именно – истинность или ложность. Содержание истинного предложения есть знание; но не все знание выражаемо в предложениях, также как не все предложения выражают знание. Более того, в соответствии с принципом структуры полный язык должен включать семь различных качеств, из которых лишь два – адекватность отнесения и выражение истинного знания. В языке есть свойства чувства, тона и намерения, которые Ричарде добавляет к отнесению и истинности. Кроме того, есть качества формы и ритма, и все они играют свою роль в выражении и коммуникации значений.

Наконец, есть характер контекста, т.е. аспект опыта, к которому применяется определенная форма языка. В этом смысле мы можем различать формы языка, соответствующие различным функциональным деятельностям человека – язык мышления, язык чувств, язык инстинктов. Это субъективные состояния соответствия объективных различений – языка функции, языка бытия и языка воли.

2.4.3. ФИКТИВНЫЕ И ПОДЛИННЫЕ Я3ЫКИ

Два основных дефекта языка – это или недостаток дисциплины или чрезмерная специализация. Наш разговорный язык располагает определенным богатством содержания благодаря оттенкам значений, которые каждое сказанное предложение обретает посредством речевой интонации, ритма и телесных жестов. Тем не менее, это язык, лишенный дисциплины, и поэтому он бесполезен для установления общего понимания более глубоких видов опыта, кроме тех редких случаев, когда значения могут быть верифицированы посредством явных определений. Наш обычный язык полон узнаваемых повторений и вследствие этого – значения, но он смутен и спутан. С другой стороны, специализированные языки, может быть и ограниченные строгой дисциплиной, почти всегда достигают точности ценой содержания, жертвуя таким образом тем самым значением, которое они стремятся передать. Фиктивные языки по большей части таковы, что в них лингвистические элементы используются без верификации в опыте. Отнесение не удается, и значения снова потеряны.

Проблема адекватной коммуникации стоит особенно остро, когда речь идет о соучастии в знании о нефункциональном опыте. То, что мы знаем, это функция, и нет внутренних препятствий для соучастия функциональным знанием. Это знание обретается путем наблюдения, и мы можем наблюдать себя способом, не отличающимся фундаментально от того, каким мы наблюдаем других – но это не дает нам возможности знать человеческое сознание, которое невозможно наблюдать ни в себе, ни в других. Язык никогда не может полностью ликвидировать разрыв между функцией и бытием, но коммуникация по поводу состояний сознания и актов воли тем не менее возможна.

Смутное осознание различных качеств языка порождало тенденцию считать язык мистическим. В действительности же, вне зависимости от различия своих источников, язык всегда зависит от отнесения. Мы можем говорить о бытии, но мы не можем коммуницировать бытие. Мы можем говорить об актах воли, но мы не можем коммуницировать саму волю. С другой стороны, в нашей речи мы можем как говорить о функции, так и коммуницировать функцию. Ибо речь есть поведение, и когда она употребляется для коммуникации, есть соответствие между паттерном поведения говорящего и слушающего. То же относится к пишущему и читающему написанное, и ко всем другим формам языка.

Всякая критика языка должна начинать с раскрытия неопределенности и неточности обычного словоупотребления. Это должна быть, однако, конструктивная критика, в смысле построения более полной формы коммуникации, приложимой ко всем формам и градациям значений. Целью должно быть создание подлинного языка, обладающего достаточным разнообразием форм для создания возможности коммуницировать все разнообразие значений.

Там, где есть эффективная коммуникация, есть подлинный язык. Подлинный язык не должен обязательно быть специализированным языком. Значительная часть языка обычных разговоров людей – подлинна, поскольку относится к материальным объектам и их функциям. Домашняя и экономическая жизнь протекает более или менее адекватно с помощью коммуникации, в которой нет необходимости в появлении какой-либо критики языка. Здесь адекватность достигается благодаря требованиям ситуации. Это приводит употребляемые слова в прямое отношение с повторяющимися элементами опыта, от которых они получают свое значение. Адекватная коммуникация достигается также в научных и технических дискуссиях и текстах. Здесь слова по большей части употребляются для обозначения паттерна функционального поведения. Значение в отношении к бытию сущностей, к которым они относятся, не ищется и не обретается. Например, мы употребляем слово "электричество", подразумевая "неизвестное нечто, участвующее в повторяющемся опыте электрических явлений". Знаки, употребляемые в таких языках, хотя и ограничены в своих значениях, но могут быть эффективными, поскольку опыт, к которому они относятся, действительно повторяется и в большей части может быть намеренно воспроизведен.

Обычный язык оказывается несостоятельным тогда когда мы оставляем практическую жизнь и начинаем обсуждать абстрактные или философские вопросы. Фикции, которые достаточно хорошо служили для коммуникации по поводу существования, становятся источниками обмана и самообмана, когда мы некритически приписываем их самому существованию. Мы обнаруживаем, однако, что при достаточном внимании, употребляя метод постепенного приближения, мы можем найти слова и предложения, посредством которых можно выразить и коммуницировать наше распознавание категорий опыта.

Воссоздание языка в области функции – сравнительно простое задание, которое может быть выполнено с помощью категорий и принципов опыта. Формирование языка, пригодного для коммуникации по поводу бытия и воли – задание другого порядка. Мы можем, поэтому, обсуждать проблему языка в пяти разделах, первый из которых состоит в рассмотрении дефектов всех неподлинных форм языка и различных неподлинных лингвистических конструкций, в которых нет эффективной коммуникации. Во втором нужно установить, почему обычный язык может иногда успешно употребляться. Следующие три состоят в изучении требований к подлинным языкам функции, бытия и воли.

Четыре формы подлинного языка могут быть в общих чертах описаны следующим образом:

(1) Смешанный язык: слова и предложения, употребляемые в обычном человеческом общении без различений значения, успешные только в постоянном контексте.

(2) Знаковый язык: язык философии, в котором наличествует эффективная коммуникация простых значений без оттенков бытийной значимости.

(3) Символический язык: теоретический язык, в котором символы употребляются с необходимым учетом относительности значений, давая возможность эффективной коммуникации относительно различений бытия.

(4) Язык жестов: практический язык, в котором эффективная коммуникация возможна во всех областях функции, бытия и воли, посредством сочетания трех типов лингвистических элементов.

2.4.4. НЕПОДЛИННЫЙ ЯЗЫК

Прежде чем приниматься за изучение четырех типов подлинного языка, мы должны рассмотреть некоторые дефекты неподлинного языка и последствия его употребления. Неподлинный язык состоит из слов и предложений, изъятых из устойчивого контекста и употребляемых без верификации значения.

Почти все разговоры, касающиеся религиозных, философских, политических и исторических вопросов, заражены дефектами неподлинного языка. Люди пытаются разговаривать без должной верификации значений лингвистических элементов, которые они употребляют, и по большей части не взирая ни на какие каноны грамматики или языка. Недоразумения, которые часто происходят в разговорах людей, возникают в основном из-за невнимания к значениям. Не делается серьезной попытки соотнести лингвистические элементы с каким-либо непосредственным опытом, или заметить, что значения могут быть различаемы, только если происходит повторение общего опыта в узнаваемом контексте.

Из-за невнимания к категориям или к какой-либо хотя бы приблизительно эквивалентной дисциплине мысли и языка, многие фиктивные знаки и лишенные значения предложения употребляются без вопроса об их правильности. Знак, который должен именовать узнаваемое повторяющееся целое, употребляется в отнесении к ситуации, которая существует только в воображении.

В обычном языке слова редко употребляются правильно, кроме отнесения к материальным объектам и их чувственно наблюдаемым функциональным трансформациям. Для всего внутреннего опыта, касающегося человеческого сознания, и для описания процессов, которые не даны прямо в чувственном опыте, слова по большей части оказываются знаками несуществующих или весьма сомнительных целых. Например, люди продолжают употреблять такие слова как "христианство", "демократия", в то время как нет элементов опыта, для которых такие слова могли бы быть знаками.

Мы уже отмечали, как само слово "значение" стало неподлинным словом, порождающим иллюзию, что нечто сказано, просто потому, что мы не спрашиваем себя, что значит "значение".

Неумение проводить необходимые качественные различия – дальнейший источник порчи языка. Психология – пример области рассуждений, в которой подлинная коммуникация почти невозможна, поскольку пишущие и говорящие почти все как один пренебрегают различием между функциональной деятельностью, состоянием сознания и актом воли. Путаница оказывается тем большей, что суть употребляемых предложений как раз в том, чтобы провести различие, которое они игнорируют.

2.4.5. ПОДЛИННЫЙ, НО СМЕШАННЫЙ ЯЗЫК

Дефект неподлинного языка, состоящий в пренебрежении различиями между бытием и функцией исправляется в обычном разговоре изменением произносимых слов посредством высотной интонации, ритмов, жестов и поз. Все эти средства расширения словесной коммуникации могут быть классифицированы как личные и субъективные, поскольку они терпят неудачу в отсутствие личных отношений. Таким образом, мы чувствуем необходимость восполнить недостатки обнаженных знаков, но в результате порождается не подлинный язык, а, скорее, смешанная форма, которая может быть эффективной только на фоне постоянного контекста. Жест или интонация, которые для китайца или тибетца будут указывать на повторяющуюся значимость и, следовательно, на различие значения, могут иметь для француза или немца совершенно другую значимость. Даже между двумя людьми, говорящими на одном и том же языке, об одном и том же предмете, некоторая степень общего понимания абстрактных вопросов может возникнуть лишь после того, как общий контекст установится в результате часто повторяемых попыток.

Следует заметить здесь, что подлинный язык не зависит от важности своего содержания. Подлинный объективный язык начинается тогда, когда уделяется должное внимание значениям. Такой язык не может обойтись без дисциплины, посредством которой устанавливается общий постоянный контекст, но в этом случае дисциплина является намеренной, и ее цель более или менее понимается всеми участниками.

Таким образом, первое требование к любому подлинному языку состоит в том, что те, кто хочет его употреблять, должны сообща участвовать в его создании, т.е. в установлении общего постоянного контекста. Более того, этот процесс не может быть выполнен посредством одних лишь знаков, поскольку сами знаки требуют верификации, и необходимо принять во внимание эмоциональные, инстинктивные и другие факторы, которые влияют на внимание участников. Предположим, например, что группа людей хочет установить общий подлинный язык для описания элементов заката солнца. Они могут встречаться для этой цели, наблюдая закат при многих различных условиях, чтобы обнаружить повторяющиеся элементы, посредством которых значение опыта может быть интерпретировано. Если, однако, участники различаются своей способностью к эмоциональным и инстинктивным реакциям, а также степенью тренированности своего восприятия, значения, которые они увидят, будут различны, и принятые знаки не смогут установить подлинную коммуникацию. В целом установление постоянного контекста может быть достигнуто одним из двух путей; первый из них может быть назван методом технического отнесения, второй – логической абстракции. Техническое отнесение – это ситуация, которая возникает, когда функциональная деятельность, общая участникам разговора, создает общий постоянный контекст. При этом употребляемые слова и предложения обретают значение от предыдущего узнавания повторяющихся черт ситуации. Техническое отнесение, однако, эффективно лишь в отношении функциональной деятельности механического рода; иначе может быть обнаружено, что даже такие технические дискуссии, как "что случилось с мотором машины" или "почему испорчено суфле", могут потерпеть неудачу из-за исчезновения общего контекста, в котором спорящие могли бы соучаствовать.

Язык, становящийся эффективным посредством технического отнесения, лежит в основе большей части человеческой кооперации в функциональной деятельности жизни. Тем не менее мы обнаруживаем, что даже простые и очевидные методы образования значений знаков из узнавания общего повторяющегося опыта игнорируется в большинстве разговоров. Специфический дефект, преобладающий в техническом языке – игнорирование относительности целостности и трактовка всех сущностей как имеющих один и тот же статус существования. В технических или научных ситуациях в общепринятом смысле проявляется некоторая забота о выборе знаков и символов по отношению к предмету коммуникации. В общем же языке употребляемые слова имеют длительную историю, в течение которой они применялись в ситуациях, которые подверглись изменению или вовсе перестали существовать. В результате, значения, которые слова могут нести, отстают от перемен в сущностях, к которым они относятся.

Метод логической абстракции действует путем приписывания условных значений и рассмотрения конструкции предложений, посредством которых могут быть выражены и коммуницированы отношения значений. Таким путем уменьшается трудность нахождения постоянного контекста и минимизируется действие исторической флюктуации значений. Конструкция абстрактных языков, однако, является почти целиком негативной процедурой; доведенная до предела, она становится просто коммуникацией условных значений, оторванных от опыта. Если, с другой стороны, язык реконструируется до представления знаков лишь для отнесения к материальным объектам и паттернам поведения живых существ – включая мужчин и женщин – мы получаем одну из систем (семиотика может быть примером такой системы), из которых исключены не только различения бытия и воли, но также и те элементы функции, которые принадлежат эмоциональным, инстинктивным и другим неинтеллектуальным элементам функционального опыта. Чтобы обнаружить общие значения, необходим процесс коммуникации и совместной верификации, и таким образом переход от смешанного языка к подлинному языку философских знаков становится возможным.

2.4.6. ЗНАКОВЫЙ ЯЗЫК

Одна из основных задач философии – установить постоянный контекст для обсуждения всех вопросов, имеющих общий интерес для человека. Для этого необходимо приписывать значения определенным элементам опыта, которые не даны прямо в чувственном восприятии, но образуются в процессе интерпретации, который может быть долгим и сложным.

Полный философский язык создается только тогда, когда те, кто намереваются его употреблять, установили контекст опыта, в котором могут быть узнаваемы все необходимые значения.

Нас интересует человеческая коммуникация, т.е. передача значений от одного ума или центра сознания к другому посредством поведения. Из-за изолированности каждого центра сознания невозможно, чтобы какие-либо два из них имели в точности один и тот же элемент опыта, и поэтому значения никогда не могут совпадать полностью во всех отношениях. Следовательно, когда мы фиксируем требование, что каждый знак должен иметь одно значение, мы должны принять во внимание приблизительный характер процесса узнавания и интерпретации.

Общий постоянный контекст рассуждения устанавливается лишь постепенно, путем повторяющегося процесса проб и ошибок, т.е. эксперимента и верификации. В сравнении со смешанным языком обычных рассуждений, философский язык может быть как адекватным, так и свободным от двусмысленности. Построение системы недвусмысленных знаков не является, однако, задачей, которую нужно решать перед употреблением философского языка; напротив того, именно в процессе коммуникации, соединенном с верификацией, знаки могут обрести недвусмысленное, определенное отношение к значениям. Задача представляется, тем не менее, необходимой для эффективной коммуникации, выходящей за пределы ограниченности технического отнесения. По мере ее разрешения становится возможной эффективная коммуникация на абстрактные темы. Тем не менее, коммуникация по-прежнему остается функциональной по своему характеру и не выходит за пределы обмена знаниями.

Знак – это средство привлечения внимания к определенной группе сходных опытов, и он эффективен только когда есть взаимно-однозначное соответствие между знаками и повторяющимися элементами опыта. Это легко выполнимо в отношении материальных объектов, таких как столы и стулья; но значение опытов, для которых мы употребляем такие слова как "внимание", "память", "желание", "надежда", может быть узнано и обозначено лишь с большим трудом и требует особой тщательности. Все такие слова несут в смешанном языке обычной речи случайные импликации и неверифицированные предположения, которые неизбежно ведут к неправильному пониманию.

Устранение излишних элементов из значения знака не должно проводиться таким образом, чтобы лишить его общности, необходимой для философских рассуждений. Мы не извлекаем из нашего опыта возможного знания, потому что мы не интерпретируем, т.е. мы не можем соединить в нашей мысли повторяющиеся элементы, которые связаны в факте. Например, мы рассматриваем наше собственное поведение и находим разнообразные значения, но не первостепенную значимость, выраженную предложением "человек есть машина".

Мы испытываем – и это повторяется – паттерны поведения, состоящие из автоматических реакций, в которых мы не имеем ни инициативы, ни выбора, но мы не видим тотальной значимости этих наблюдений, и поэтому мы употребляем знак "человек" для обозначения чего-то, что не существует.

Одно из последствий этого неумения распознавать значения человеческого опыта состоит в том, что почти все философские дискуссии о человеке и его месте в естественном порядке неэффективны. Знание такого рода, какое нужно для придания необходимой глубины значения употребляемым знакам, не может быть обретено без усилий и дисциплины, и в общем это работа, которая должна проводиться совместно с другими. Узнавание функциональных повторений может быть преобразовано в действительное знание только с помощью категорий. Вместе с тем, сами категории эффективны лишь постольку, поскольку мы распознаем их значение в нашем опыте и можем разделить это значение в общем контексте с другими. Категории являются первичными знаками, в терминах которых могут быть выражены значения остальных знаков. Следовательно, требование постоянного контекста включает меньшее количество независимых значений, чем могло показаться. Наше знание категорий поначалу скудно и ненадежно и может расти только посредством рассмотрения опыта и коммуникации результатов между теми, кто стремится установить общий язык.

Категории – основные лингвистические элементы. Каждая из них может служить знаком, символом или жестом, в соответствии с полнотой значения, которое мы можем распознать в нашем опыте. Их первичное применение состоит в формировании действенной и связной системы философских знаков. Они могут служить этой цели, поскольку они удовлетворяют канону философского языка, в соответствии с которым один знак должен иметь одно значение. Должно быть, однако, отмечено, что наше знание категорий, рассматриваемое таким образом, является лишь функциональным. В той мере, в какой они относятся к бытию и воле, мы можем лишь "знать о" них. С другой стороны, мы рассматриваем функцию как соразмерную всему существованию, и поэтому мы должны располагать функциональными знаками для любого возможного отнесения. С помощью адекватного философского языка мы можем производить отнесения ко всем уровням бытия и всем проявлениям воли.

Возможности /powers/, а также ограничения философского языка проистекают из употребления недвусмысленных знаков. В нашем обычном смешанном языке мы часто употребляем знаки, как если бы они были символами, и символы, как если бы они были знаками. Это придает легкость и подвижность литературному языку; но это приобретается ценой ясности и связности. Чтобы знак мог быть включен в философский язык, он должен быть лишен всех символических ассоциаций и приведен в соответствие с определенным понятием. Последнее обретается путем интерпретации опыта, т.е. процесса, в котором повторяющиеся элементы распознаются и выделяются из контекста. Таким образом, процесс, в котором формируется понятие – тот же, что и процесс, в котором знак обретает значение. В терминах психологии прояснение знака и его значения требует рефлективного внимания, посредством которого он постоянно относится обратно к контексту, из которого образуется его значение. Размышляя над такими словами как "память", "надежда" или "усилие", мы можем увидеть, что в обычном языке они употребляются как лингвистические элементы, указывающие на непроясненную массу опыта. Приведение таких элементов к знакам требует суровой дисциплины, которую человек может, в общем, практиковать только в одиночестве. Несмотря на то, что она трудна, она все же совершенно недостаточна для коммуникации, пока участники разговора не убедятся, что они прошли через одинаковую процедуру и установили одни и те же повторяющиеся элементы в опыте, из которых образуется значение данных знаков. Успех разговора требует, далее, чтобы рефлективное внимание поддерживалось в акте коммуникации для удостоверения того, что употребляемые предложения несут предполагаемое значение. При общении посредством письменного слова добавляется та трудность, что предложения стремятся принять характер символов и вызвать ассоциации, чуждые предполагавшемуся значению.

В человеческих функциях, однако, нет врожденных дефектов, которые бы препятствовали созданию философского языка, в котором каждый важный язык, написанный или употребленный в устной коммуникации, имел бы уникальное значение. Нынешнее отсутствие такого языка определяется тем фактом, что системы обучения, практикуемые во всем мире, довольствуются техническим отнесением и остаются индифферентными к значениям. Из-за этого равнодушия образованные люди не чувствуют неудобства, употребляя слова без доли внимания к повторяющемуся опыту, к которому они, по предположению, апеллируют, и без верификации того, что слушающий приписывает то же значение – если вообще приписывает какое бы то ни было – тому, что он слышит. Очевидно, что рациональное образование требует развития однозначной системы знаков и ясной литературной формы.

Необходимо понять, что формирование подлинного языка – весьма трудное предприятие. Оно требует от тех, кто за него принимается, неуклонной решимости добиться эффективной коммуникации. Необходимо также развитие внимания, посредством которого повторяющиеся элементы опыта могут распознаваться и интерпретироваться как значения используемых знаков. Наконец, необходима дисциплина в употреблении языка; должна быть поддерживаема цельность знаков, а это достигается лишь ценой постоянной бдительности.

Может быть философский язык, пригодный для психологии, для истории, для естественных наук, искусства, политики и религии, и даже для специфических деятельностей в любой из этих областей. Философский язык отличается не своим предметом, но тем, что он обладает адекватной системой знаков, относимых к общему контексту опыта. Из сказанного следует, что каждая философская школа должна создавать свой собственный язык для целей той частной задачи, которой она занята. Следовательно, философский язык принимает различные формы в зависимости от своего происхождения. Тем не менее, там, где есть два или более подлинных знаковых языка, возможен перевод с одного на другой, поскольку они образованы посредством того же процесса интерпретации из повторяющихся элементов общего для человечества опыта. Например, мы сформулировали категории в соответствии с нашим собственным обнаружением значений во всем разнообразии опыта. Так построенная система не закрыта для любых систем, и посредством дисциплины рефлективного внимания возможно соотнесение значений. Таким образом весь подлинный философский язык может быть сведен в одну схему однозначных знаков.

Из этого, однако, не следует, что знаки, установленные посредством философской дисциплины, несут значения, которые могут быть узнаны в звуке, форме, этимологическом происхождении или обычном употреблении слов. Значения не написаны у знаков на рукаве (как шпаргалка у школьника), знаки вообще не имеют никакого значения, кроме как для тех, кто создал эти значения в общих усилиях по установлению постоянного контекста опыта. Те, кто хочет коммуницировать посредством языка знаков, должны сами обрести координацию функций, которая сделает возможной ясную и однозначную речь.

Каждый элемент опыта, который может быть узнан – источник значения, и каждое значение может быть представлено знаком. Язык знаков, таким образом, в идеале может быт сделан адекватным для коммуникации относительно значения всех возможных форм опыта. Отношение между значениями может быть выражено в предложениях; правильно построенная система предложений есть философское рассуждение. Там, где в нашем опыте мы можем обнаружить повторяющиеся и, следовательно, распознаваемые элементы, мы имеем возможность философского рассуждения.

2.4.7. СИМВОЛИЧЕСКИЙ ЯЗЫК

Из изучения категорий мы можем видеть, что относительность целостности вводит измерение, которое ни одна система знаков не может адекватно репрезентировать. Само слово "целое", если оно употребляется как знак, не может передать все значения целостности, которые мы встречаем в нашем опыте. Это легко увидеть, рассмотрев такое предложение как "человек есть целое". Такое предложение очевидно имеет разные значения в зависимости от того, рассматриваем ли мы человека с физиологической , психологической, социальной, философской, исторической, религиозной или какой-либо иной из многих возможных точек зрения. Но более того, предложение имеет разные значения не только по содержанию, но по самой природе, в зависимости от того, интерпретируем ли мы слово "человек" в применении к функции, бытию или воле.

Переход от языка функции к языку бытия совершается, когда знаки заменяются символами. Разница состоит в том, как схватывается опыт. Построение знака осуществляется в соответствии с интерпретацией опыта, т.е. посредством прояснения и разграничения значения распознаваемого в повторяющейся ситуации. Знак извлекает значение из его контекста и дает ему собственный статус. В этом процессе цельность опыта приносится в жертву, как, например, когда мы создаем знаки "мозг" и "ум" для прояснения значений, которые мы находим в физиологическом и психологическом подходах к акту мысли. Мы можем употребить термин интуиция для обозначения процесса распознавания значений без интерпретации, т.е. без извлечения их из контекста опыта. Интуиции никогда не могут быть адекватно выражены или переданы посредством знаков, поскольку они (интуиции) распознают значение контекста так же, как и значение символизируемого элемента. Если, например, мы используем слово "мысль" как символ, мы должны быть готовы оставить ясность и определенность и принять его как относимый к отношению между конечным центром сознания и потоком осведомленности, присутствующим в этом центре. Хотя возможно таким образом указать в словах место символа "мысль" в контексте опыта, нет ни прояснения, ни разграничения, которое дало бы слову "мысль" право считаться знаком. С другой стороны, это также и больше чем знак, поскольку он вбирает в себя все значения, которые мы ассоциируем с такими словами как "восприятие", "распознавание (узнавание)", "ассоциация", "осведомленность", а также "ум" и "мозг".

Интуиции – сырой материал языка бытия, как чувственные впечатления – сырой материал языка функции. Каждое слово, относящееся к бытию, должно иметь гибкость значения, принимающую во внимание тот факт, что каждое целое относительно и каждый контекст неограничен. Для того, чтобы создать язык бытия, мы должны располагать набором символов, каждый из которых замещает группу соотнесенных интуиций.

Язык бытия должен иметь на одно измерение больше, чем язык функции, и, следовательно, если знаки могут быть одномерными, то символы должны быть многомерными. Сила символа состоит в связывании различных градаций целостности. Знаки не могут употребляться для выражения как содержания различных уровней, так и отношения между уровнями. Например, может возникнуть лишь путаница, если слово "поверхность" употребляется так, как будто оно имеет одно и то же значение в применении как к атому, так и к столу. Слово "поверхность", следовательно, было бы правильным употреблять как символ нашей интуиции свойства целостности, посредством которого каждое целое А делит существование на часть, которая есть А, и часть, которая не есть А. Интуиция не имеет фиксированного значения, которое могло бы быть обозначено знаком.

Если бы не было различных знаков бытия, можно было бы создать знаковый язык, который был бы адекватным для обозначения всех возможных значений. Из-за наличия разных уровней данная ситуация может иметь более чем одно значение, и эти значения должны быть разделяемы. Для этого необходим символизм. Но восприятие разных уровней не в большей степени символично, чем распознавание значений само по себе является знаком. В очень широком смысле мы можем определить осведомленность об одновременном присутствии разных уровней как "мистический опыт". Мистический опыт может быть либо оставлен в качестве интуиции, либо интерпретирован, порождая теологию. Во втором случае мистик употребляет знаки и трактует свой опыт, как если бы в нем обнаруживалось и было выражено недвусмысленное значение. В альтернативном варианте он может попытаться удержать мультивалентность (многозначность) опыта, и в этом случае его высказывания символичны. В большинстве мистических высказываний путаются знаки и символы, и коммуникация неэффективна.

Путаница становится наибольшей, когда мистик употребляет обычные слова со значением, которое для него имеет силу символа, но читателем воспринимается как не более, чем знак. Если читатель хочет обнаружить предполагавшееся значение написанного, он должен все время помнить, что слова, используемые как знаки, лишены измерения сознания, которое для мистика является наиболее важным элементом его опыта.

Значение символа никогда не может быть полностью знаемо. В нем всегда есть нечто, переходящее пределы функции и скрыто указывающее на сознание бытия. Поэтому, сталкиваясь с символом, мы должны всматриваться в наш собственный опыт, чтобы обнаружить, что здесь отражено. Мы находим, что мы сами присутствуем в символе, и символ в нас, поскольку это не абстрактный знак, который может существовать отдельно от живого опыта.

В функциональном языке знаки могут быть привязаны к внешним значениям, но бытийный язык символов возвращает нас назад к опыту и таким образом может служить связыванию одного опыта с другим. Знак – инструмент знания, в то время как символ вызывает состояние сознания.

Для прояснения различия между первыми тремя формами языка может быть полезным, если мы вновь возьмем в качестве примера употребление слова "человек". В смешанном языке слово "человек" употребляется без отнесения к какому бы то ни было постоянному контексту. В пределах одного разговора слово может быть употребляемо в разных значениях, и чаще всего значение, оправданное на одном уровне опыта, применяется к интерпретации уровня, на котором это слово должно быть употребляемо как знак для машины или в лучшем случае для животного. В языке функции слово "человек" может быть определено по отношению к категориям. Таким образом может быть разграничен набор однозначных знаков-слов, каждое из которых относится к подлинному распознаваемому повторяющемуся элементу в человеческом опыте. Все, что может быть знаемо о человеке, может быть выражено и коммуницировано, если только участники разговора обнаружили в своем собственном опыте значения, к которым относится знак. Пройдя через дисциплину самонаблюдения и взаимной проверки, члены философской школы, заинтересованной в изучении человека, могут коммуницировать, не опасаясь обмануться или запутаться. Но, несмотря на адекватность коммуникации, коммуникация тем не менее не полна. Что значит "быть человеком", не может быть передано посредством знаков. Чтобы выразить человеческое бытие, мы должны являться составной частью всего опыта человечества, участвовать в разных уровнях опыта и градациях бытия, которыми оно образовано. Здесь нет одного постоянного контекста, есть иерархия контекстов, столь различных, что значения, обнаруживаемые на одном уровне, могут противоречить значениям на других уровнях. Контекст разговора на одном уровне не может смешиваться с контекстом другого. Человечество - семиричная структура, и каждое из семи качеств или градаций создает независимый контекст значений. Хотя различение уровней не может быть сделано объектом понятийных знаков, интуиция их отношения достижима. Слово "человек" становится в истинном смысле символом, когда оно употребляется для выражения целого ряда значений, которые могут быть обнаруживаемы в человеческом опыте.

Возможности символизма не могут быть схватываемы в функциональных терминах. Символы должны быть наделены интуициями бытия, чтобы служить орудиями для второго или теоретического языка. В смешанном языке обычной речи слова употребляются без различия как знаки и символы. В результате возникает неподлинная значимость, обманчивое значение, теряющее соприкосновение с опытом. В общем следует согласиться с тем, что символ не имеет никакого содержания, кроме опыта, который он замещает, и что, следовательно, употребление символов требует специальной дисциплины, которая весьма отлична от той, которая нужна для философского языка знаков, контекст знаковых значений функционален, а контекст символических значений – сознателен. Все время подчеркивалось, что состояния сознания не могут быть ни знаемы, ни коммуницируемы, и, следовательно, символизм в смысле, сформулированном так, может показаться невозможным. Тем не менее, подлинный язык символов может быть создан группой людей, предпринимающих общие усилия в области сознания. Создание теоретического языка бытия – также работа школ, но другого порядка и с другой дисциплиной и требованиями, нежели те, которые необходимы для школ на уровне абстрактного философского языка. Язык бытия является инструментом, в котором значения не обнаруживаются посредством интерпретации, а создаются посредством усилия. Те, кто достигают употребления символического языка, сами прошли через внутреннюю трансформацию, которая освобождает сознание от функции. В таких людях разные уровни бытия сознательно различаются, поэтому разные и даже противоречивые значения могут быть испытываемы в одной интуиции. Лишь люди, прошедшие такую трансформацию, способны участвовать в разговоре о бытии. Символизм покоится на категориях опыта, но превращает их в более богатое единство. Символизм не аналитичен, а синтетичен. Проблема коммуникации встречает здесь препятствие, которое не существует для функционального языка, где один постоянный контекст может быть обнаружен и разделяем. Значение символов не обнаруживается, а создается; коммуникация зависит от взаимного узнавания шагов, посредством которых достигается значение символа. Не каждый, кто хочет, может придти к владению символическим языком. Можно знать, что должно быть сделано, но не иметь силы, чтобы это сделать.

2.4.8. ЯЗЫК ЖЕСТОВ

Коммуникация понимания не достигается ни посредством знаков, ни посредством символов. Если бытие схватывается интуицией, то воля может быть понята только посредством соучастия /participation/. Язык воли, выходя за пределы коммуникации значений, достигает общего утверждения – акта воли, общего всем участникам. Прежде чем мы сможем перейти к изучению языка воли, мы должны преодолеть распространенное заблуждение относительно возможности коммуникации понимания. Как понимание, так и коммуникация понимания невозможны без общего всем участникам постоянного контекста знания, бытия и воли. Люди могут понимать друг друга в обычной жизни лишь там, где домашние и экономические силы навязывают им отношения бытия и общность действий; но по странной, хотя общераспространенной, аберрации люди принимают как само собой разумеющееся, что они могут понимать предельные реальности, которые находятся, фактически, совершенно вне пределов их досягаемости. Добро, истина, справедливость и другие проявления сознательной воли, которые ни один обычный человек даже не начинает постигать, обсуждаются в смешанном языке знаков и символов, в котором употребляемые слова не имеют распознаваемых значений. Более того, следует подчеркнуть, что совместное действие не является свидетельством общего понимания. Единство действия порождается техническим отнесением, а не пониманием участников. Например, игра в крикет создает технические отнесения, которые вводят в действие необходимую технику и своими правилами и привычками обеспечивают последовательных совместных действий со стороны игроков и зрителей. Эта последовательность включает не только телесную деятельность, но также и ментальный опыт любопытства, ожидания, возникших воспоминаний, и эмоциональное удовлетворение от успеха или неудачи. Мы можем наблюдать в этом контексте повторяющийся элемент, который мы выражаем знаком "дух команды", и значение этого знака остается общим для всех, кто говорит об игре, но значение "дух команды" – не то же, что значение "общего понимания". Первое – внешнее, оно порождается техническим отнесением, а когда техническое отнесение исчезает, т.е. когда игра приходит к концу, новое техническое отнесение, такое как экономическая борьба рабочих и нанимателей, может поставить на его место совершенно другое значение, нежели то, которое знак "дух команды" имел во время игры.

Хотя понимание ошибочно приписывается многим человеческим ситуациям, оно может быть обнаружено в зародышевой форме тогда, когда есть подлинное отношение воли. Поскольку отношение воли есть делание, мы будем употреблять термин "жест" для обозначения способа выражения посредством которого создается язык воли. Чтобы схватить значимость жеста, сравним три способа выражения:

3наки: Каждый подлинный языковый знак имеет одно значение, но значение есть повторяющийся элемент, который проходит как нить сквозь контекст опыта. Много опытов нужно для того, чтобы установить одно значение. Есть, однако, взаимно-однозначное соответствие между знаком и значением.

Символы: Символ имеет столько значений, сколько есть градаций бытия, к которому он относится. Символ не только имеет значение, но это также прямой опыт бытия. Сила символа может быть обнаружена не путем интерпретации, а лишь посредством интуиции. Тем не менее, поскольку один символ может иметь много значений, применимых во многих ситуациях, он должен по необходимости проигрывать в отношении конкретности. Он не соотносит полностью опыт с контекстом.

Жесты: Каждый жест уникален. Неся свое значение, он не требует ни интерпретации, ни интуиции. Разные жесты могут быть подобными, и подобные жесты могут повторяться, но уникальность жеста остается его доминирующей характеристикой. Жест не извлекается из контекста, но осуществляется в контексте.

Каждый жест это акт, определяющий – к лучшему или к худшему – будущее течение истории. Масштаб акта может быть очень разным. Иногда он очень мал, и последствия едва можно заметить. В других случаях он столь велик, что весь человеческий опыт изменяется посредством такого жеста. Жест вечностен, т.е. лишен времени, и вместе с тем он отзывается как во времени, так и в пространстве. Он никогда не повторяем, но все же он всегда возвращается.

Уникальность жеста соответствует уникальности понимания. Понимание одной ситуации не может быть перенесено в другую. Понимание является всегда новым, потому что оно всегда есть акт воли, и язык понимания должен сам быть актом понимания. В языке жестов ни одно слово, ни одно действие никогда не значит одно и то же дважды. Это язык всего человечества, и он может быть употребляем лишь человеком, который сам является полностью структурированным целым. "Жесты" обычных людей – это не более чем автоматизм их функций. Значение таких жестов принадлежит не тем, кто их осуществляет, а универсальному процессу, в котором они растворяются. Мы, таким образом, не должны быть вводимы в заблуждение тем фактом, что жест иногда является знаком или символом.

Далее здесь необходимо заметить, что приписывание жеста к высшему порядку языка не следует смешивать с теорией языка, рассматривающей его как возникающий из пантомимы.

Положение, что слова жестикуляционны по природе, может быть справедливым, но оно неверно интерпретируется в теориях, которые считают язык происходящим из автоматических жестов животных.

Здесь необходимо также обратиться снова к намеченному в начале главы различению между языком, искусством и магией. Ни искусство, ни магия не являются строго говоря языком, хотя они используют символы и жесты. Даже в самом высоком языке жест замещает понимание. Это не способ действия. Тем не менее, на высшем уровне язык, искусство и магия действительно соединяются. Опыт, коммуникация и действие разделены, только когда разделена воля. При единстве воли язык жестов прорывается через различия функции и бытия. Там, где понимание усовершенствовано, жест становится универсальным языком. Тот, кто воспринимает жест совершенного индивидуума, понимает его в меру своей собственной способности, но не остается незатронутым. Именно это действие приводит язык жестов в глубокое внутреннее родство с искусством и магией. Коммуникация посредством жестов имеет разные уровни совершенства. На самом низком она зависит от общего контекста, устанавливаемого общими усилиями, на самом высоком уровне контекстом жеста является весь человеческий опыт. Индивидуум, способный осуществлять жесты, сам является творческой силой. Ибо жест совершает большее, нежели создание контекста. Он сам является контекстом собственного выражения.

Мы необходимо оказываемся в области спекуляции, когда пытаемся проводить анализ языка за пределами контекста нашего собственного опыта. Однако мы встречаем в истории человечества примеры жестов, которые продолжают отзываться, и это убеждает нас, что это язык действительно есть высший акт коммуникации.

Главa 5

ЗНАНИЕ

2.5.1. ЗНАЧЕНИЕ ЗНАНИЯ

Знание – это, очевидно, некоторого рода связь или мост между одинаковостью и различием. В совершенно гомогенной ситуации было бы нечего знать; но и при полной гетерогенности знание было бы невозможным. Тем не менее, посредствующая роль знания не может быть легко выражена в формуле. Начнем поэтому с рассмотрения различных ситуаций, в которых знание является фактором. Если мы опоздали на условленную встречу, мы можем оправдываться, говоря: "Я не знал времени" – или мы можем сказать: "Я не заметил, что уже поздно". Поскольку эти два утверждения имеют приблизительно одинаковое значение, может показаться, что мы знаем то, что замечаем, а того, что нам не удается заметить, мы не знаем. Опыт учит нас, что замечать значит обычно воспринимать различия. Мы "замечаем" то, что выделяется из окружающего своей "отличностью". Мы скоро перестаем замечать объект, который остается все время одним и тем же по отношению к нам или к своей окружающей среде.

Исчезновение из нашего внимания и, следовательно, из нашего непосредственного знания того, что остается одним и тем же – не только важный психологический факт, но также указание на ограниченность знания как такового. По-видимому, то, что мы знаем, это всегда переход от одинакового к другому. Будет более точным, однако сказать, что мы не можем знать, каковы вещи /what things are?/, мы знаем лишь, что они делают. Когда мы говорим, часто кажется, что мы аппеллируем к тому, каковы вещи; но если мы полагаем, что это так, мы обманываем себя. Почти все наши разговоры касаются знания, того, что мы знаем или предполагаем, что знаем. Один из наших недостатков состоит в том, что мы стремимся не замечать того, чего бы мы уже не знали, и поэтому наше знание не располагает средствами распознавания и исправления своих собственных дефектов. Знание субъективно и не может стоять в стороне от самого себя, чтобы подвергнуть проверке собственные ограничения относительно некоего объективного стандарта.

Есть ложный объективизм, который разрывает связь с опытом и осуждает как "психологизм" необходимую практику проверки значений исследованием того, обнаруживаем ли мы их в нашем опыте. "Я мыслю, следовательно, я существую" Декарта не может обсуждаться объективно, если мы не убедимся в том, что каждое слово в этих двух фразах имеет для нас ясное и фиксированное значение. "Я думаю, значит я есмь" кажется высказыванием факта, но реально это суждение о бытии, ибо в нем утверждается, что в человеке есть некое "я", которое может сознавать свои мысли.

Есть столь же ложный субъективизм, принимающий, не взвешивая доказательств, что законы вселенной могут быть обнаружены в привычках нашей мысли. Платон признавал, что должно быть некоторое соответствие между знающим и знаемым; но значимость этого утверждения может быть совершенно различной, в зависимости от того, каких взглядов придерживается философ относительно природы субстанции. Если знающий и знаемое состоят из разных материалов, не может быть прямого отношения между ними. Знание должно тогда рассматриваться как своего рода смешанная субстанция, причастная природе как субъекта, так и объекта.

Кажется ясным, поэтому, что правильный подход к рассмотрению знания состоит в рассмотрении роли, которую оно играет, в человеческой жизни. Его роль происходит от его связи с убеждениями. В целом, то, во что мы верим, является фактором в нашем поведении, не полностью решающим, но всегда значимым. Мы должны, следовательно, различать убеждения, которые составляют знания, и те, которые знаний не составляют. Мы склонны связывать знание с истинностью или ложностью убеждений, более того, мы обычно принимаем за само собой разумеющееся, что убеждения могут быть формулируемы в словах в виде предложений. Если так сформулированное убеждение не докажет в опыте свою истинность, оно получает клеймо иллюзии или ошибки.

Такой процесс проб и ошибок слишком ограничен, отчасти потому, что никогда не может быть строгого различения убеждений на полностью истинные и полностью ложные. Но это, однако, еще не все, потому что есть целый ряд убеждений, которые никогда не выражаются в словесной форме и никогда не могут быть полностью выражены. Такие убеждения относятся в основном к "знанию как". Хирург может знать, как выполнить тонкую операцию, или певец может знать, как создать звук определенного качества, но они не могут коммуницировать свое знание в словах или предложениях, которые бы передали значение их опыта непрофессионалу. Даже между двумя знатоками наступает момент, за которым коммуникация терпит неудачу; но присутствие знания узнается по таким фразам как :"Да, я вижу, как вы это делаете".

Применяя эту – операционалистскую – теорию знания, можно избежать некоторых дефектов в коммуникации. Знание, рассматриваемое как адаптация поведения к функции, соответствует тому, что мы обнаруживаем в нашем опыте, и не вовлекает нас в затруднительные дискуссии относительно значения истинности. Такие вопросы возникают, когда занятие определяется в терминах триады убеждения-истинность-знание, в которой убеждение – субъективное состояние.

Операционалистская теория знания, поэтому, шаг в верном направлении; но чтобы сделать его адекватным, мы должны признать, что интеллектуальное, или вербальное знание – это только небольшая часть возможного знания.

Мы должны исключить псевдознание, состоящее из автоматических фраз или предложений, вроде таких, как "Юлий Цезарь перешел Рубикон в 40 году до Р.Х." или "Рядом с Сириусом находится Белый Карлик". Такие предложения, если только они не могут быть связаны непосредственно или хотя бы опосредованно, с нашей жизнью и опытом, есть всего лишь "информация" и не имеют отношения к обсуждаемой проблеме. Мы будем употреблять слово "знание" в смысле, выходящем за пределы простой "информации", подразумевая, что это фактор в детерминировании поведения. С другой стороны, мы должны иметь в виду уже проведенное различение между знанием и пониманием: первое – аспект функции, второе – аспект воли. Употребление слова "знание" будет далее в этом обсуждении ограничено функциональным соответствием между разными элементами опыта. Уверенность, что опыт весь состоит из одного и того же материала, обязывает нас также употреблять слово "знание" таким образом, чтобы оно было приложимо к целостностям. Более того, мы должны употреблять его таким образом, чтобы оно равным образом было бы применимо к ситуациям "знания что" и "знания как". Таково различие между узнаванием автомашины, когда мы ее видим, и знанием, как ею управлять; но мы должны избегать такого употребления, которое предполагало бы, что два совершенно различных рода опыта смешаны. Если посмотреть внимательно, мы найдем, что все знание реально есть "знание как", что узнавание автомашины означает знание как отличить ее мотоцикла или самолета, или от любого другого целого, которое может появиться в нашем опыте.

2.5.2. ЗНАНИЕ КАК УПОРЯДОЧЕННОСТЬ ФУНКЦИИ

Согласимся, что некоторое значение может быть приписано словам "ключ знает свой замок". У них есть что-то общее с таким предложением как "я знаю свою входную дверь". Когда мы употребляем слово "знать" в таком контексте, идея соответствия недалека от поверхности мысли.. В первом предложении соответствие между паттерном ключа и выемками в замке почти что единственный элемент знания, который здесь есть. Второе более сложно, но в нем, очевидно, есть отнесение к соответствию между паттерном памяти и привычек и конфигурацией домов и улицы, на которой человек живет.

В акте делания нового ключа мы берем болванку и опиливаем ее до тех пор, пока не актуализируется требуемый паттерн. Из неразличимого множества возможностей, содержащихся в болванке, мы выбрали одну и исключили остальные. Подобным образом, рассматривая различные формы знания, встречающиеся в нашем опыте, мы можем увидеть, что всегда есть сходный процесс выбора и организация для достижения соответствия между двумя различными целыми.

Мы таким образом вновь возвращаемся к отношению между знанием и поведением, которое мы уже отметили. В более широком смысле можно сказать, что знание, наличествующее в любом целом, есть набор соответствий между его внутренними паттернами и паттернами других целых, с которыми оно взаимодействует. Если такого соответствия нет, то знание тривиально и неэффективно и не ведет к значимым последствиям.

Противоположное предположение, что знание всегда само по себе гарантирует правильную реакцию, очевидно неверно. Есть три причины, по которым знание может не обеспечить такую реакцию. Во-первых, возможны его собственные функциональные неадекватности, т.е. неправильное соответствие между паттерном познания и паттерном восприятия. Во-вторых, возможен недостаток интенсивности бытия, из-за чего знание может исчезнуть из сознания и потому быть бесполезным. В третьих, возможны дефекты воли, которые могут помешать требуемой форме процесса актуализироваться. Одно знание может дать только автоматическое приспособление, а это далеко не всегда соответствует ситуации.

Нет качественной разницы между знанием, присутствующим в человеке, и знанием, присутствующим в животном или в неодушевленном механизме. Мы можем утверждать, что это так, рассматривая процесс, посредством которого рост знания выходит за пределы простого накопления случайных следов прошлых впечатлений. Мы можем установить, что в каждом целом – живом или неживом – есть более или менее развитая форма памяти. Это было доказано экспериментально Дж. Л. Боузом и впоследствии подтверждено многими другими исследователями. В своем классическом исследовании Боуз показал, что реагирующий механизм неорганических тел имеет общие фундаментальные черты с реагирующим механизмом растений и животных. Среди этих черт – утомление от длительной стимуляции, гистерезис и противоположные изменения реакции под действием стимулянтов и депрессантов.

У позвоночных животных - особенно у человека - регистрация и упорядочивание чувственных впечатлений происходит в сером веществе мозга. Есть два различных пути, которыми это может происходить. В одном случае впечатления накапливаются нейронными структурами только благодаря повторениям одинаковых впечатлений. Оживая в памяти лишь по ассоциации, они не нуждаются в объективном отнесении и потому не имеют значения для эффективного поведения. Процесс упорядочивания в таком случае обычно прекращается в этом пункте, и дальнейшего развития не происходит.

Получаемые впечатления удерживаются как информация и не более того. В другом случае, если впечатления сталкиваются с ранее отмеченным опытом, в особенности если они сопровождаются усилием или вниманием, т.е. рефлексией – они становятся частью связной структуры, пригодной для способствования успешному действию.

Знание в обоих случаях есть порядок, но рефлективное знание имеет особое свойство отнесения внутреннего порядка к внешнему, и поэтому оно может способствовать успешному – хотя и автоматическому – действию. Таким образом становится очевидным, что приобретение знания включает специальное отношение, в котором регистрация чувственных впечатлений является лишь одним компонентом триады. Мы обычно даже не подозреваем, какую незначительную роль играет рефлексия в наших действиях; но человек, который рефлектирует и стремится соотносить новые впечатления со структурой своего прошлого опыта, избавляет себя от хаоса неупорядоченной информации. Даже инстинктивное знание, приобретаемое, как кажется, без борьбы индивидуума, есть тем не менее плод функциональных усилий бесчисленных поколений далеких предков. Именно этот рефлективный характер мы выражаем определением знания как упорядочения функции. Случайность – т.е. неупорядоченность – возникает спонтанно, упорядочивание же требует специального напряжения или усилия.

Потенциальность функций человека далеко выходит за пределы как его ментальных ассоциаций, так и его телесного поведения, и упорядочение функций как целого может превзойти результат тренировки каждой группы функций, взятых по отдельности. Например, мы упражняем наш мозг в ясном и логическом мышлении; мы требуем дисциплины от наших эмоциональных реакций; мы упражняем наше тело, развивая его способности; но по большей части мы не замечаем важности достижения гармонии и равновесия между этими различными функциями, чтобы дать им возможность работать вместе как одному целому. Без такой гармонии и равновесия не может быть действительного знания. Чтобы знать значение нашего опыта, мы должны думать то, что мы чувствуем, и чувствовать то, что мы думаем. Кроме того, мысли и чувства должны быть приведены в гармонию с двигательными функциями, прежде чем мы сможем придти к какой-либо полноте знания.

Есть дальнейшее ограничение знания, а именно, отношение одного и многого. Порядок, наличествующий в одном целом, должен соответствовать бесчисленному количеству других целых, и еще большему числу возможных их комбинаций. Кажется банальным, что мы можем знать лишь небольшую часть того, что познаваемо, но нужно помнить, что это означает также, что наше поведение может соответствовать лишь небольшой части ситуации, представленной в нашем опыте. Даже этот небольшой фрагмент может быть знаем лишь несовершенно, поскольку он схватывается с ограниченной – возможно очень узкой – точки зрения, которая определяется нашим положением в пространстве и времени. Наше знание фрагмента может привести нас к действию, весьма отличному, даже прямо противоположному тому, которое мы считали бы правильным, если бы знали более широкое целое. Например, мы можем отказаться пить горькое лекарство, потому что мы знаем, что это породит немедленное неприятное ощущение, оставаясь в неведении относительно его необходимости для нашего будущего благополучия. Эта картина символична для ситуации человека в целом. Мы не можем обнаружить смысл и значение нашего собственного опыта, пока не можем увидеть его на достаточно большой шкале. Вопрос "что мы собираемся сделать из нашей жизни?" указывает прежде всего на возможность знать степень соответствия, которая может существовать между паттерном личной истории и паттерном великого космического процесса, в котором мы участвуем.

2.5.3. НЕРАЗЛИЧАЮЩЕЕ ЗНАНИЕ

Мы уже отметили, что знание не может экстериоризировать себя с целью соответствия определенному объективному критерию истинности относительно его содержания. Это вполне справедливо лишь в приложении к знанию как регулирующему фактору в автоматическом поведении, т.е. когда оно лишено внутренних различений. Мы должны ослабить это утверждение, принимая в расчет относительность бытия. Рассмотрим несколько примеров, которые покажут, что может быть знание, хотя и примитивного, неразличающего характера, но подлинное. Человек садится в машину, чтобы отправиться в знакомое место. Он выполняет серию сложных координированных действий в течение получаса, включающих отъезд, управление машиной, выбор правильного пути и следование ему, всю последовательность приспособлений к движению пешеходов и машин. Предположим, что человек глубоко занят каким-то вопросом, не связанным с управлением машиной и с дорогой, по которой он едет к месту назначения. Он не уделяет, как говорится, ни единой мысли своей поездке, но тем не менее прибывает благополучно и вовремя к цели. Его ощущательные двигательные функции выполнили задачу, которая, если ее проанализировать с точки зрения всех отдельных приспособлений между внешними и внутренними ситуациями, окажется невероятно сложной. Если мы зададимся вопросом, в каком отношении действия этого человека отличаются от действия кого-нибудь, кто не так хорошо водит машину, или кто не ездил раньше по этой дороге, мы, возможно, ответим, что первый человек "знает" как управлять машиной и "знает" дорогу, в то время как второй не "знает" как управлять машиной и имеет мало "знания" о дороге. Что же такое тогда это "знание"? Мы находим, что оно состоит почти полностью из запаса ранее полученных чувственных впечатлений, организованных и связанных друг с другом определенным образом; более того, что "знание" такого рода подлинно и может быть эффективным без интеллектуальной осведомленности о процессе, посредством которого оно приобретается или употребляется.

Рассмотрение небольшого знакомого эпизода принесет дальнейшие данные. Собаку, спящую на коврике у камина, кусает блоха; собака чешется задней ногой, не просыпаясь. В некотором смысле можно сказать, что собака "знает", что чесательный рефлекс смягчит возбуждение от укуса. Это "знание" не зарегистрировано в ее головном мозге, поскольку рефлекс остается, даже если собака лишена головного мозга, т.е. если его связи перерезаны выше таламуса. Знание такого примитивного рода не зависит от какого бы то ни было предыдущего опыта данного организма; оно передается по наследству и составляет часть внутреннего инстинктивного механизма рефлексов. И действительно, гораздо более сложные паттерны инстинктивного поведения каким-то образом "знаемы" без какого бы то ни было предыдущего чувственного опыта, в котором "знание" могло бы быть приобретено.

Простое подлинное знание, напоминающее инстинкт, может быть также приобретено и в опыте. Ллойд Морган описывал эксперименты с новорожденным цыпленком, которому была предложена смесь приятных на вкус и полезных личинок с горькими и ядовитыми божьими коровками. Цыпленок, после одного или двух неприятных опытов перестает клевать горьких божьих коровок.

В рамках общего определения знания мы должны сказать, что цыпленок "знает" разницу между божьей коровкой и личинкой, и таким образом осуществляет различение вместо одной недифференцированной реакции на любой мелкий блестящий предмет, лежащий на земле.

Нелегко было бы определить знание таким образом, чтобы исключить элементарное различение цыпленка, принимая в то же время сложные различения водителя автомашины в первом примере. Никоим образом не необходимо, чтобы сознание себя, или хотя бы совершенно диффузная самоосведомленность сопровождала это знание. Нетрудно сконструировать механизм обратной связи, который демонстрировал бы такой же паттерн поведения, как цыпленок. Такой механизм не обязательно должен быть заранее запрограммирован на различный ответ на два рода стимулов, он может сам "учиться" различать в повторяющемся опыте удач или неудач. Новая наука кибернетика показала, что обратная связь, посредством которой достигается этот результат, во многом сходна в машинах и в живых организмах. Механизм обратной связи состоит в ослаблении напряжения, которое возникает между данным целым и окружающей его средой. Более того, особое свойство знания состоит в том, что ослабление напряжения не уменьшает, а скорее увеличивает возможности более сложной актуализации в будущем. Цыпленок, переставая клевать ядовитых божьих коровок, не только ослабляет неудовольствие в настоящем, но обеспечивает себе возможность вырасти и откладывать яйца или кукарекать на навозной куче. Эрнст Мах описывал, как открытие того, что казалось ему убедительным объяснением чувственного опыта, привело в результате к освобождению его от величайшего в его жизни интеллектуального беспокойства.

Процесс упорядочения – освобождение от напряжения – есть не само знание, а механизм, посредством которого знание приобретается. Один и тот же механизм присутствует на всех уровнях, и это то, что заставляет нас стремиться – может быть, бессознательно – знать мир, в котором мы живем.

Возможность неразличающего знания не ограничена человеческим опытом или даже опытом животных. Мы можем представить себе хорошо организованную картотеку, содержащую в готовой к употреблению форме знание любого предмета, более детализированное и точное, чем то, каким мог бы похвалиться величайший специалист, которая теоретически могла бы быть снабжена механизмом обратной связи, дающим ей возможность давать ответы на самые разнообразные вопросы.

Последний пример покажет, каким образом слово "знание" может быть определено таким образом, чтобы значение его было универсальным и применимым как к одушевленному, так и к неодушевленному. Когда кристалл растет из раствора, молекулы растворенного вещества определенным образом образуются на поверхности растущего кристалла. Они делают это посредством механизма, который несомненно имеет что-то общее с тем, который порождает чесательный рефлекс собаки, успешное вождение автомобиля или открытие радия. Во всех этих случаях есть переход от беспорядка к порядку в функциональной актуализации. К.Н. Хиншельвуд осознал, что процесс упорядочивания является общим для живой и неживой материи, не отрицая, что жизнь может обладать некоторыми характеристиками, отличными от создания порядка, которое может быть воспроизведено в неживой материи; в другом рассуждении он подчеркивает отсутствие адаптации.

2.5.4. ПОЛЯРНОЕ ИЛИ РАЗЛИЧАЮЩЕЕ ЗНАНИЕ

Неразличающее знание означает функциональный порядок, который может возникать только как автоматическое поведение. Только там, где есть различение качества, может быть отбор и адаптация. Способность распознавать различия качества требует разделения сознания. Без этого не может быть сравнения двух функциональных упорядоченностей с тем взвешиванием суждения, которое является предшественником выбора. Ступень знания, на которой две функциональных упорядоченности одновременно схватываются и сравниваются, может быть названа полярным или различающим знанием.

В соответствии с принципом полярности, простое разделение двух упорядоченностей может породить силу, но не отношение. В целом, когда сравниваются две упорядоченности, одна представляет большую степень активности, чем другая, и выступает, следовательно, по отношению к другой, как утверждение по отношению к отрицанию. Таким образом возникает "да или нет", являющееся одним из элементов выбора. Нет, однако, истинного "да или нет", пока нет разницы качества, узнаваемой и схватываемой в один момент в сознании. Это различение, посредством которого знание переходит от автоматической адаптации к избирательному реагированию.

Поскольку пассивная адаптация – это растительное состояние, мы можем и к неразличающему знанию применить термин "растительное", чтобы отличить его от различающего или "животного" знания. В целом весь опыт животных полярен, поскольку здесь имеет место взаимодействие причинных и целенаправленных факторов, всюду дающее себя знать.

Животное есть в одно и то же время причинно детерминированный физико-химический механизм и живое существо, стремящееся – сознательно или бессознательно – реализовать цель или придти к какому-то результату. Вся подлинно животная деятельность, следовательно, требует второго рода знания так же как и первого.

Переведенное в человеческую сферу, полярное знание в основном касается приспособления средств к целям, что соответствует определению Дьюи знания как "убеждения, способствующего успеху". Тем не менее, полярное знание не соотносит эффективно его обладателя с объектом, здесь остается полярное различение знающего и знаемого, равно как и полярное противопоставление утверждения и отрицания.

В этой связи стоит отметить одно последствие отсутствия соотнесенности в полярном знании. Это опыт комического и трагического. В нашей человеческой жизни мы обнаруживаем случаи, когда есть разделение сил без возможности соответствующего ответа. Утверждение и отрицание остаются как бы взвешенными, и мы испытываем состояние напряжения, которое может быть смягчено лишь искусственно, смехом или слезами. Это форма поведения, которая возникает как согласующая сила, когда мы встречаемся с комическими событиями, требующими от нас отрицания, которое было бы абсурдным. С другой стороны, в трагической ситуации также есть взвешивание сил, где утверждение оказывается невозможным из-за отсутствия согласующей или соотносящей силы.

В обычных условиях жизни полярное знание может быть эффективным, поскольку обычно имеется доступный способ действия, способный согласовать противоположные силы, как например, в случае, когда мы должны выбирать между сиюминутным страданием и будущим удовольствием или наоборот. Тем не менее, полярному знанию всегда недостает объективной отнесенности, то есть средств самоверификации.

2.5.5. ОТНОСИТЕЛЬНОЕ ЗНАНИЕ

Появление относительного знания совпадает с рождением понимания. Оно может возникнуть лишь в опыте, в котором одна внутренняя функциональная упорядоченность может согласовать две других, внешних или внутренних. Посредством знания такого рода несоотносимые иным путем факты могут быть соединены в связную систему. Более того, его влияние на поведение состоит в порождении не примитивной адаптации типа "да или нет", а различающего выбора.

Триадическое отношение может преодолеть полярный барьер, который разделяет субъективный и объективный опыт человека. Относительное знание стоит посредине между знающим и знаемым, участвуя в характере обоих. Ему могут быть причастны те, кто владеет соответствующими средствами коммуникации в одной из форм подлинного языка. С другой стороны, неразличающее знание имеет мало значимости за пределами того частного целого, в котором оно присутствует. Оно не может быть коммуницировано или разделяемо. Полярное знание тоже некоммуницируемо, потому что оно зависит от частного случая, представляющего третью силу,. Даже будучи очевидно общим по своему характеру, полярное знание не может избежать непосредственной субъективности существа, в котором оно присутствует.

Связь между относительным знанием и пониманием можно увидеть, если мы рассмотрим способ, которым оно приобретается. В то время, как более примитивные формы развиваются путем простого увеличения опыта – чувственных впечатлений или внутренних ассоциаций – относительное знание требует предварительного возникновения полярности. Посредством этого старое и новое противопоставляются. Есть момент критики – взвешенного суждения – которому наличествующий уже опыт, требующий своего места в триаде, не дает перейти в автоматическую реакцию. Следовательно, взвешивание суждения не автоматично, а сознательно, и в этом взвешивании присутствуют не только упорядочение функции, но также и акт воли.

Относительное знание должно быть нормальным для человека, наделенного троичной природой, каждая составляющая которой может быть проводником одной из трех сил триады. Оно, однако, не может возникнуть спонтанно, как в случае знания второго рода. Следовательно, оно может появиться только в тех существах, которые уже обладают некоторой мерой понимания. Отношение в истинном смысле подобно золоту алхимиков, которое не может быть произведено, если уже не присутствует хотя бы незначительное количество его.

Человек, стремящийся приобрести относительное знание, должен соблюдать два правила: первое состоит во взвешивании суждения так долго, пока остается возможность сомнения; второе требует, чтобы стремление к согласованию противоположностей было неуклонным, сколь бы трудной или даже невозможной ни казалась задача.

Ограничение относительного знания состоит в его субъективности. Триада сама по себе не устанавливает существование события. Шаг от косвенного к прямому знанию может быть сделан только тогда, когда есть способность участия, посредством которой знающий не только соотнесен, но действительно слит со знаемым. Это ведет к четвертой ступени – знанию, относящемуся к существованию.

2.5.6. СУБЪЕКТИВНОЕ И ОБЪЕКТИВНОЕ ЗНАНИЕ

В соответствии с принципом структуры каждое полное целое должно иметь семь различных качеств. Переход от третьей ступени знания к четвертой соответствует точке, в которой внутреннее развитие процесса исчерпывает первичный стимул и может обрести новый характер только с помощью свежего импульса от внешнего источника.

Первые три ступени знания могут быть названы "субъективными", поскольку объект знания находится вне акта познавания. Эти три ступени могут быть определены следующим образом:

(а) знание, ведущее к реакции

(б) знание, ведущее к различению

(в) знание, ведущее к отношению

В терминах триады первое, неразличающее знание может рассматриваться как знание "с одной силой" – субъект пассивен, активным принципом является внешнее впечатление или импульс, а согласующей силой – общие условия окружения. Таким же образом полярное знание, очевидно, может рассматриваться как знание "с двумя силами", ибо разделение активного и пассивного принципов входит в субъект. Лишь на третьей ступени все три силы триады входят в субъективный опыт знающего.

Хотя речь идет о трех ступенях знания, необходимо понимать, что лишь во вторичном смысле это шаги, идущие друг за другом во временной последовательности. Каждая ступень знания имеет собственные внутренние различия, и непризнание этого привело бы к весьма ложной картине. Реактивное знание может быть очень примитивным – как в упорядочении молекул при росте кристалла, но оно может также быть средством, благодаря которому полностью развитое существо узнает и занимает свое место в универсальном порядке. Между этими крайностями находятся градации, соответствующие уровню сознания. Из этого следует, что рост знания происходит по меньшей мере в двух направлениях, из которых одно соответствует последовательности категорий, другое – расширению сознания. Есть, однако, и третий фактор в знании, зависящий от воли, который можно назвать "способностью участвовать". Знание может расти двумя путями. Один – простой прирост, как прибавление карточек в картотеке. Это не ведет ни к какому изменению качества. Переход к другой ступени возможен только при соответствующем изменении сознания и понимания. Таким образом, рост знания, отличный от простого накопления, не может быть независимым процессом. Качество знания зависит прежде всего от качества знающего, т.е. от уровня его бытия и формы его воли.

Чтобы выразить различные способы, которыми знание может быть испытываемо, мы используем такие слова как "ощущение", "восприятие", "познание", "интуиция", "вдохновение", "озарение", значение которых обычно остается неопределенным или в лучшем случае определяется по отношению к какой-либо искусственной теории знания. В таких определениях постоянно присутствует смешение знания с элементами, которые принадлежат сознанию и пониманию. По этой, равно как и по другим причинам, невозможно дать последовательный отчет о пределах и возможностях человеческого знания без введения более точной классификации, основанной на опыте, который не является исключительно человеческим. Абсурдность любой попытки свести все знание к одной или даже к нескольким формам мысли, может быть обнаружена, если мы вспомним, что должно быть семь качеств знания и что в каждом из этих семи качеств должно быть семь уровней сознания, и что каждая из получающихся сорока девяти комбинаций примет различные формы в зависимости от семи возможных проявлений воли.

Необходимо настаивать на этих различениях, чтобы устранить предположение, что первые три ступени знания характеризуют лишь низший уровень существования. Термины "растительное", "животное" и "человеческое" знание представляют собой различения, применимые лишь к определенного типа функциональному опыту, а именно – к опыту многоклеточных организмов, живущих на поверхности земли, но они не соответствуют биологическим классам. Возможно, например, чтобы растение имело знание такого рода, которое недоступно никакому животному или человеческому существу. Есть много растений, способных синтезировать субстанции, обладающие биохимической активностью, такие, как витамины и алкалоиды – способностью, требующей знания, которое ни одно животное и очень немногие человеческие существа могут обрести.

Необходимо провести фундаментальное различение между субъективным и объективным знанием. Это различение возникает из-за того, что, в соответствии с принципом структуры, переход между третьей и четвертой ступенью возможен лишь с помощью посторонней силы. На всех ступенях субъективного знания есть разделение между знающим и знаемым, в то время как на всех ступенях объективного знания это различие отсутствует. Тем не менее, объективное знание само имеет различные качества, в соответствии с четырьмя шагами, которые следуют за первым интервалом или точкой разрыва непрерывности. Все знание есть упорядочение функции, но в то время как субъективное знание может быть обретено без изменения бытия, объективное знание возникает посредством существенного изменения – как бытия, так и воли его обладателя – и укрепляет это изменение. Вслед за тремя ступенями субъективного знания мы можем определить дальнейшие ступени объективного знания следующим образом:

(г) ценностное знание,

(д) эффективное знание,

(е) трансцендентальное знание,

(ж) истинное знание,

(з) знание посредством откровения.

2.5.7. СУБСИСТЕНЦИАЛЬНОЕ ИЛИ ЦЕННОСТНОЕ ЗНАНИЕ

Субсистенция – первая категория конкретности. Знать субсистенцию, таким образом – это больше, чем знать отношение. Это начало конкретного знания в противопоставлении абстрактному знанию. Последнее есть знание части, отделенное от знания целого, в то время как первое есть знание любого данного объекта не только в себе и для себя, ню также в более широком целом, в котором он обретает свое место и свою значимость и для него. Знание четвертой ступени требует, таким образом, активного участия, отсутствующего на первых трех, даже в их высших проявлениях.

Вообще говоря, значимость субсистенциального знания недооценивается, поскольку не понимается шаг от абстрактного к конкретному опыту. Часто принимается, что переход от абстрактного к конкретному таков же, как переход от универсального к частному, и что этот шаг может быть сделан без всякой перемены в характере опыта. Это совершенно ошибочное предположение, ибо распознавание существования возможно, только если ты сам существуешь. По большей части люди "знают о" себе таким же образом, каким они "знают о" других вещах, т.е. без вкуса того, что значит существовать. Можно знать субъективно, не зная, что ты знаешь; но объективное знание начинается только когда есть знание себя.

Знание себя значимо тогда, когда оно различает разные уровни опыта в самом существе. Знание себя есть таким образом предварительное условие ценностного знания, ибо без него не может быть нормы для сравнения и следовательно не может быть различения ценностей.

Обнаружить, что можно знать сколько угодно, но это бесполезно, если не знаешь, что существенно, это потрясение, которое делает возможным возникновение субсистенциального знания. Относительное знание имеет качество полноты, отсутствующее у полярного знания, но оно недостаточно для нужд существования. В субъективном состоянии сознания человек закрыт к существованию объекта, о котором он размышляет, будь то его внутренняя жизнь или внешний мир. Субсистенциальное знание может, очевидно, быть разной степени интенсивности, но оно всегда передает чувство ценностей. "Знание о" может оставить нас равнодушными, но знать, что данное целое есть то, что оно есть, всегда трогает душу

Хотя субсистенциальное знание касается бытия своего объекта, это в истинном смысле знание, а не сознание или понимание. Субсистенциальное знание способно приносить упорядоченность в функциях связыванием интеллектуального схватывания, физического постижения и эмоционального отношения. Из этой связи возникает момент знания, посредством которого субъект опыта сам подвергается функциональному изменению. Должно быть далее отмечено, что 12 категорий, описанные во 2-й главе, оказываются неадекватными для выражения ценностного знания.

2.5.8. ПОТЕНЦИАЛЬНОЕ ИЛИ ЭФФЕКТИВНОЕ ЗНАНИЕ

Ценностное знание само по себе не обеспечивает правильного действия для достижения того, о чем известно, что оно обладает ценностью. Для этого необходимо вновь отделиться от опыта знания, чтобы противопоставить его фону незнания. Пятая ступень может быть названа знанием потенциальностей или эффективным знанием. Она порождает наибольшую интенсивность взаимодействия между функциональными центрами. Хотя на четвертой ступени знающий может правильно оценить представленные ему данные, но он закрыт к скрытым возможностям. Пятая ступень есть раскрытие себя к тому, что может быть, она, следовательно, связана с чувствительностью. Знающий начинает знать неданное так же как данное. В этом знании есть полярность актуального и потенциального, порождающая силу, и, поскольку знание объективно, возникающее в результате действие – эффективно. Пока эта ступень не достигнута, во всем знании есть белое пятно – неспособность видеть скрытые потенциальности, что заставляет субъекта строить либо заключения, либо догадки. На пятой ступени потенциальности становятся не менее очевидными, чем актуальности. Поскольку выбор такого рода включает жертву, состоящую в том, чтобы из многих потенциальностей стало актуальным какое-либо одно событие, пятая ступень знания связана с максимальным напряжением.

Она находится посредине между предельным знанием, доступным только посредством откровения, и примитивным знанием, которое наличествует в каждом целом, независимо от его совершенства или несовершенства. В эффективном знании всегда есть шаг в темноту, поскольку все потенциальности никогда не могут быть знаемы. С другой стороны, там, где нет никакого знания о потенциальностях вообще, всякое действие слепо. В человеческом опыте подлинное действенное знание переживается очень редко, но именно оно, по причине его связанности с чувствительностью лежит в основе любой инновации и всякой творческой деятельности.

Нужно понять, что естественный порядок требует, чтобы действенное знание присутствовало везде, где должна выполняться космическая функция. В питании и воспроизведении есть эффективное знание пищи и пола. В еде есть не только отношение и знание существования, но также функциональная адаптация, которая принимает во внимание все возможные трансформации пищи так же, как и непосредственное переживание процесса. Мы видим, что и на пятой ступени знания есть разные уровни, но качество опыта всюду одно и то же. Действие силы приводит актуальное и потенциальное в резкий контраст друг с другом и порождает акт, который одновременно является и причинно обусловленным и целенаправленным. Рассмотрение условий, необходимых для эффективного действия, показывает, что всегда присутствуют пять различных элементов – три для установления отношения, четвертый – для того, чтобы вести различение ценностей и смысла существования, и пятый фактор, который принимает во внимание скрытые потенциальные возможности.

2.5.9. ЦИКЛИЧЕСКОЕ ИЛИ ТРАНСЦЕНДЕНТНОЕ ЗНАНИЕ

Шестая категория наделяет существование способностью согласовывать зависимость и независимость. Каждое целое возвращается к себе, завершая свой собственный цикл, и в то же время посредством этого же входит в другие целые и становится связанным с другими целыми, выполняющими и завершающими свои циклы. Переходя от пятой к шестой ступени, знание переходит пределы различия актуального и потенциального, проникая в область, где актуальное и потенциальное непрерывно смешиваются и переплетаются. Знание такого рода должно всегда выходить за пределы ограничений частного опыта, ибо замкнутый цикл не может знать ни себя, ни другого, иначе как путем самотрансценденции.

Трансцендентное знание означает знание, которое не может быть дано лишь в данных чувственного опыта. Чувства не воспринимают возвращение циклов. Несмотря на то, что в соответствии с шестым принципом все, что существует, должно состоять из вибрации, чувства воспринимают либо движение, которое не повторяется – как движение солнца по небу, либо качество, которое не движется – как музыкальный звук или цвет.

Воспринимать во всем возвращение циклов - значит выйти за пределы эффективного знания в область, где предельная реальность уже дает себя почувствовать. В шестой ступени знания, таким образом, доминирует скорее конец, чем начало; но все же оно лишено одного существенного элемента, посредством которого знание становится самоочевидным – т.е. самоверификации. Трансцендентное знание всюду чувствуется во взаимной адаптации циклов в каждом проявлении универсального существования. Только наша обычная человеческая мысль, остающаяся абстрактной и неэффективной, не осведомлена об универсальных ритмах. Даже там, где такое знание, по-видимому, обретается, оно остается, тем не менее, абстрактным и субъективным, в то время как трансцендентное знание есть прямое участие в универсальном возвращении. Это открытие самости во всем, узнавание одного паттерна, лежащего в основе разнообразия феноменов.

2.5.10. СТРУКТУРНОЕ ИЛИ ИСТИННОЕ ЗНАНИЕ

Знание на седьмой ступени может быть определено как истинное, то есть прямо самоверифицирующееся. На этой ступени знание проникает в саму структуру реальности и видит действие универсальных законов. Здесь дуализм свободы и необходимости гармонизируется; знать – значит знать все, включая место каждой части по отношению к целому, ее актуальную и потенциальную судьбу и средства, благодаря которым может быть выполнена космическая цель в каждом данном случае. Истинное знание эффективно не только для частного целого, в котором оно находится, но и для упорядочения универсального процесса. Обладатели истинного знания сами являются творцами и управителями, способными быть сознательными проводниками всех трех сил триады и порождать на шкале своего существования равновесие структур.

Истинное знание не есть абсолютное знание и не есть также окончательное знание, поскольку оно ограничено уровнем бытия и формой воли, с которыми оно связано. Каждое данное целое может достичь пределов своих возможностей в обретении истинного знания; но поскольку оно имеет силу трансформировать собственное бытие и освобождать собственную волю, оно может прогрессировать за пределы этих ограничений.

Иногда считают, что критерием истинного знания является последовательность и согласованность. Этот взгляд, однако, ведет к многим трудностям, особенно в областях религии и искусства, но также без сомнения и в области философии и науки. Знание может быть истинным, самоочевидным и самоверифицирующимся и все же быть заключенным в пределах данного целого. Когда оно присутствует, функции этого целого полностью гармонизированы и упорядочены. Имеет место полная адаптация внешнего и внутреннего мира. Это приводит к правильному действию и к способностям создавать порядок и распространять его. Тем не менее, знание и эта способность по-прежнему соотносимы с данным частным целым, и перенесение знания в другое целое может вести для него к непоследовательности и даже к противоречиям. В этом состоит принципиальное отличие знания от понимания, ибо знание, будучи упорядочиванием только функции, необходимо ограничено функциями и их способностями. Понимание, будучи свойством воли, никогда не может быть непоследовательным или противоречивым, как внутри данного целого, так и между различными целыми. Это выражено в гурджиевском афоризме: "Понимать значит соглашаться. Там, где нет согласия, нет понимания".

Уместно закончить этот раздел, процитировав гурджиевский афоризм о знании, значение которого помогает уяснить предшествущее обсуждение:

"Знать – значит знать все.

"Знать не все – значит не знать. Знать все – возможно, и в действительности чтобы знать все, нужно знать очень немногое. "

Но чтобы знать это немногое, необходимо сначала знать весьма много."

2.5.11. ЗНАНИЕ ПОСРЕДСТВОМ ОТКРОВЕНИЯ

В соответствии с принципом структуры, шаг от седьмой к восьмой ступени есть акт завершения, который требует нового импульса. Завершение одновременно есть акт отречения, и восьмая ступень знания достигается лишь тогда, когда обычное знание отложено в сторону и оставлено, и сознание открыто свету откровения. Знание посредством откровения возможно, следовательно, только для полного индивидуума. Все более низкие ступени существования лишены способности узнавать и принимать откровение, даже если они оказываются прямыми свидетелями его проявления.

Знание посредством откровения не ограничено религиозным опытом, но может встретиться в обычных ситуациях жизни, когда есть, с одной стороны, достаточно полная подготовленность посредством функциональных усилий, а с другой стороны, понимание, что таким путем цель недостижима. Существенная черта знания посредством откровения состоит в том, что оно не может быть приписано никакой функциональной деятельности в пределах целого, которому оно дается. В момент откровения барьер отделенности преодолевается, в этом и состоит характеристика восьмой категории, которая есть одновременно тотальность и единство.

Поскольку знание посредством откровения привычно ассоциируется в умах людей с религиозными верованиями, может показаться, что упоминание о нем неуместно в изучении принципов естественной философии. Тем не менее, часто отмечалось, что прогресс научного знания зависит от чувствительности к процессу, не сводимому к мысли или ощущению.

Без откровения не может быть согласованности в знании, накапливаемом мириадами разделенных центров сознания и образованных из совершенно различных наборов фактов, организованных и упорядоченных разделенными функциональными механизмами. Мы должны поэтому придти к выводу, что полная теория знания может быть построена, только если мы полностью учтем все восемь ступеней, здесь описанных. Далее необходимо принять во внимание влияние сознания в определении уровня знания в пределах любой ступени, а также характер воли, которая придает каждой функциональной упорядоченности свою особую форму проявления. Если учесть все эти требования, не приходится удивляться, что не удалось построить простую и последовательную эпистемологию.

Часть третья

МЕТОДОЛОГИЯ

Глава 6

МЕТОДЫ ЕСТЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ

3.6.1. МЕТОД ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОГО ПРИБЛИЖЕНИЯ

Люди склонны, в зависимости от темперамента, или придерживаться старых истин и не доверять новым, либо возводить в культ новое, ни во что не ставя старое. Не умея найти середину между этими двумя крайностями, человечество обременено ложно понятыми открытиями, выродившимися в предрассудки, и потеряло результаты большей ценности, приобретенные трудами прошлого. Опасная уверенность, что прогресс состоит в замене "лжи" "истиной" - одно из главных препятствий в распространении истинного обучения. Принятие радикальной относительности требует, чтобы мы всегда помнили, что можем знать лишь частичные истины, и что каждый раз, когда мы пытаемся установить систему, обладающую универсальной действенностью, мы строим на песке, и результат сводится, как говорится в русской поговорке, к "переливанию из пустого в порожнее". Есть огромный массив человеческого опыта, простирающийся на десятки тысяч лет, включающий великие открытия, совершенные ложно понятые и забытые – и все же последние открытия кажутся не только самыми лучшими, но и окончательными.

Человек знает уже почти достаточно для того, чтобы ответить на вопросы, которые действительно важны для него, но он не может понять того, что знает, и поэтому не может пользоваться этим. Заманчиво попытаться объяснить это: обычно оказывается возможным построить словесную формулу или математическое выражение, удовлетворяющие множеству наблюдений, которые, получив наименование "теории" или "закона природы", создают иллюзию, что "истина" обнаружена. Ценность подобных теорий и законов как правило определяется теми возможностями, которые они дают для предсказания результатов еще не проведенных экспериментов или для количественной оценки возможных результатов новых процессов. О теориях говорят, что они имеют эвристическую ценность, если они указывают путь к успешным наблюдениям или экспериментам. Обилие таких теорий – наличествующих во множестве во всех областях науки – кажется признаком весьма удовлетворительного положения, и, если бы дело сводилось к успешному экспериментированию, мы могли бы предположить, что надежно и устойчиво продвигаемся к пониманию истинного характера вселенной, или по крайней мере большей ее части. Мы должны, однако, проводить различие между успешным применением теорий и пониманием того, что они действительно означают. Первое – это переход от науки к технологии, второе – поиски действенной космологии.

Наука и технология – гордость современного мира. Они возникли благодаря открытию того, что, посредством внимания к одним элементам опыта при отвлечении от других, люди могут достичь знания, которое эффективно в возрастании их приспособленности к миру. Это открытие повело к специализации, которая оказалась столь могущественным фактором в прогрессе науки. Впечатляющие достижения, которые могут быть поставлены в заслугу науке, оставляют в тени реальные потери, к которым ведет такая специализация; действительным результатом оказывается то, что чем больше мы знаем, тем меньше мы понимаем. Временами мы приходим в изумление или смятение от результатов сваливания знаний в кучу, и все же мы не видим, что происходит, а именно, что мы путаем пассивное приспособление с активным "деланием" и ошибочно принимаем порабощенность нас техникой за господство над ней. Из-за того, что мы поощряем знание и пренебрегаем пониманием, наука и технология до сих пор оказываются бесплодными в достижении объективных целей благоденствия человечества.

Тем не менее, наука не ведет только лишь к технологии. Она принесла людям новые знания, которые могут и должны иметь решающее значение для космологии, т.е. для целей понимания себя и своего места во вселенной. Это знание, однако, может служить этой цели, только если ученые готовы признать, что их задача выполнена едва лишь на половину установлением голых фактов; отделение факта от ценности – лишь временное средство, для упрощения первой стадии работы ученого. Гейзенберг, Эддингтон, Шредер, де Бройль и другие великие математики и физики нашего века поняли, что чистая наука ведет к концепции ценностей, которая очень близка к концепции откровения.

Задача, которую сам себе ставит ученый, состоит в приведении запутанных данных чувственного опыта к упорядоченной системе. Он делает это, выбирая из данных опыта группы регулярностей, которые, как кажется, имеют общие значимые черты, и рассматривая такие группы, как если бы они могли быть изолированы от остального опыта.

Метод изоляции и последующего нового объединения групп данных удобен и даже необходим, но он недостаточен для того, чтобы обеспечить продвижение к большему пониманию. Последнее требует развертывания значений; т.е. не просто замены одной группы знаков другой, но углубления значимости употребляемых знаков и символов.

Для этого необходимо вновь и вновь возвращаться к опыту и тем самым обогащать содержание нашего языка. Этот метод мы назвали последовательным приближением, ибо его цель состоит скорее в обнаружении и выражении значения того, что уже известно, нежели в стремлении к новым открытиям. Следуя этому методу, исследователь придает старому и новому равную значимость; его задача состоит в выборе, устранении и уточнении, чтобы значение того, что остается, становилось ясным и, будучи ясным, могло быть понято. Этот процесс не является ни аналитическим, ни синтетическим. Он не состоит ни в выведении заключений из того, что уже известно, ни в стремлении к тому, что еще не известно; это познавание известного. Только это может вести к эффективному знанию в том смысле, как оно определено в предыдущей главе. Этот метод в некоторых отношениях противоположен нашим обычным привычкам мысли, из-за которых мы предполагаем, что существует возможность с самого начала говорить ясно и окончательно все, что вообще может быть сказано. Мы привыкли считать повторение недостатком изложения и предполагать, что однажды выполненный эксперимент не нуждается в повторении, если только не возникает сомнения в его тщательности. Нам кажется, что продвижение мысли осуществляется посредством наблюдения и умозаключения, т.е. посредством движения от известного к неизвестному. Мы не замечаем, что мы никогда не даем себе возможности знать нечто так, как оно должно быть знаемо, потому что лишь частично ассимилировав достигнутое, мы торопливо спешим к новому знанию. Метод последовательного приближения состоит в возвращении вновь и вновь к рассмотрению одного и того же материала опыта, чтобы искать в нем значения и трансформировать эти значения в понимание.

3.6.2. РАЗЛИЧЕНИЕ ЗНАЧЕНИЯ

Мы будем употреблять слово "факт" для обозначения содержания знания, как актуального, так и потенциального. Факт для нас, следовательно – все, что мы знаем и все, что мы можем знать. Используя связь, которую мы установили между знанием и функцией, мы можем сделать это определение независимым от нашего частного опыта. Если знание есть упорядоченная функция, и факт есть содержание знания, то мы можем сказать, что факт есть опыт функциональной упорядоченности.

Факт в двух отношениях беднее по содержанию, нежели знание. Содержание сознания и понимания – не факт, и даже наш опыт функции есть факт лишь постольку, поскольку он сведен к порядку и становится знанием. Тем не менее, содержание всего знания есть мир факта, и то, что не есть факт, не может быть знаемо.

Опыт учит нас, что простой факт никогда не знаем. Природа функции такова, что факт является сложным и составным. Факт составлен из фактов, и каждый опыт упорядоченности на любой шкале есть атомарный факт.

Возьмем пример события, состоящего в том, что человек вынимает по очереди два шара из мешка, содержащего пятьдесят шаров, помеченных и пронумерованных. Это событие включает три момента; его актуальное и потенциальное содержание может быть представлено в следующей диаграмме:

 

Момент 1

Момент 2

Момент 3

Потенциальное

Может быть вынут любой из 50 шаров.

Может быть вынут любой из 49 шаров

Может быть вынут любой из 48 шаров

Актуальное

Мешок с 50 шарами.

Вынут шар под номером 46

Вынут шар под номером 17

Мы можем предположить, что наше исследование происходит в момент 2, когда первый шар вынут. Момент 1 является прошлым, а момент 3 – будущим. Событие в целом может быть знаемо как один факт, но оно также может быть знаемо с точки зрения шести различных фактов – трех актуальных и трех потенциальных. С точки зрения факта, как мы его определили, все шесть имеют совершенно одинаковый статус, но с точки зрения опыта человека, который вынимает шары – если только он не ясновидящий – потенциальности всех трех моментов не воспринимаются, и он осведомлен только о том, что он видит и к чему прикасается. Это не означает, конечно, что он не знает того, чего он не видит. В обоих случаях знание не является прямым и непосредственным, а опосредовано его функциями. Факты никогда не даны прямо в чувственном опыте, потому что они возникают только после того, как закончен процесс упорядочения. Более того, мы можем знать не только факты настоящего, но также прошлые и будущие факты; мы можем знать потенциальные факты так же как актуальные.

Инструменты, посредством которых мы обретаем знание факта, многообразны. Они включают чувственный опыт, интроспекцию, память, рефлексию, умозаключения, воображение, галлюцинации и сновидения, но все факты, как бы они ни были знаемы, всегда одного и того же рода. Вчерашнее событие есть факт, поскольку мы извлекаем из памяти, что оно произошло; наше припоминание события – это другой факт, потому что мы можем изолировать его от первого. В любой данный момент есть факты, которые уже полностью актуализировались из прошлого, факты в процессе актуализации, и есть факты, обладающие потенциальностью актуализации в будущем. Завтрашний восход солнца – это факт, хотя он еще не актуализировался и может даже не актуализироваться, если за это время случится так, что земля будет разрушена. Миражи в пустыне – это факты, так же как и воздушные замки нашей фантазии. Даже самый дикий несвязный бред есть факт, ибо он может быть знаем. Равным образом и дважды-два-четыре есть факт, даже несмотря на то, что может не быть конкретного события, потенциального или актуального, к которому относилось бы это утверждение.

В области факта есть двойная множественность. Есть много знающих факт и есть много знаемых фактов. Ни один из знающих не знает все факты, в этом мы можем быть уверены. Вероятно также, хотя в этом мы не можем быть уверены, что ни один факт не знаем всеми знающими. Более того, что является фактом для одного знающего, может быть для другого либо другим фактом, либо вообще не быть для него фактом. Следовательно, в связи с фактом всегда возникает проблема коммуникации.

Для того, чтобы некоторый фрагмент опыта мог быть квалифицирован и обозначен как факт, должны быть выполнены три условия:

(а) Он должен быть испытываем.

(б) Он должен быть функциональным по своему характеру.

(в) Он должен быть знаем.

Последнее требование отличает факт от функции в целом и делает факт соотносимым с частным опытом. Было бы неправильно сказать, что "то-то и то-то может быть функцией, но это не функция для меня"; но совершенно правильно сказать "то-то и то-то может быть фактом, но это не факт для меня, поскольку это не вошло в мой опыт, и я не знаю этого".

Если, однако, я говорю: "То-то и то-то есть факт, но он не важен" – я делаю утверждение, более чем фактическое: я выражаю суждение ценности. "Важный" - это ценностное слово, и его значение соотносимо с состоянием сознания. Мы можем легко убедиться, что наши суждения о важности или не важности любого элемента опыта изменяется в соответствии с состоянием сознания. Оно имеет мало общего с содержанием самого опыта. Едва ли есть какое-либо функциональное проявление, которое не могло бы в один момент казаться важным, а в другой – неважным. Мы, следовательно, должны заключить, что ценности не могут быть знаемы. Это согласуется с приписыванием их элементу сознания в нашем опыте.

Изучение ценностей должно быть разделено на две различные области. В одной мы ищем ответ на вопрос, каковы ценности, а в другой – на вопрос, что значит слово "должен". Это приблизительно соответствует предметам двух Кантовских "Критик" – "Критики способности суждения" и "Критики практического разума". На первый вопрос нужно отвечать в терминах бытия и сознания, а на второй – в терминах понимания и воли. Первый может быть назван эстетическим , а второй – этическим. Отрицать, что может быть эстетическое или этическое знание, не значит положить конец поиску ценностей, и это также не лишает практическую жизнь ее значения. В той мере, в какой наше внимание направлено только на функцию, мы не можем ожидать обнаружить что-либо за пределами фактов. Но несмотря на это, мы продолжаем делать суждения ценностей и чувствовать себя субъектами этических требований.

Позиция логического позитивизма оправдана в той мере, в какой он утверждает, что мы никогда не можем знать ни того, что ценно, ни того, что мы должны делать. Мы можем, однако, сознавать, что является ценным, и мы можем понимать, что нужно делать. Мы никогда не можем провести точного, недвусмысленного различения между фактом и ценностью, потому что ни чистый факт, ни чистая ценность не могут быть испытываемы по отдельности. Следовательно, философская дискуссия об отношениях между ними носит почти неизбежно искусственный характер и оставляет нас неудовлетворенными. Очень удобно иметь возможность изучать бытие без какого бы то ни было отнесения к функциональной деятельности, но было бы ошибочным предполагать, что функция и бытие могут существовать друг без друга. Когда мы сталкиваемся с проблемами ценности, мы не можем обойтись без знания; но для их разрешения мы вынуждены выходить за пределы знания. Если бы весь наш опыт мог быть описан в функциональных терминах – и следовательно, мог бы быть знаем – прогресс знания мог бы в конце концов автоматически предоставить нам средства ответа на любой и каждый вопрос. Именно потому, что вопросы, которые наиболее глубоко нас затрагивают, не могут получить ответа в терминах одного лишь знания, мы вынуждены привлекать новое измерение в наше исследование. Чтобы обнаружить это, мы должны вернуться к опыту.

"Важное" – это то, чего мы не можем знать, потому что по самой своей природе оно не знаемо. То, что реально существенно – это ценность, а не факт. Сократ, однако, принимает крайнюю позицию – что знание чего-либо лишает его ценности, и что вера в Бога значима лишь постольку, поскольку мы не способны "знать", что Он существует.

Ценности ассоциируются с интересом, а интерес зависит от потенциальности и способности приспосабливать актуальное и потенциальное друг к другу. Если событие является "неизбежным результатом", оно перестает быть интересным. Ситуация, в которой присутствует только одна потенциальность, была бы лишенной ценностей. Напротив, мы можем сказать, что чем больше богатство потенциальностей, содержащееся в каждом элементе опыта, тем более мы чувствуем, что он требует от нас суждения ценности. В первом приближении мы можем сказать, что, когда опыт рассматривается с точки зрения его актуального содержания, мы обнаруживаем факты, а когда он рассматривается с точки зрения своего потенциального содержания, мы обнаруживаем ценности.

Факты не предъявляют к нам требований, а ценности предъявляют требования, которым мы бессильны удовлетворить, поскольку характер ценностей таков, что реализация одной должна включать принесение в жертву другой. Ценности и факты могут рассматриваться как утверждающий и отрицающий элементы, которые, пока они не обрели согласования, производят лишь полярную силу фрустрации и неудовлетворения. Мы можем употребить слово "значение" для обозначения того, что согласует факт и ценность, помня, что такое употребление предполагает ассоциирование значений скорее с волей, чем с сознанием или функцией. Мы должны также признать, что такая интерпретация слова "значение" подразумевает, что ценности в отсутствие фактов не значат ничего. Мир чистых ценностей должен превратиться в сон, грезу неисполненных потенциальностей, так же как мир несоотнесенных фактов может быть лишь мертвым миром. Всегда и во всем есть нужда в согласовании не только факта и ценности, но и одного уровня ценностей с другим. В области факта есть несвязность; в области ценностей – конфликт лояльностей. Обнаружение значений на каждой шкале и на любом уровне – это задача понимания. Такое употребление слова "значение" соответствует принятому в разделе 2.4.2., где оно было определено как распознавание повторяющегося элемента опыта, потому что, как мы увидим далее, повторение – это характеристика согласующего элемента и распознавание зависит от соединенного действия ценности и факта.

Значение – это нечто отличное по природе как от факта, так и от ценности. Мы не знаем значений, и мы не можем испытывать их сознательно. Вот почему, как мы видели при рассмотрении языка, коммуникация значений сама есть триада, в которой знак, символ или жест служат для передачи акта воли. В эволюции языка исходным пунктом является коммуникация знания; но цель языка – достичь передачи значений. Во внутреннем опыте индивидуума происходит такая же трансформация, которая начинается с взаимного освобождения сознания и функции, но ведет к пониманию того, что значит опыт. Мы употребляем такие термины, как "естественный", "подлинный" и даже "реальный", чтобы показать, что мы распознаем значение в данном опыте, и такие слова как "неподлинный" или "иллюзорный", чтобы указать, что данное выражение не означает того, что оно претендует означать. Мы также употребляем такие слова, как "истинный", "ложный", "прекрасный" и "безобразный" в попытке передавать значения. Рефлексия, однако, показывает нам, что значение чего бы то ни было – мера способности быть тем, что оно есть. Чем более данная сущность может быть собой, тем большее значение она обретает.

Безобразный", "прекрасный", "истинный", "ложный" – это термины, которые передают значения, только когда они поставлены в постоянный контекст узнаваемых фактов. Тем не менее, это ценностные слова, и поэтому они соотносимы с бытием. Истинность значима не как критерий знаний и не как качество опыта, но как нечто, что согласует то и другое. Красота может быть "чистой" ценностью – это мы рассмотрим позже.– но значение слова не может быть найдено иначе, кроме как в контексте факта.

3.6.3. ФЕНОМЕНЫ КАК ПЕРВИЧНЫЕ ДАННЫЕ

"Чистое" знание, оторванное от бытия и воли, есть абстракция, которая не находит себе места ни в каком возможном опыте. Подобием такого "чистого" знания может быть хорошо организованная картотека, запертая в каком-нибудь чулане и забытая своим владельцем. Каждый конкретный опыт является смесью функции, бытия и воли; и если по какой-то причине нам нужно изучить одно из трех отдельно, лучше всего поместить себя в такую перспективу, которая будет сводить к минимуму относительную значимость двух остальных. Если, например, мы заняты проблемой знания, мы вынуждены идти на компромисс, состоящий в выделении функционального элемента нашего опыта и таком рассмотрении его, как если бы он мог существовать сам по себе. Для обозначения опыта, рассматриваемого в перспективе, минимизирующей различения бытия и воли, мы будем употреблять термин феномен.

Факт тогда нужно рассматривать как сведение феномена к знанию. Факт есть, грубо говоря, все, что мы можем знать, а феномен есть все, что присутствует в данном состоянии сознания. Чтобы "знать" то, что присутствует – факт – необходимо исключить из феномена все нефункциональные элементы. Из этого следует, что содержание знания должно быть меньшим, чем содержание феноменов.

Сведение феноменов к фактам – пример метода последовательного приближения, единственного совместимого с удержанием значений. Феномены – сырой материал знаний. Они включают как внешний, так и внутренний опыт, воспоминания, ментальные ассоциации, осведомленность о чувствованиях и органических ощущениях. Ненаблюдаемое, то, о чем мы можем лишь умозаключать от чувственных восприятий, не менее феноменально, чем то, что мы видим, слышим, чем другие впечатления, соотносящие нас с материальными объектами вне наших тел.

Мы определили опыт как тотальность данного, независимую от какого бы то ни было частного центра или состояния сознания. Феномены – это опыт, соотнесенный со специфическим модусом сознания, с сознанием нормального человеческого существа. Феноменальный мир – это мир, как он представляется обычному человеку в его нормальных состояниях сознания, до всякого различения факта и ценности. Под "нормальным" подразумевается, что мы исключаем галлюцинации и фантастические выдумки, которые не поддаются верификации в наблюдении или эксперименте. "Нормальное состояние" может воспроизводиться и изучаться, а при необходимости может быть измерено и выражено в количественных терминах.

3.6.4. МЕСТО ЦЕННОСТЕЙ В ЕСТЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ

Обращаясь к изучению факта, мы полагаем, что незаконно искать ответов на вопросы "каким образом", "для чего" и "как". Такая процедура оказывается удобной и эффективной; но мы должны остерегаться ошибочного предположения, что истинное заключение свидетельствует о справедливой предпосылке. Искусственные и условные различения могут быть полезными в качестве инструментов, но их употребление оправдано лишь постольку, поскольку мы сохраняем ясное представление о ситуации, в которую они сами входят как предметы нашего исследования. Задача естественных наук – иметь дело с фактом, и им дано право оставлять в стороне вопросы ценностей; но это не снимает значимости таких вопросов.

Мы должны, однако, быть осторожными, когда мы беремся очерчивать поле исследования. Из-за неумения обращать внимание на возможные недостатки языка мы можем проглядеть важные различения и таким образом сделать несостоятельными наши открытия. Описать факты легко, поскольку они поддаются классификации в терминах наблюдаемых регулярностей; но сама общность некоторых из наших заключений обманчива, и мы должны понимать, почему это так. Методы, которые мы обычно используем, чтобы иметь дело с фактами, сложны, но в целом они успешны. Они все имеют одну общую черту, а именно, они начинают с исключения различий, которые могли бы быть замечены посредством сознания. Такое исключение необходимо, ибо без него мы оказались бы вовлеченными в противоречия, поскольку в нашем опыте могут одновременно присутствовать два разных состояния сознания, каждое из которых осведомлено об очевидно различных наборах фактов. Возникающие в результате противоречия могут приняты за невнимательность – когда мы не замечаем, что делаем не то, что намеревались. Когда такая ситуация возникает в ходе научного эксперимента, мы считаем это неудачей и начинаем заново. Научное наблюдение и эксперимент, посредством которых мы стремимся расширить наше знание факта, проводятся в предположении, что сделано все для того, чтобы минимизировать любые эффекты, которые могут возникнуть из-за изменений в состоянии сознания наблюдателя. Даже попытка учесть сознание как фактор суждения рассматривается большинством ученых с подозрением.

Отношение недавно кончившего университет ученого к эксперименту, включающему субъективные суждения, любопытно и нелогично, хотя и понятно. За время обучения его научили верить, что вещи, которые он измеряет во время своей "практической работы" – это факты, непоколебимые и истинные. Его вера в них превосходит религиозную веру. Превыше всего он верит в догму Кельвина, что мы должны измерять для того, чтобы понимать. Он редко продвигается до постижения принципа неопределенности в физическом измерении, и может пройти много лет, прежде чем он обнаружит, что все измерения требуют суждения, устанавливающего компромисс между точностью и целесообразностью. В результате он отвергает все эксперименты, которые включают прямое субъективное суждение, как "неопределенные и неточные". Такое догматическое отношение свойственно не только молодым ученым.

Даже когда субъективные суждения неизбежны, влияние состояния сознания редуцируется, насколько это возможно, посредством увеличения количества наблюдателей и применения методов статистики.

Когда мы переходим от общей оценки научных данных – т.е. фактов – к актуальному проведению эксперимента, мы видим, что даже в наблюдении феноменов невозможно обойтись без ценностных суждений. Ученый хочет установить факты и часто утверждает, что он это делает без суждений ценности. Это, однако, самообман, потому что успех в научном исследовании зависит от выбора области экспериментирования, способной дать интересные и "ценные" результаты. Даже когда эксперимент уже выбран, и точность наблюдения становится основной целью работающего, отделение факта от ценности по-прежнему невозможно – даже в той самой процедуре, которая стремится его произвести. Замечая и исключая противоречивые наблюдения, возникающие из-за невнимательности или ошибочной экспериментальной процедуры, ученый делает суждение ценности, а не факта. Даже в этом негативном смысле ценность испытывается как интерес, любопытство, желание и т.п. Эти импульсы дают себя почувствовать посредством своего влияния на наше внимание. Мы внимательны к тому, что нас интересует, а когда мы внимательны, наше состояние сознания меняется. В более широком смысле ценность обнаруживается, когда мы можем стоять в стороне от данных непосредственного чувственного опыта и рассматривать все происходящее на фоне прошлых и будущих событий. В самом высшем смысле ценность испытывается sub specie aeterninatis. Для этого уровня сознания нет разделения знания, суждения и решения, и поэтому он соответствует достижению объективного разума. Наше обычное сознание может разделять факт и ценность лишь в меру своих ограниченных способностей; оно видит лишь феноменальный мир, и даже его – неполно.

Целостность относительна. В нашем ограниченном опыте мы никогда не находим целых, которые совершенно интегрированы. Целые есть также структуры, и мы никогда не находим их полными. Из-за несовершенства и неполноты всегда есть элемент обескураживающей беспорядочности в наших попытках осмыслить мир вокруг нас; эта обескураженность сменяется изумлением и восхищением, когда мы различаем за непосредственной путаницей очертания универсального паттерна. Обескураженность и восхищение – одинаково действенные элементы нашего опыта; это полюса магнита, который служит для направления нас к пониманию. Из нашего опыта хаоса и космоса мы должны выковать инструменты, посредством которых мы можем подняться до перспективы объективного разума. В таких методах нет ничего обязательного; для некоторых целей и при определенных условиях один метод может оказаться более пригодным, чем другой. Можно обнаружить, что методы, пригодные для работы с фактами, в целом неприменимы к изучению проблем ценности. Выбор методов иногда может быть субъективным и даже вполне произвольным, так что метод, хорошо работающий для одного, может не подойти другому. Таким образом, хотя мы и можем предложить методы и процедуры, которые окажутся полезными для нашего будущего исследования, их не следует принимать за всеобъемлющие, пригодные для всех целей.

3.6.5. ГОМОГЕННОСТЬ ФАКТА КАК ОСНОВНОЙ ПОСТУЛАТ

Неротефлектированный чувственный опыт, даже когда он приведен порядок, в очень малой степени является знанием. порождает работы На ранней стадии этой работы мы лишь. Возможность перехода к знанию, которое универсально, действительно и применимо, зависит от обнаружения – посредством рефлексии – категории. Наше знание категорий это факт особого рода – факт, связывающий, сгармонизированный с ценностью и значением. Достижение этой гармонии есть цель и достигается она лишь в процессе последовательного приближения. Сначала, на первом этапе, примем допущение, что факт есть система. Это позволит нам сформулировать основной постулат гомогенности факта. Мы таким образом устанавливаем твердое основание для наших дальнейших рассуждений – можем рассматривать факт как нечто целостное, единую область, любая часть которой может быть опознана посредством оперирования такого рода, которое мы уже умеем выполнять. Одна из основных задач естественной философии – рассмотреть следствия этого постулата и применить его к расширению нашего знания факта за пределы ограничений нашей непосредственной осведомленности. Эта задача не может быть выполнена посредством внимания к одному лишь факту, ибо она требует постоянной аппеляции к значению, чтобы выбирать из бесконечно предстающего перед нами опыта те феномены, которые могут наилучшим образом обогатить наше знание.

Прогресс науки состоит в нахождении все лучших средств для перехода от феноменов к фактам. Этот прогресс часто обманчив, ибо феномены – если их привести в движение посредством хороших гипотез – полны данных, которые необходимо приводить в порядок и реорганизовывать. Формулирование научной теории можно сравнить с открыванием ворот в переполненной овчарне. Одна-две смелые овцы пробуют выйти; другие следуют за ними, в конце концов начинается свалка, и нужны пастухи и овчарки, чтобы управлять этой толпой. Искушение умножать знание увеличивая количество фактов ничего не прибавляет к нашему пониманию феноменов, и усугубленное целью достижения "практических результатов", служит лишь нашей адаптации к функциональному механизму мира, в котором мы живем. Эту адаптацию нам приятно называть "управлением природой", причем мы не замечаем, что с равным успехом можно сказать, что природа управляет нами. Знание приводит нас в движение, но оно не делает нас свободными.

Проблемы, связанные с переходом от феноменов к факту – предмет естественной философии, задача которой – удостовериться, что мы осознаем значимость перехода от опыта к знанию. Даже упрощая опыт до уровня обыденного сознания, мы видим, что задача сведения данных естественных наук в единую схему становится все более трудной с каждым годом. Объем данных, составляющих наше знание факта, непрерывно возрастает и расширяется. Частично это происходит благодаря систематической записи чувственного опыта, частично – благодаря употреблению различных приборов, которые служат для расширения возможностей наблюдения далеко за пределы непосредственных данных человеческих органов чувств. Действительно, количество и разнообразие обнаруженных фактов так велико, что в нашем столетии едва ли была сделана попытка построить из них единую структуру, которая могла бы быть названа "знанием феноменального мира". Вместо этого порядок ищется в рамках различных ограниченных областей. Эта процедура прекрасно работает, пока мы вынуждены специализироваться, но она ведет к отвлечению нашего внимания от феноменов и заставляет нас верить, что факт каким-то образом непосредственно дан нам в нашем опыте. Любое предположение, что возможна единая структура, в которой все знание найдет свое место, вызывает недоверие ученых, которые помнят неудачу "системосозидателей" последних двух столетий, разрушившую доверие к спекулятивной философии, и поддаются доминирующей в последнее время позиции, завоеванной анализом и критицизмом – в то время как все эти неудачи возникают из-за незамеченного нарушения при переходе от феноменов к факту. Ошибка состоит в предположении, что причина и цель каким-то образом обнаруживаются в нашем чувственном опыте. Факты обычно описываются в терминах процессов, происходящих во времени, и это описание едва ли может избежать употребления языка причинности и целеполагания. Действительно, эти понятия столь глубоко укоренены в нашем обычном языке, что нам трудно выражаться и даже думать, не употребляя их.

В двадцатом веке естественные науки – уже одной только инерцией открытий – ослабили веру во многое, что ранее считалось твердо установленной истиной. Новые открытия сделали возможными две линии философских исследований. Одна следует старым методам специализированных гипотез, которые делают возможным описание феноменов как фактов и обращение с ними как с фактами, которые, в свою очередь, могут быть употреблены для цели технологического развития; другая исследует полную риска ничейную землю, лежащую между фактами и феноменами. Последняя – опасная почва для тех теоретиков, которые считают, что надежны только методы наблюдения и анализа. Ученый-экспериментатор, однако, по необходимости остается в опасной зоне, ибо именно здесь обнаруживают себя феномены. Так возникает повторяющееся непонимание между теоретиками и экспериментаторами; хотя в некоторых отраслях науки уже считается необходимым принимать новые факты такого рода, которые не удовлетворяют старым правилам логики и даже не могут быть адекватно выражены в словах.

В прошлом, вследствие некритического принятия некоторых неточно сформулированных предположений, ученые завели привычку считать открытие специфических регулярностей в узкой области в некотором смысле более респектабельным и заслуживающим поощрения, чем обнаружение общих принципов, презрительно называя их "метафизическими", и предпочитая прямое внимание к тому, что они называют "обобщением" на основе наблюдения и эксперимента. Поскольку обобщение в любой форме означает выход за пределы непосредственного опыта, законность такой процедуры может лишь предполагаться, как сама собой разумеющееся. Позже, однако, ученые пришли к признанию, что некритическое отношение к общим принципам, это не только плохая философия, но и плохая наука. Они поняли, что многие принципы, которые ранее принимались как имеющие универсальную действенность, впоследствии оказались несовместимыми с наблюдаемыми фактами. Например, в естественной философии девятнадцатого века никоим образом не подвергали сомнению принцип непрерывности, который казался экспериментально установленным навеки работами Жюля и Кельвина. Может быть, наибольший удар по самоуспокоенности физиков был нанесен, когда Планк продемонстрировал, что на атомной шкале существует прерывность, что в природе все действует скачками. Принцип единообразия, который тоже считался само собой разумеющимся в девятнадцатом веке, привел к бессмысленной и безнадежной погоне за механическим объяснением всех феноменов, включая жизнь и сознание, погоне, наскучившей как физикам, так и биологам.

3.6.6. ПОСТУЛАТ УНИВЕРСАЛЬНОГО ПОДОБИЯ

В соответствии с принципом структуры за всем разнообразием феноменов лежит единый паттерн. Мы не можем ни понять этот принцип, ни полностью схватить его значение. Однако, основываясь на методе последовательного приближения, мы можем взять на себя смелость сформулировать постулат, основанный на этом представлении, даже прежде, чем мы сможем понять или применить его, поскольку мы имеем интуицию его истинности, которая глубже, чем противоречия нашего более поверхностного опыта феноменов. Этот постулат мы можем назвать постулатом универсального подобия. Практически мы можем извлечь из этого постулата правило, которое может быть применено при сведении феноменов к фактам. Именно в соответствии с этим постулатом мы предполагаем, что распознаваемые нами соответствия являются частичными проявлениями одного универсального паттерна. Мы, следовательно, должны стремиться проникнуть более глубоко, нежели это требуется для нахождения и прояснения универсалий. Мы скоро обнаруживаем, что неразличающее знание, как оно выражено в общих формах языка, всегда подразумевает – хотя обычно без признания этого – универсальное подобие.

Естественные науки должны делать фундаментальные, т.е. метафизические предположения относительно своих предметов, но они стремятся оправдать эти предположения, апеллируя к опыту. Остается, однако, верным, что ни один чувственный опыт не вселяет в нас уверенность в единообразии и связности феноменов. Напротив того, мы обнаруживаем гетерогенный и прерывистый поток впечатлений. Равным образом, в нашем внутреннем мире мы находим столь же гетерогенный и не менее прерывистый поток автоматических ассоциаций.

Мы издавна привыкли интерпретировать наши чувственные впечатления как материальные объекты и их поведение, а наши ассоциации – как мысли и мышление. Но за этими интерпретациями лежит предположение о структуре того и другого, которое требует акта веры. мы верим, что природа не играет с нами шуток, а также, что наши автоматические ассоциации большей частью соотносимы с нашими чувственными впечатлениями. Мы также вынуждены предполагать, что память в большей или меньшей степени заслуживает доверия.. Некритически принимая эти предположения, мы склонны проглядеть беспорядок и сложность нашего непосредственного опыта.

Тем не менее представители естественных наук восемнадцатого и девятнадцатого веков не полностью заблуждались, следуя своим процедурам. Их ошибка состояла в ложной вере в адекватность их методов и окончательность суждений. Поиск универсальных законов велся в предположении, что они окажутся простыми и выразимыми в терминах человеческого знания. Ньютоновские законы движения считались прообразом законов, еще более простых и еще более широких по сфере применения. Странно, что в эти века не обращали внимания на феномен случайности и вследствие этого отказывались принимать неопределенность как элемент факта. Наука сделала большие успехи, несмотря на этот отказ, только благодаря бессознательному соотнесению с правилом универсального подобия. Доктрина лорда Кельвина, что измерение есть единственный источник достоверного знания, не может быть принята без критики, но она, тем не менее, имеет твердое основание в принципе универсального подобия. Когда мы предполагаем, что футовая линейка остается той же самой, применяем ли мы ее к измерению стены или длины одежды, мы обращаемся к этому принципу. Научная индукция в действительности не имеет иного оправдания, кроме свидетельства нашего опыта, что одинаковые ситуации повторяются. Этих примеров достаточно для того, чтобы показать, как широко характеристика универсального подобия раскидывает свои сети и как она может служить для сведения воедино многих предположений, без которых не может работать естественная наука. Применяемый с должной осторожностью – т.е. с учетом того, что мы находим в нашем опыте – постулат гомогенности факта и правило универсального подобия может послужить твердой основой для объединения наук.

Становится все более ясным, что наблюдение неотделимо от наблюдателя. Понимание этого приводит к возвращению к феноменализму, противопоставленному объективизму в науке. Но реальная значимость этой перемены отношения еще не схватывается полностью. Мы возвращаемся назад к феноменализму, потому что обнаруживаем, что невозможно не учитывать элементы бытия и воли, которые присутствуют в каждом моменте опыта, и что это открытие указывает на направление, в котором следует искать объединения наук. Очевидно, что, поскольку дело касается внимательного наблюдения, мы должны принимать во внимание роль сознания в восприятии. Различие между учеными лежит в основном в способности "видеть" феномены, которые они наблюдают. Феномены не историчны; они наличествуют, и всегда наличествовали для опыта. Факт историчен; это аккумулированный результат сведения человеком феноменов к статусу знания. Каждый важный шаг в истории факта совершается посредством признания противоречия. Заурядный ученый видит одни и те же факты, поскольку он приспособился к этим ограничениям посредством знания, что должно получиться из проводимого эксперимента, и это делает его слепым к тому, что действительно происходит. Гениальный ученый видит то, что противоречит наличествующему факту, т.е. феномен как таковой.

Это, однако, не все, что содержится в прямом восприятии феноменов; форма воли, присутствующей у наблюдателя, также должна быть принята во внимание. Опыт учит нас, что два ученых не только могут видеть различные и по-видимому противоречащие друг другу факторы в одной и той же ситуации; они могут также поставить различные эксперименты, основанные на этих противоположных взглядах, чтобы раскрыть феномен. Великий ученый – не тот, кто знает факт, но тот, кто имеет волю изменить его. Это – подлинное экспериментирование, но оно редко достигается. Даже гениальный ученый, однако, создает свой эксперимент по долженствованию – т. е. в соответствии с той формой воли, которая наличествует в нем, и которую он сам не может изменить. Он всегда ведом – сознательно или бессознательно – чувствованием универсального подобия.

3.6.7. ПОСТУЛАТ СТРАТИФИКАЦИИ СУЩЕСТВОВАНИЯ

Отбор в процессе сведения феноменов к фактам был бы практически неразрешимой проблемой, если бы не имели средств для различения классов феноменов, которые могут быть отнесены к одной и той же ступени или уровню существования.

Таким средством является постулат стратификации существования. Благодаря принципу, что целостность есть одномерное свойство, все существование может быть разделено на страты, лежащие между различными уровнями интенсивности внутренней объединенности, и каждому страту может быть приписано числовое значение в соответствии с единой шкалой –универсальной шкалой бытия.

Этого принципа самого по себе было бы недостаточно для того, чтобы определить, к какому страту следует отнести данную сущность, если бы не было также принципа разделения, возникающего из принципа полярности.

Далее, страты должны быть соотнесены друг с другом, иначе мы должны были бы рассматривать существование как состоящее из ряда закрытых систем и потому непостижимое. Стратификация существования, однако, обладает той особенностью, что хотя страты и закрыты друг для друга, но лишь относительно. Закрытость стратов может быть названа статистической недоступностью – статистической в том смысле, что есть лишь очень маленькая вероятность, что сущность, существующая на одном уровне, оставаясь тем, что она есть, перейдет к существованию на другом уровне. Эта ситуация может быть выражена в дополнительном постулате, что каждый космический страт статистически недоступен для всех других стратов.

Стратификация существования дает возможность изучать феномены в соотнесении со специфическими формами упорядоченности, не принимая во внимание общую неупорядоченность или присутствие других форм упорядоченности. Таким образом возникают различные отрасли науки, каждая из которых имеет в качестве предмета определенный страт существования. До сих пор ученые-естественники не обращали достаточно серьезного внимания на проблемы, связанные с отношениями между стратами, но ограничивали свои усилия прояснением фактических законов, действующих на каждом уровне.

Законы, управляющие отношением между стратами, не являются полностью фактическими, но включают отношения ценностей. Посредством метода последовательного приближения, однако, возможно установить общую шкалу существования прежде всего, а позже прояснить отношения между уровнями. Такое прояснение в основном касается значений, и потому выходит за пределы строго ограниченной задачи сведения феноменов к фактам.

3.6.8. ПОСТУЛАТ КОМПЛЕМЕНТАРНОСТИ

Связь между четными и нечетными принципами показывает, что ни один ряд не может быть понят безотносительно к другому. Мы видели пример этого в необходимости учитывать как целостность, так и полярность для формулирования постулата стратификации существования. Универсальное подобие может быть обнаружено в принципе структуры, но другие принципы также должны быть приняты во внимание. Древнее высказывание Демокрита, что "путь вверх есть путь вниз", может быть переформулировано как постулат комплементарности, в соответствии с которым во всем необходимо сопоставлять противоположные взгляды, чтобы придти к значениям. Мы уже видели это в отношении факта и ценности. Это проявляется в мире факта в противопоставлении динамического и статического аспектов опыта, формулируемых в четных и нечетных категориях.

Трудная, но необходимая дисциплина состоит в рассмотрении каждой ситуации как утверждения и отрицания; каждого момента, как возникающего и исчезающего; каждого процесса – как концентрации и экспансии. Последнее противопоставление требует специального внимания; лучше всего рассмотреть его в соотнесении с принципом структуры. Структуры входят в наш опыт различными путями, в соответствии с пространственно-временной перспективой. Структура в пространстве – как, например, полностью выросшее дерево – воспринимается как целое, и его паттерн состоит в устройстве и связывании различных частей: корней, ствола, ветвей, листьев и др. Событие, такое как рост дуба из желудя, испытывается последовательно во времени, и мы должны проникнуть за непосредственный чувственный опыт, чтобы распознать в событии единство. Существуют также единые структуры, которые не испытываются во времени и пространстве, как, например, система классификации или организации. Периодическая система элементов или диатоническая музыкальная гамма – примеры единых структур, которые не зависят от организации в пространстве или последовательности во времени. Есть также структуры, которые мы испытываем, но не можем ни соотнести с пространством или временем, ни привести в некоторую абстрактную логическую схему. Сущностная природа человека, с присущими ей потенциальностями – вечностная структура такого рода.

Структура поистине столь фундаментальна, что в нашем опыте она предшествует даже пространству и времени. Нужно признать, что это так, если мы не хотим быть обманутыми значительными различиями, которые видятся в структурах, рассматриваемых в перспективе темпоральной актуализации. События во времени представляют разнообразные узнаваемые черты. Например, существуют консервативные события, такие, как продолжающееся существование материального объекта; есть циклические события, такие, как качание маятника; есть движения экспансии, такие, как рост дуба из желудя; и есть движения концентрации, такие, как сжатие пружины. В каждом из этих примеров представлен один и тот же фундаментальный принцип структуры, но разным образом. Движения экспансии и концентрации требуют специального рассмотрения из-за их важности для понимания комплементарности. Концентрация – это процесс, посредством которого более высокая ступень энергии отбирается данным целым, а более низкие ступени отбрасываются. Это сущностный паттерн жизни как таковой, но он также присутствует везде, где есть накопление потенциальной энергии как в органической, так и в неорганической материи.

Если мы возвратимся к примеру желудя, вырастающего в дерево, мы можем увидеть, что движению экспансии предшествовало движение концентрации, посредством которого генетические родительские факторы отложились в зерне. В этом процессе заложено различие между потенциальным и актуальным. То, что стало актуальным и воспринимаемым, в той же мере исчерпало скрытые возможности. Экспансия, следовательно – это движение от невидимого к видимому, в то время как концентрация – возвращение к скрытым потенциальностям, которые сохраняются невредимыми в вечном источнике. Простым примером этого перехода от невидимой потенциальности к видимой актуальности и обратно можно увидеть в качании маятника. В терминах наблюдения можно сказать, что вся энергия видима в тот момент, когда скорость максимальна – в нижней точке качания. Это состояние видимой энергии. В момент покоя в верхней точке качания нет видимого движения, и нет момента силы, измеримого воздействием силы на какое-либо другое тело – энергия невидима, скрыта, но обладает потенцией.

Когда процесс цикличен, в общем исходе вещи остаются теми же, какими были. Одна цикличность, однако, не раскрывает полностью значимость взаимодействия концентрации и экспансии. Мы должны, поэтому, найти ситуации, где эти два движения могут быть разделены. Это разделение можно увидеть в накоплении потенциальности посредством такого действия, как поднимание камня на вершину горы. Потенциальность, накопленная или концентрированная в камне, может сохраняться неопределенно долго, пока камень не будет сдвинут и не покатится вниз. В этом случае процессы концентрации и экспансии отделены друг от друга во времени. Здесь нет циклического обновления, как в маятнике, потому что вся энергия движения теряется в тернии и расходуется на вибрации тепла и звука. Поднимание камня на гору – это событие со своей собственной структурой во времени. Та же структура воспроизводится в обратном направлении, когда камень скатывается, но стой существенной разницей, что второй процесс достаточно лишь начать, а дальше он сам движется по инерции, в то время как первый продолжается лишь постольку, поскольку в него вкладывается требующая усилия и непрекращающаяся работа. Это может быть выражено так: процессы, направленные вверх, обратимы, а процессы, направленные вниз, необратимы.

На первый взгляд не очевидно, что всякий процесс концентрации соответствует паттерну "требующей усилий непрекращающейся работы" Тем не менее, когда мы посмотрим более внимательно, мы можем увидеть, что концентрация всегда реализуется за счет окружающей среды. Когда дуб производит желудь, происходит вытягивание биохимических соков высокой потенции из сока растения и окружающих тканей, а это, в свою очередь, зависит от извлечения питания из воздуха, воды и земли.

В процессе экспансии преобладают причинные и статистические законы. система движется к своему наиболее вероятному, т.е. детерминированному и потому наиболее стабильному состоянию. В своем статическом положении она обладает наименьшим потенциалом и, следовательно, наименьшей возможностью породить какую-либо высшую форму упорядоченности. С другой стороны, концентрация – движение к менее вероятному состоянию, которое, следовательно, высоко потенциально, и в котором ситуацию посещает непредсказуемый элемент. Концентрация обладает потенцией, поскольку она движется в направлении, противоположном потоку экспансии, или вероятности, и следовательно "она может к чему-то придти".

В соответствии с принципом комплиментарности не может быть неуравновешенных космических диад, т.е. пар противоположностей, которые имели бы универсальный характер. Экспансия и концентрация - типичная пара, которая может быть понята, только если они уравновешены во всех процессах. Специфическая черта комплиментарности состоит в том, что она не является ни наблюдаемой как процесс, ни ненаблюдаемой как потенциальность. Такие диады, как дуализм частицы и волны в электроне и протоне, иллюстрируют эту особенность. Комплиментарность – источник связности, которой поддерживается равновесие существования. Для выражения этого свойства мы будем использовать термин "гипарксис", который обычно переводится как "субсистенция" или "существование", но который в подлинном значении обозначает способность быть.

Аристотель ввел термин "HYPARXEIN" для обозначения способности /power/ существовать в отличие от "OISIA", обозначающего само существование. В отрывке из "Метафизики" (1040, 9-15) ясно, что "HYPARXIS" означал для Аристотеля способность данного животного приблизиться к идеальному существованию своего вида. Неоплатоники, в частности Прокл, по-видимому, употребляли этот термин с тем оттенком значимости, который мы хотели бы приписать промежуточному детерминирующему условию..

3.6.9. ПОСТУЛАТ УНИВЕРСАЛЬНОЙ ДЕЙСТВЕННОСТИ

ЗАКОНОВ СИСТЕМЫ КООРДИНАТ

Знание факта – первое стремление естественной философии, но конечной целью должно быть понимание значений. Чтобы воспринимать и коммуницировать значения, необходимо обобщение такого рода, которое не призвано устанавливать факты.

Для того, чтобы обобщать, мы нуждаемся в принятии различных правил перехода от знаемого к незнаемому. Чтобы быть эффективными, такие правила должны обладать универсальной значимостью. Все такие правила вместе могут быть описаны как законы системы координат, и, поскольку они служат установлению и коммуникации значений, они должны быть связаны прежде всего с волей.

Хотя воля не может быть знаема, она входит в каждый феномен как законы, которые определяют его возможные и невозможные актуализации. Феномены соответствуют тем уровням бытия, где независимость от окружающей среды невелика. Следовательно, управляющие ими законы по большей части касаются не индивидуального поведения, а регулярностей, наблюдаемых в больших количествах или в циклических ситуациях, которые вместе составляют законы природы. Так же как функцию легче всего изучать, исключив, насколько это возможно, различия бытия, так же и в воле мы лучше всего можем находить регулярности, начиная с самого нижнего уровня бытия, где внутренне единство целых играет небольшую роль или вовсе не играет никакой роли. Таким путем обнаруживаются законы, которые независимы от градаций целостности и должны быть поэтому применимы повсюду в мире факта. Эти законы отличаются от научных обобщений по причине их всепроникающего характера, что может быть выражено в постулате универсальной действенности законов системы координат. Система координат – это форма, в которой мы имеем опыт феноменов. Феномены имеют пространственную организацию и следуют друг за другом во времени. Пространство и время – свойства, принадлежащие системе координат; они не являются ни поведением, ни существованием. Это есть, однако, универсальные регулярности, не сводящиеся просто к конфигурации или последовательности. Время само также консервативно и необратимо. Пространство обладает детерминациями величины и направления. Это не единственные виды универсальной детерминации, которой подлежат феномены. Тем не менее, какими бы ни были ограничения, они могут быть сгруппированы в классы в соответствии со своими свойствами; но группируя их таким образом, мы обнаруживаем, что нужно соблюдать определенные правила, если мы хотим, чтобы наши утверждения соответствовали опыту. Это правила логики, которые остаются действенными независимо от того, к какому роду целых они применяются. Наконец, есть регулярности, связанные с сосуществованием потенциальностей; например, правило, что более высокая потенциальность подразумевает более низкую, но не наоборот.

Все регулярности универсального характера, которые не зависят от любой данной ступени целостности, могут быть названы "детерминирующими условиями системы координат". Главная характеристика этих условий состоит в том, что опыт никогда не может не удовлетворять им – по крайней мере на уровне феноменов, доступных нашим обычным состояниям сознания. Детерминирующие условия системы координат, следовательно, не сходны с научными обобщениями, которые имеют только ограниченную действенность в пределах данного страта существования; они также не соответствуют регулярностям существования, которые есть не более и не менее, как группирование целых в соответствии с интенсивностью их внутренней объединенности. Четыре детерминирующих условия, с их основными характеристиками, показаны в следующей таблице:

Детерминирующие условия

Феноменальная характеристика

Вечность

Потенциальность и интенсивность бытия

Время

Актуализация и необратимость

Гипарксис

Способность быть и цикличность

Пространство

Присутствие и со-существование

В течение тысячелетий человечество достигло общего отношения к феноменам, в котором различия поведения, существования и системы координат принимаются внутренне, хотя могут и не осознаваться явным образом. Научное исследование и философский критицизм дают лишь определенную точность интерпретации опыта здравым смыслом, и иногда эта точность достигается ценой утраты применимости. Мы так привыкли к взгляду на мир с точки зрения здравого смысла, что нам трудно распознать шаги, посредством которых он достигался. С этой целью будет полезно пройти те ступени, посредством которых разумный наблюдатель может придти к пониманию игры в шахматы без какого бы то ни было предварительного знания игры, рассматривая только феноменальные регулярности.

Предположим, что весьма разумное существо, ничего не знающее о человеческой жизни, замечает, что два человеческих существа, случается, берут разлинованную доску с тридцатью двумя черными и тридцатью двумя белыми квадратиками и коробку, содержащую тридцать два кусочка дерева, половина которых окрашена в белый цвет, а другая – в черный. Поместив их на доску определенным образом, человеческие существа затем передвигают их через неодинаковые промежутки времени с одного квадратика на другой. Пронаблюдав достаточно большое число игр, наблюдатель может придти к заключению относительно значимости того, что происходит. Он находит определение регулярности. Первое он замечает с самого начала: что феномен связан с доской из шестидесяти четырех квадратиков и кусочками дерева, которые, будучи различными по размерам, цвету и форме, распадаются на шесть различных классов, узнаваемых по одинаковости размеров и также того способа, каким они расставляются и передвигаются по доске. Наблюдатель осведомлен о фундаментальных характеристиках всего опыта – а именно, целостности, соотнесенности, структуре и т.д. Благодаря этому его изучение феноменов даст ему возможность различить последующие виды регулярностей, которые можно увидеть в поведении шахматистов. Одна из них – последовательность событий. Игроки садятся, расставляют фигурки на доске, выбирают цвета, совершают начальные ходы, переходят к середине игры и достигают конца, когда один из игроков теряет короля или получает мат. Это полный процесс, в котором может быть различен принцип структуры. Хотя цикл часто неполон, поскольку игра кончается вничью или приходит к положению пата, все же лежащий в основе паттерн может быть узнан. Это видимый аспект процесса, который может быть знаем и интерпретируем в терминах функциональных регулярностей.

Другой род регулярностей не видим как процесс. Он обнаруживается наблюдением очень большого количества игр. Законы шахматной игры, открываемые таким образом, могут быть полностью установлены, но наблюдатель, не имеющий средств для коммуникации с игроками, никогда не может сказать, установил ли он тотальность всех законов. Например, он может наблюдать тысячи игр, не встретившись с определенной ситуацией, к которой применимо специальное правило. Тем не менее, усвоив природу игры по правилам, он будет понимать, что это – система координат, в пределах которой игра должна быть разыграна, чтобы считаться игрой в шахматы. Возможно почти бесконечное разнообразие ситуаций, но есть неизменный фактор во всех них – это правила игры.

Когда наблюдатель открыл таким образом законы шахмат, он может начать замечать, что игры могут быть классифицированы в терминах фактора, который не имеет ничего общего ни с последовательностью событий, ни с правилами игры. Это приведет его к открытию регулярностей совсем иного рода, тех, что происходят из искусства и сосредоточенности игроков. Чтобы интерпретировать правильно эти новые регулярности, ему понадобится понять свойства внимания, памяти и комбинаторной искусности, которые не обнаруживаются сами собой во внешнем поведении игроков. Он обнаружит, что градация игровой силы образует единый упорядоченный ряд, от новичка до чемпиона мира, так что игрок определенного класса скорее всего выиграет у игроков более низкого класса и проиграет игрокам более высокого класса. Изучение игры в шахматы приводит таким образом разумного наблюдателя к распознаванию регулярностей трех родов:

первая, соответствующая поведению, есть общий паттерн деятельности тех, кто занимается шахматами;

вторая, соответствующая системе координат, есть законы шахмат, которым должна соответствовать любая игра;

и третья, соответствующая стратификации существования, это распределение игроков по классам в соответствии с их игровой силой.

Аналогия неточна, но она служит для того, чтобы показать, как феномены выходят за пределы различия, но они полностью представлены только на самом нижнем уровне бытия, где дифференциации сознания имеют мало значимости в установлении основ естественных наук. Мы можем рассмотреть отдельно регулярности механизма, существования и системы координат; но когда мы собираемся применить результаты к феноменам, то есть к актуальному опыту, мы должны восстановить перспективу, чтобы не исказить картину.

Главa 7

ВОЗМОЖНОСТЬ И НЕВОЗМОЖНОСТЬ

3.7.1. ЗНАЧЕНИЕ "НЕВОЗМОЖНОСТИ"

Мы употребляем слово "невозможно" различным образом. В логическом употреблении оно относится к той или иной условности, касающейся значения слов. Например, мы можем сказать: "Невозможно для двери быть и открытой и закрытой в одно и то же время". Утверждение истинно, только если мы согласимся либо исключить из рассмотрения такие утверждения как "дверь приоткрыта", либо приписать условно слову "приоткрыта" одно из двух значений - "открыта" или "закрыта". Таким образом, невозможность зависит единственно от способа, каким мы определяем значение слов. Это применимо также к таким парадоксам как фраза Гераклита, что "нельзя дважды войти в одну и ту же реку". Мы можем согласиться, что изучение подобных парадоксов полезно в качестве упражнения в правильном употреблении языка, но мы не можем почувствовать, что это помогает нам лучше понять опыт.

Если мы говорим: "Невозможно, чтобы два и два составили пять", мы утверждаем нечто, что выходит за пределы значения слов "два" и "пять". Чтобы увидеть истинность этого утверждения, мы должны иметь адекватное представление о значимости чисел; но это не зависит лишь от определения, как в предыдущих примерах, потому что это говорит нам об отношениях классов нечто такое, что выходит за пределы языка. Также, если мы говорим, что невозможно для воды течь вверх, мы делаем утверждение, которое понятно лишь при условии достаточного знания о физическом мире; но когда это значение схватывается, оно служит для того, чтобы сообщить нам нечто фундаментально важное о природе времени и существования. Тем не менее, утверждение не является ни значимым, ни истинным, если оно не помещено в подобающий контекст, например, вода в сифоне может течь наверх, но только на высоту около тридцати футов (чуть более 10м), в то время как вода под давлением сильного насоса может потечь вверх на очень большую высоту. В той мере, в какой мы располагаем знанием о физическом мире, мы распознаем значение этих утверждений, а также пределы, в которых они истинны или ложны. Тем не менее, мы справедливо употребляем слово "невозможно" в таких утверждениях как:

"На Земле невозможно поднять воду выше 10 метров при помощи всасывающего насоса".

Мы привыкли различать "логическую" и "физическую" невозможность. Многие считают, что физическая невозможность реально означает "столь большую невероятность, что событие не будет наблюдаться в течение конечного времени". Например, хорошо известно из законов передачи теплоты, что когда горячее и холодное тела приводятся в соприкосновение, неизменно наблюдается, что тепло перетекает от горячего тела к холодному. Поскольку, однако, это перетекание зависит от беспорядочного движения молекул, всегда возможно, чтобы молекула с высокой энергией перешла из холодного района в горячий. Позитивный поток тепла против температурного градиента, таким образом, "возможен", хотя никогда не наблюдается в больших системах. Оказывается, следовательно, что слово "невозможно" неправильно употребляется в формулировании закона передачи теплоты. Тем не менее, значение его ясно и недвусмысленно, если мы утверждаем, что "невозможно невероятному быть вероятным"; в этом случае "невозможно" должно всегда иметь логическое значение, передаваемое фразой "невозможно, чтобы и вероятное, и невероятное были истинными". Утверждение о передачи теплоты, таким образом, может быть записано так: "Невозможно, чтобы утверждения "А есть вероятное событие" и "А есть невероятное событие" одновременно были истинны. Значение истинности утверждения не может быть определено, если мы не знаем того, что утверждение означает, и следовательно все утверждения о возможностях и невозможностях зависят от значений, которые, в свою очередь, возникают из узнавания повторяющихся элементов опыта.

Чтобы устранить все сомнения относительно допустимости употребления слова "невозможный" для обозначения того факта, что опыт исключает определенные события, мы можем рассмотреть утверждение: "Невозможно, чтобы вчерашний восход солнца произошел завтра". В соответствии с естественным значением слова "вчера" и "завтра", это утверждение может принять его и как утверждение об опыте, которое сообщает нам нечто весьма значимое относительно темпоральной актуализации. Равным образом, если школьник говорит: "Пять в четыре не превратится", он утверждает нечто, что не только логически, т.е. тавтологически истинно, но и физически значимо, что он обнаруживает, когда пытается разделить четыре мраморных шарика между пятью мальчиками. Мы, следовательно, будем в этом обсуждении употреблять термин "невозможный" для обозначения "исключенного из опыта".

Мы должны также отметить здесь необходимое различие между "возможным" и "потенциальным". То, что потенциально, существует не в меньшей степени, чем актуальное. Например, мы говорим с потенциальной и кинетической энергии, и при этом мы подразумеваем как существование, так и возможность актуализации. Но когда мы говорим о возможном событии, мы не обязательно подразумеваем, что содержание существования, необходимое для последующей актуализации, наличествует. Мы можем сказать: "Можно сушить сено, когда солнце светит", но это ничего не говорит слушающему о том, присутствуют ли условия для сушения сена. С другой стороны, если мы говорим, что "потенциальное производство сена в Англии составляет три миллиона тонн", мы отсылаем этим к чему-то, что существует, хотя никто никогда не видел и не трогал этого. Таким образом, "возможное" говорит нам, что универсальные законы, такие, как законы логики и физики, не нарушаются; в то время как "потенциальное" говорит нам, что нечто существует в неактуализированной форме. Более того, мы легко можем видеть, что потенциальное должно быть возможным, но возможное не обязательно потенциально.

3.7.2. СИТУАЦИИ, ОККАЗИИ И АКТУАЛИЗАЦИИ

Все, что может быть знаемо – это факт. Не все факты возможны. Например, вылить кварту жидкости (около 1л) из бутылки объемом в пинту (около 0,5л) – это невозможный факт. Мы можем сделать три утверждения:

"Гора Эверест находится в этой комнате",

"Рыжая корова находится в этой комнате" и

"Стул находится в этой комнате."

Первое невозможно; второе возможно, но не актуально; третье и возможно и актуально. Чтобы осуществлять различения в этих и подобных, мы будем употреблять следующие определения:

Ситуация – это факт, взятый безотносительно к его актуальному или возможному возникновению.

Окказия– это возможная ситуация, потенциальная или актуальная.

Актуализация – это окказия, доступная чувственному восприятию.

Каждая актуализация занимает определенный сегмент пространственно-временного мира нашего чувственного опыта, и все феномены соотносимы с каким-либо центром сознания. Окказия, которая актуальна для одного сознания, может быть неактуальной для другого. Например, завтрашний восход солнца неактуален для моего наличного сознания, но он будет актуален для наблюдателей этого феномена завтра.

Термин "детерминирующее условие" обозначает фактор, посредством которого возможные ситуации отличаются от невозможных. Детерминирующие условия независимы от актуализации и должны поэтому обладать универсальной действенностью. С другой стороны они не могут обладать абсолютной действенностью, поскольку они зависят от бытия, которое относительно. Если бы детерминирующие условия обладали абсолютным характером, тогда утверждения о факте были бы либо полностью истинными, либо полностью ложными. Но опыт учит нас, что это не так, и что всегда необходимо добавлять характеристики, которые придают каждому утверждению относительно факта характер "большей или меньшей" истинности.

Многие утверждения факта могут быть столь близки к истинности, что "более или менее" можно не учитывать, как в примере передачи тепла между холодным и теплым телами. Это большое приближение к истинности имеет важные исторические последствия, потому что оно означает, что на ранних стадиях научных открытий стремление к абсолютной истине часто кажется и возможным, и законным. Поэтому в семнадцатом и восемнадцатом веках целью науки было открытие универсальных законов, которые были бы абсолютно истинны и, следовательно, применимы ко всем возможным ситуациям. Лишь в конце девятнадцатого века утоньшение научного исследования привело к обнаружению принципа относительности , и в результате в двадцатом веке естественные науки почти полностью отказались от поисков "абсолютных законов природы".

Относительность бытия вновь дает себя знать, даже когда наше внимание направлено исключительно на функциональный элемент реальности. Это, однако, не единственное препятствие, с которым мы сталкиваемся в попытке сформулировать правила, управляющие феноменами. Проблема останется неразрешенной, если, приняв во внимание относительность бытия, мы не сможем провести различие между функцией и волей. Необходимо подчеркнуть, что регулярности функции имеют иной характер, нежели условия, которые определяют возможность или невозможность определенного паттерна событий.

Рассмотрим утверждение: "Корова на этом лугу ест траву". В очевидном смысле предложение или истинно или ложно, в зависимости от того, "существует" ли корова в феноменальной ситуации, представленной в нашей общей осведомленности. Здесь как истинность или ложность, так и возможность или невозможность относятся к присутствию или отсутствию в данный момент объекта, который соответствует нашему употреблению слова "корова". Есть, в дополнение к вышесказанному, необходимое ограничение, связанное с существованием. Делая это утверждение, мы подразумеваем, что относим его к "реальной живой" корове. Оно не будет возможным или истинным, если корова присутствует, но мертвая, или если это будет фарфоровая корова, стоящая на полке. Чтобы предложение имело то значение, которое мы подразумеваем, корова должна существовать как живое животное. Если бы мы сказали: "Существует прямоугольный треугольник стороны которого находятся в отношении 3:4:5" - каждый, кто знаком с законами геометрии, согласился бы, что это не только относится к возможной ситуации, но это – истинное предложение. В любом обсуждении этого предложения истинность и ложность, возможность и невозможность будут иметь значимость, иную нежели в применении к предложению "корова на этом поле ест траву".

Рассмотрим теперь утверждение: "Есть круглый квадрат". Здесь истинность или ложность утверждения не зависит от какого бы то ни было частного феномена, ибо ничего не говорится о том, где или когда можно столкнуться с круглым квадратом. Мы склонны говорить, что утверждение ложно и невозможно, потому что оно самопротиворечиво. Возможно, однако, определить плоскую фигуру следующим образом:

(а) она имеет центр;

(б) она имеет четыре прямолинейные стороны, равные и попарно перпендикулярные;

(в) каждая точка этой фигуры находится на равном расстоянии – называемом радиусом – от центра.

Такая фигура действительно будет круглым квадратом, и здесь не только нет логического противоречия в определении, но она может существовать в эвклидовом пространстве, если только радиус будет бесконечным. Если же мы попробуем верифицировать предложение экспериментально, конструируя его с помощью циркуля и линейки, это нам не удастся, поскольку нет бесконечных феноменов. Так мы приходим к заключению, что предложение "есть круглый квадрат" никогда не может соответствовать никакому факту, и мы обнаруживаем также, что невозможность круглого квадрата не имеет ничего общего с существованием, а касается лишь системы координат.

Необходимо заметить далее, что невозможность в системе координат включает в себя логическую невозможность, но идет дальше нее. Утверждение "вчерашнее солнце встанет завтра" может быть истолковано как ложное посредством определения "вчера" и "завтра", но есть, очевидно, нечто большее, чем логическое противоречие, что заставляет нас отвергать это утверждение. С другой стороны, его невозможность соотносима лишь с нашей формой сознания, которое было бы способно испытывать вчерашний восход солнца завтра точно таким же образом, как он испытывался вчера. Обсуждение этих примеров показывает, что хотя система координат и дана в опыте, это не есть ни то, что вещи делают, ни то, что они есть, это форма, в которой вещи, будучи тем, что они есть, делают то, что они делают. То, что Кант ошибался, думая, что наши интуиции пространства и времени даны априори, стало очевидным после развития неевклидовой геометрии. Время, пространство, вечность и гипарксис не трансцендентны, в смысле предшествования феноменам, ибо они возникают на ничейной земле между феноменами и фактами. Хотя они предшествуют фактам, они производны от феноменов, и мы открываем в опыте универсальные формы всех возможных феноменов. Слово "природа", как оно обычно употребляется, обозначает мир феноменов, и поэтому система координат заключает в себе все, что мы можем знать о "законах природы".

Мы наблюдаем природу, как протяженную в непосредственном настоящем, которое одновременно, но не мгновенно, и поэтому целое, которое непосредственно выделяется или обозначается как взаимосвязанная система, образует стратификацию природы, которая есть физический факт.

В двадцатом веке философия начала признавать, что законы природы не могут быть сформулированы априори, а следовательно открываются путем наблюдения и рефлексии. Логическая связность, которую философы восемнадцатого века считали критерием истины, оказалась совсем неприменимой к факту.

Всегда возможно сформулировать альтернативный набор правил, любой из которых более или менее удобен для сведения феноменов к фактам, но вместе они могут оказаться несовместимыми друг с другом. Рейхенбаховская система философии квантовой механики является примером этого. Он формулирует набор правил для приписывания значений истинности предложениям о существовании волн и частиц, о механизмах дифракции, эмиссии и поглощения квантов, которые отличаются от обычной логики ограничением действенности закона исключенного третьего. Таким путем он и другие философы науки близко подходят к признанию характера условий, посредством которых возможные ситуации могут быть различены и детерминированы.

Здесь полезно провести словесное различение, которое имеет также практическую ценность, между правилами, которые мы формулируем для себя в свете нашего теперешнего понимания законов, и самими законами, которые мы ищем. Правила – это утверждения объективных регулярностей, которые по предположению независимы от наших поисков с их удачами и неудачами. Законы системы координат определяют общие условия, которые дают возможность ситуациям войти в опыт. Правила говорят нам, может ли данная ситуация быть окказией.

3.7.3. ПОИСКИ УНИВЕРСАЛЬНЫХ ЗАКОНОВ

Закон может быть назван универсальным, только если мы всегда обнаруживаем его представленным в любой ситуации, к которой он может быть применимым. Мы наблюдаем только актуальные окказии, но мы нуждаемся в критерии возможности, который был бы приложим к окказиям, не становящимся актуальными. Например, физик должен допустить наличие в атоме неизлучаемых электронов. В этом состоянии электрон не становится актуальным, и нельзя даже утверждать, что он присутствует в пространстве и времени. Мы должны, однако, сказать, что "невозможно", чтобы он совершенно исчез, поскольку мы заключаем о его присутствии из нейтральности атома и, возможно, из его массы. Таким образом мы можем с уверенностью делать утверждения относительно окказии, которые не могут быть расположены в пространстве и времени. Мы делаем это, поскольку мы считаем законы сохранения энергии, количества движения и электрического заряда имеющими универсальную действенность, вне зависимости от того, можем ли мы их верифицировать в частном случае.

Феномены не тождественны событиям в пространстве и времени. Они обладают связностью, которую мы обнаруживаем, рассматривая их с точки зрения универсального подобия. Это подобие касается различных способов, которыми феномены могут быть классифицированы, а также связи, которая может быть обнаружена между классами. Правила, которые управляют этими операциями, имеют значимость того же рода, как те, которые детерминируют допустимость или недопустимость расположения в пространстве и последовательности во времени; они формулировались посредством логики и арифметики. В прошлом логика считалась состоящей из правил мысли, даваемых априори, т.е. как форм мысли в общем, но теперь она рассматривается как занимающаяся специального рода фактом, а именно фактом, из которого исключено существование.

Есть отрасль логики, которая занимается правильным употреблением языка, но даже она должна обращаться к опыту за подтверждением. Истинная логика – это поиск законов, детерминирующих форму феноменов безотносительно к актуализации в пространстве и времени и без различения актуального и потенциального. Законы арифметики имеют значимость того же рода, как законы геометрии или динамики. Все они состоят из предложений, имеющих универсальную действенность для феноменов и потому подразумеваемых во всех утверждениях о фактах.

Задача логики и математики – внести ясность и связность в открытия, которые все мы совершаем, даже не замечая этого, относительно формы всех возможных ситуаций; т.е., относительно системы координат.

В этом отношении детерминирующие условия системы координат отличаются от обобщений естественных наук. Последние не претендуют ни на универсальную действенность, ни на постоянную значимость. Это предположительные утверждения о регулярностях, которые обнаруживаются в механизмах, действующих в различных стратах существования. Необходима большая изобретательность для обнаружения и формулирования этих регулярностей. Они должны быть извлечены из бурлящей массы событий, происходящих одновременно на многих различных уровнях. Следовательно, согласованность и связность могут быть обретены только ценой полноты и точности. Таким образом, эти обобщения представляют постоянно меняющуюся картину, иногда обретающую широту, но теряющую точность, иногда сходящуюся в фокусе, но только в пределах ограниченной области.

3.7.4. УНИВЕРСАЛЬНЫЕ ЗАКОНЫ, УПРАВЛЯЮЩИЕ ВОЗМОЖНОСТЬЮ

Наше схватывание детерминирующих условий развивается совсем иным образом. Мы скорее понимаем, чем знаем их. Они очевидны, и все же так глубоки, что мы никогда не можем исчерпать их значения. Они пронизывают собой весь опыт, формуя его с неизбежностью в соответствии со своими собственными законами. Кант справедливо считал время формой, в которой интуируется наше внутреннее состояние; он отвергал, как не имеющие отношения к делу, шутки, которые играют с опытом времени изменения состояния нашего сознания. Мы подвержены как иллюзиям, так и галлюцинациям, но это касается скорее существования, чем форм нашего опыта. Мираж в пустыне актуализируется последовательно во времени таким же образом, как восприятие реального оазиса. Психологический опыт отсутствия времени, или пребывания в настоящем моменте, может быть признан подлинным, хотя он не может быть измерен часами. Разделение внимания, посредством которого мы можем наблюдать свои собственные функции, есть также подлинное изменение нашего отношения к времени. Эти соображения подтверждают взгляд, что мы можем распространить применение детерминирующих условий за пределы обычных феноменов, но предупреждают, что их значимость не остается постоянной при переходе с одного уровня на другой.

Наша интуиция универсальной системы координат находится в ярком противоречии с непостоянством функциональных обобщений. Сама форма нашего языка, происхождение которого теряется в далеком прошлом, есть уже выражение законов системы координат. Мы думаем и говорим в формах, предписанных нашей интуицией пространства и времени, и неудивительно, что некоторые философы пришли к выводу, что они даны нам даже прежде, чем мы начинаем думать. Собственно говоря, это справедливо – если под "мыслью" мы подразумеваем процесс, посредством которого феномены соотносятся с фактами, но мы не должны ошибочно смешивать мысли о феноменах с самими феноменами. Именно в последних представлены законы системы координат, и именно потому эти законы, даже если они не сформулированы специально, являются частью общего наследства всего человечества. Они являются следствием нашего восприятия реальности из определенного страта сознания.

Первой задачей естественной философии должно быть формулирование законов системы координат, столь ясное и общее, сколь это возможно. Если мы не можем этого сделать и сразу пускаемся в последующие поиски регулярностей функции, мы воздвигаем почти непреодолимую преграду против приведения этих вторичных регулярностей в связную и полную структуру. Мы не можем обойтись без дисциплины прояснения, но наша цель не будет достигнута, если ясность будет обретена ценой потери применимости. Это происходит, например, когда формальная логика систематизируется посредством отделения изучения форм от изучения феноменов. Истинная логика должна принимать во внимание элемент неясности, всегда присутствующий в нашем опыте.

Мы должны, следовательно, рассмотреть статус таких неясных предложений, как "пятно было более или менее желтым". Можно видеть, что в этом случае правило исключенной середины неприменимо, поскольку предложение может быть лишь более или менее истинным. Правило исключенного среднего действенно только для предложений о целых, и оно равносильно условию, что целое, будучи названным, будет рассматриваться как являющееся индивидуумом. Если мы более глубоко проникнем в опыт, мы обнаружим, что в конце концов мы сталкиваемся со сложными структурами со всей их неопределенностью и неполнотой. Мы, следовательно, можем ответить на вопрос, "существуют ли альтернативные логики", сказав, что есть столько логик, сколько есть фундаментальных категорий нашего опыта. Есть двучленная логика целостности и полярности, трехчленная логика триады и т.д.

Предложения ускользают от закона исключенного среднего не только из-за неясности, но также тогда, когда они относятся к неактуализированным окказиям. Если я скажу: "Сегодня будет дождь", истинность или ложность предложения проецируется в будущее. К вечеру предложение "сегодня был дождь" станет утверждением об актуализации, и потому будет или истинным, или ложным. Все, что может утверждаться в первом случае, это большая или меньшая вероятность того, что вечером второе утверждение будет истинным или ложным. Принимая справедливую точку зрения, что будущие окказии являются не в меньшей степени частью нашего опыта, чем настоящие и прошлые окказии, мы должны принять вероятность как часть системы координат феноменов. Таким образом мы находим, как согласовать теории условных и безусловных вероятностей.

Предположим, что в данный момент существует факт, что я подбросил сто монет, и что пятьдесят одна повернулись верхней стороной. Сейчас я совершаю действие бросания второй сотни, и опять получаю приблизительное равенство. Я намереваюсь подбросить третью сотню и ожидаю, что из общей суммы трех сотен очень близко к половине упадут верхней стороной. Регулярности такого рода не имеют ничего общего с поведением и существованием. Может быть придумано бесконечное разнообразие экспериментов, в которых законы вероятности проявятся подобным же образом. В этих экспериментах могут быть рассмотрены почти все страты существования, и могут использоваться почти все виды функциональной активности. Единственное условие, которое должно быть выполнено, это что должен действовать определенный паттерн вероятности, который не находится ни во времени, ни в пространстве, поскольку он не зависит от актуализации или неактуализации. Этот паттерн обнаруживает два ряда условий: один ряд детерминирует потенциальности ситуации, а другой – частоту,с которой определенная потенциальность актуализируется. Эти два ряда условий независимы как от существования, так и от поведения, и все же оба универсальны, поскольку никакая ситуация не детерминирована полностью безотносительно к ее потенциальностям и вероятностям их воплощения.

3.7.5. СИСТЕМА КООРДИНАТ КАК УСЛОВИЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Мы осуществили предварительное исследование, которое позволяет нам дать предположительное определение системы координат:

Система координат есть тотальность универсальных условий, которая будучи применена к любой и всякой ситуации, детерминирует ее возможность или невозможность.

Слово "возможный" в этом определении употребляется в обсуждавшемся ранее смысле, как "не противоречащий правилам", а слово "невозможный", как "противоречащий правилам". Например, в эвклидовом пространстве невозможно построить треугольник, сумма углов которого будет меньше двух прямых, по причинам, во многом сходным с теми, по которым невозможно начать игру в шахматы передвижением ферзя. Если, однако, мы предпочитаем изменить правила и сказать, что мы находимся в римановом, а не в эвклидовом пространстве, или играем в волшебные шахматы, а не в обычные – ситуации, которые были невозможными, перестают быть таковыми.

Если детерминирующие условия системы координат – это набор универсальных законов, в соответствии с которыми феноменальный мир живет, движется и имеет свое бытие, естественно возникает вопрос, кто создает эти законы. Есть ли Законодатель, который предписывает их, или они присущи природе реальности? Если мы рассмотрим внимательно шаги, посредством которых мы установили понятие системы координат, мы увидим, что это ни то ни другое. Законы – это ограничения, накладываемые на произвольность феноменов формой нашего человеческого сознания. Это не дает нам, однако, права заключать, что время, пространство, логика, вероятность и пр. – всего лишь субъективные формы воли. В конце концов все формы должны быть проявлениями одной и той же воли, и, следовательно, система координат есть ни что иное, как следствие самоограничения этой воли на данном уровне бытия. Даже для сознания, освобожденного от ограничений нашего повседневного опыта, должно оставаться различие возможных и невозможных ситуаций, и, следовательно, законы системы координат. Для более низких уровней бытия соотношение между возможностью и невозможностью изменится в направлении еще больших ограничений, чем те, которые применимы к нашему человеческому опыту. Таким образом, все возможные ситуации – нечеловеческие, человеческие и сверхчеловеческие – должны найти свое место в Великом Целом, и вопрос, возможна ли эта ситуация, всегда должен иметь значение. В обоих направлениях относительность бытия оказывает влияние, далеко выходящее за пределы нашего человеческого опыта. Мы не должны забывать, что это так, даже когда мы с определенной целью ограничиваем наше исследование этими пределами. В применении к феноменам детерминирующие условия системы координат вполне определенны, но в силу относительности бытия их сфера действия может изменяться: то, что верно на одном уровне, может быть не верно на другом, и наоборот.

3.7.6. ЧЕТЫРЕ ДЕТЕРМИНИРУЮЩИХ УСЛОВИЯ СИСТЕМЫ КООРДИНАТ

Прояснение роли детерминирующих условий системы координат может быть завершено рассмотрением феноменов в четырех аспектах, различающихся своей значимостью для существования и способом их изучения. Мы можем изучать феномены, специально соотнося их с существованием, в частности – с различными уровнями существования, которые мы обнаруживаем в нашем опыте. Детерминирующее условие, специально относящееся к такому изучению, мы можем назвать вечностью. Если мы берем существование и поведение вместе, мы можем говорить о времени, как детерминирующем условии, которое помещает существование на фоне поведения, и о пространстве, которое помещает поведение на фоне существования. Связь между этой интерпретацией и интерпретацией Канта может быть усмотрена, если мы вспомним, что существование испытывается как сознание – т.е. "внутренняя интуиция" – а поведение как знание – т.е. "внешняя интуиция". Законы, из которых могут быть абстрагированы оба – как поведение, так и существование – это законы чистой воли. Они соответствуют условию, уже обозначенному словом "гипарксис". Законы гипарксиса включают такие абстрактные формы, как классификация и логика, но они также включают нечто, определяющее "способность быть", которая принадлежит воле.

Группировка законов системы координат под четырьмя названиями (вечность, время, пространство и гипарксис) пригодна лишь для феноменов. Для более высоких уровней сознания время, гипарксис и вечность смешиваются, да и разделения пространства также приобретают совершенно иной характер, нежели в нашем обычном опыте. Следовательно, разделение законов на четыре группы является строгим только для области неодушевленных объектов. Легче всего, поэтому, обнаружить характер законов в изучении физических и динамических наук. В этой связи необходимо заметить, что слова "вечность", "время", "пространство" и "гипарксис" значимы не таким же образом, как большинство слов нашего языка. Все "части речи" замещают вещи, свойства и процессы. Реже, и обычно не осознавая этого полностью, мы употребляем слова для указания на уровни бытия. В английском языке такие суффиксы, например, как -hood, -ity, -ness часто дают некоторое указание на бытие, например, когда мы говорим о "thinghoоd" /вещность/, "manhood'' /мужественность или "мужское население страны"/, "animality" /скотство/, "happiness" /счастье/, "consciousness" /coзнаниe/ и т.д. Слова "пространство" и "гипарксис" не принадлежат ни к тому, ни к другому роду, потому что они не обозначают ни того, что нечто есть, ни того, что оно делает. Первое есть внешнее, а второе – внутреннее условие "бытия тем, что нечто есть".

Детерминирущие условия системы координат не знаемы тем же способом, каким мы знаем функцию, и мы не сознаем их тем же способом, каким мы испытываем бытие. Тем не менее, весь наш опыт проникнут ими; их сущностный характер так же знаком дикарю или идиоту, как ученому или философу. Единственное различие состоит в том, что последний стремится сформулировать в словах свою интуицию их природы. Употребляя термин "детерминирующие условия", мы указываем, что означает система координат; но более полное и определенное представление может быть дано определением системы координат как самоограничения воли в отношении непроизвольности существующей вселенной. Эквивалентность этого определения тому, которое дано в начале раздела, не может быть показана как факт, но оно играет важную роль в нашей интуиции ценностей.

Четыре набора определяющих условий неразделимы. Мы не можем думать о времени отдельно от пространства. Они могут быть раздельно представлены в математическом символизме, но они не могут быть обнаружены как разделимые составляющие какого-либо возможного опыта. То же справедливо относительно гипарксиса. Гипарксис повторяется; нет не-повторяющихся окказий, и мы ничего не можем перечислить иначе, как в терминах повторяющихся ситуаций. Мы можем установить также, что вечность вовлечена в каждый момент в каждый феномен, как источник ее потенциальности. Лишь для нашей специфической формы сознания детерминирующие условия кажутся разделенными. Поскольку, однако, мы здесь занимаемся феноменами, т.е. содержанием опыта на нашем обычном уровне сознания, четыре детерминирующих условия могут быть пояснены с помощью правил, которые могут быть сведены и сформулированы более и менее независимо следующим образом:

Пространство: Правила, помещающие поведение на фоне существования; т.е. внешние отношения целых;

Время: Правила, помещающие существование на фоне поведения; т.е. внутренний аспект функции.

Вечность: Правила, имеющие отношение к существованию, в особенности к различным уровням существования, которые мы обнаруживаем в нашем опыте. Следовательно, они в большой степени связаны с сознанием.

Гипарксис: Правила, из которых могут быть абстрагированы как поведение, так и существование, т.е. правила, которые детерминируют проявления воли, возможные в данной ситуации.

Высказывание св. Августина о времени – "Что более знакомо и известно, чем время? И мы понимаем его, когда говорим о нем; мы понимаем также, когда кто-то говорит нам о нем. Что же тогда есть время? Если никто не спрашивает меня, я знаю; если я хочу объяснить кому-то, кто вопрошает, я не знаю." – применимо ко всем четырем детерминирующим условиям.

Детерминирующие условия системы координат как применяющееся к универсальному существованию находятся за пределами нашего понимания. Мы можем изучать их лишь в применении к ограниченным целым – включая нас самих. Мы всегда входим в ситуацию с различением внутреннего и внешнего, субъективного опыта и объективного опыта. Знание детерминирующих условий позволяет нам определять, что возможно и что невозможно в таких ситуациях, и это подразумевает, что для нашего опыта всегда должно быть различие внутреннего и внешнего, соответствующее различию характера триады "время-вечность-гипарксис" в сравнении с пространственно-подобной триадой "длина-ширина-глубина". Первая относится к условиям внутренней возможности, а вторая – к внешней возможности данной актуализации. Время, вечность и гипарксис – условия бытия тем, что нечто есть, в то время как пространство – условие не-бытия тем, что нечто не есть. Первые три – внутренние условия и они по своей сути подобны характеру, поскольку они ничего не соотносят. Пространство – это внешнее условие, и его основное значение в соотнесениях.

Главa 8

ЗАКОНЫ СИСТЕМЫ КООРДИНАТ

3.8.1. СИСТЕМА КООРДИНАТ КАК САМООГРАНИЧЕНИЕ ВОЛИ

Мы подошли к изучению детерминирующих условий посредством поисков различия между возможными и невозможными ситуациями в рассмотрении критериев, которые мы применяем на практике, чтобы установить статус факта. Хотя это обращение к опыту – необходимая предосторожность, общий характер детерминирующих условий – может быть лучше установлен отнесением к фундаментальной триаде. Система координат есть не более и не менее чем самоограничение Воли. Космическая игра происходит в процессе, и неизвестный игрок лояльно соблюдает правила, им самим установленные.

Таким образом, поиск правил не только позволяет следить за игрой, но может даже сообщить нам нечто об игроке. Наша непосредственная задача более скромна; она состоит в том, чтобы обнаружить в феноменах универсальный характер детерминирующих условий. Мы можем называть их законами природы, или законами системы координат, но мы не должны забывать, что они всегда соотносимы с состоянием сознания, и что сама эта относительность является свидетельством того, что должен быть уровень бытия, на котором различия, кажущиеся нам сейчас непримиримыми, сливаются в единое проявление Воли, прямой и универсальной. Поскольку мы никогда не можем достичь полного понимания законов в их конечной объективности, мы вынуждены создавать свои собственные субъективные правила для того, чтобы иметь дело с возникающими феноменами.

3.8.2. ВРЕМЯ КАК УСЛОВИЕ АКТУАЛИЗАЦИИ

Любая данная актуализация подвержена ограничениям, которые не относятся ко всей ситуации, на которой она (актуализация) происходит. Эти ограничения, взятые вместе, есть детерминирующее условие времени. Актуализация, или фиксация посредством выбора, есть ключ к пониманию времени.

Предложение "Похоже, что будет дождь", относится к окказии в настоящем, как носителю неопределенных потенциальностей в будущем. Но по прошествии часа я могу сказать: "Небо прояснилось, и я думаю, что дождя не будет". Однако еще часом позже я могу сказать: "А, дождь все- таки пошел". Различные потенциальности, содержавшиеся в первой окказии, прошли процесс выбора, и в конечном итоге дождь стал актуальным. Мы не можем сказать, что хорошая погода, которая была еще потенциальной в десять часов, но не материализовалась, менее реальна, чем дождь, который актуально идет. Неактуализировавшаяся хорошая погода – столь же истинная часть опыта, как актуализировавшийся дождь. Для другого состояния сознания солнце может в этот самый момент светить, и небо может быть чистым. Я могу, например, думать о свете солнца, и, возможно, что с практикой придет умение произвольно создавать в себе все ощущения, соответствующие свету солнца, и таким образом я для моего собственного опыта смогу актуализировать свет солнца вместо дождя. В еще одном состоянии сознания два несовместимых события могут одновременно присутствовать в моей осведомленности.Актуализация есть, таким образом, свойство феноменов, которые сами избираются из данной тотальности, то есть из опыта, формой сознания, которой они представлены. Феномены содержатся в опыте способом, во многом сходным с тем, каким поверхности содержатся в материальных объектах. Мы говорим: "Эта чашка зеленая", когда подразумеваем, что наши чувственные впечатления передают нам, что свет, отражаемый ее поверхностью, имеет зеленый цвет. Подобным образом мы можем сказать: "Дождь актуально идет", когда мы реально подразумеваем, что из разных родов возможных метеорологических феноменов мы имеем в данный момент чувственные впечатления, соответствующие дождю. Здесь употребление термина "чувственные впечатления" показывает то общее, что есть между актуализацией дождя и цветом поверхности. Эти соображения приводят нас к заключению, что актуализация – детерминирующее условие феноменов.

Это выбор – обычно непроизвольный – который среди многих потенциальностей, присутствующих в данный момент, фиксирует одну, собирающуюся войти в поле нашей осведомленности. Мы можем до некоторой степени влиять на этот выбор посредством власти, которую мы имеем над своим вниманием; поэтому мы должны рассматривать актуализацию как фиксацию, которая только относительна. Полезно упомянуть здесь интересное предположение Успенского, что возможно изменение прошлого – ситуация, которая была бы невозможной, если бы актуализация была абсолютным условием, не допускающим относительности.

Время последовательно, но лишь частично. Последовательность времени в абсолютном смысле означала бы, что существует только настоящий момент. Более того, наш опыт учит нас, что последовательность времени всегда соединяется с возобновлением, или возвращением. Мы не имели бы меры времени, если бы не циклические события, мы не видели бы связи времен, если бы не было узнавания этих событий. Узнавание есть осведомленность о повторениях, и, следовательно, последовательность и повторение равным образом значимы для актуализации во времени, и таким образом входит в его детерминирующие условия. Благодаря последовательности темпоральный процесс есть упорядоченная серия моментов – один момент исчезает, чтобы дать место другому.

Локк справедливо говорит о "текучих и беспрерывно гибнущих частях последовательности, которую мы называем последовательностью моментов времени." Он также отмечает, что измерение продолжительности зависит от периодичности.

Повторение не только значимо для измерения времени, но мы обязаны ему также самой возможностью сведения феноменов к фактам, поскольку сами феномены никогда не повторяются, возвращаются лишь факты. Если я сижу и смотрю на пятно на стене и через несколько минут говорю: "Оно все еще здесь" – я имею в виду, что у меня есть визуальное чувственное впечатление, подобное чувственному впечатлению, бывшему несколько минут раньше. Если, с другой стороны, пятно внезапно исчезнет, пока я смотрю на него, и я скажу: "Его здесь уже нет" – утверждение имеет значение лишь потому, что слово "здесь" прикреплено к постоянно повторяющемуся чувственному впечатлению от окружающих частей стены.

Повторение, которое может быть вызвано предложением "Оно все еще здесь", может быть названо "консервативным". Это возобновление во времени целого и целых, которое являет себя в тотальном опыте. Консервация, таким образом, это ограничение, накладываемое на условность актуализации. Целые, вообще говоря, независимы от состояний сознания – одни в большей, другие в меньшей степени. Они также более или менее независимы от других целых. Из этого следует консервативный характер их актуализации. С другой стороны, независимость никогда не полна, и в опыте, следовательно, всегда есть неконсервативный элемент. Это придает времени необратимый характер, в силу чего прошлое никогда не повторяется точно.

Свойства консервации и необратимости в применении к физическим системам выражаются двумя законами термодинамики. Первый из этих законов утверждает, что изменения в независимой системе происходят без приобретения или потери количества энергии. Второй утверждает, что перемены, которые происходят спонтанно, имеют тенденцию происходить в направлении большей вероятности.

Мы можем теперь сформулировать предварительные положения законов темпоральной актуализации. Хотя мы и называем их "законами", эти положения служат также для определения значения некоторых слов, связанных со временем. Их, может быть, точнее называть афористическими предложениями, чем формулировками универсальных законов. Тем не менее, они послужат новой цели, которая состоит в прояснении того, что мы понимаем под актуализацией во времени.

1. Время есть условие актуализации.

2. Актуализация есть упорядоченная последовательность.

3. Актуализация целых характеристична для всех феноменов.

4. Актуализация консервативна и необратима.

5. Каждое целое актуализируется консервативно в меру его полноты.

6. Каждое целое актуализируется необратимо в меру его неполноты.

7. Каждое целое детерминируется своим собственно- временем.

8. Темпоральная упорядоченность осуществляется в направлении увеличивающейся вероятности.

Нужно отметить, что принимаемые нами воззрения на время находятся между платонизмом – для которого актуальное есть лишь копия с вечной реальности, представленной в идее – и атомизмом Демокрита, для которого актуальное полностью реально, поскольку это есть проявление воли Бога: этот взгляд, по-видимому, соответствует намерениям обоих философов. Характеристики времени могут быть обобщены как последовательность, длительность, непрерывность, консервативность и необратимость.

3.8.3. ВЕЧНОСТЬ КАК УСЛОВИЕ ПОТЕНЦИАЛЬНОСТИ

Мы определяем вечность как условие потенциальности. Необходимо понять, однако, что как потенциальное существование, так и актуальное существование – это модусы бытия. Это легко увидеть в случае механической энергии, закон сохранения которой утверждает, что сумма потенциальной и кинетической энергии системы тел, движущейся без привнесения дополнительной силы, постоянна. Эта знакомая формула имеет далеко идущие следствия, ибо она не имела бы значения, если бы потенциальной энергии и кинетической энергии не приписывался один и тот же статус существования. В маятнике энергия на вершине качания существует в потенциальной форме, внизу она существует целиком в кинетической форме. Между этими двумя крайними точками она распределена между той и другой. Мало кто сейчас сомневается в том, что энергия существует, и что "видимая материя" есть лишь одно из ее проявлений. Не должно быть, следовательно, сомнения в принятии взгляда, что потенциальное существование и актуальное существование эквивалентны и взаимозаменяемы.

Принятие этого взгляда приводит нас к вопросу, есть ли законы потенциального существования, соответствующие законам актуального существования. Имея в виду определение вечности как потенциальности, мы можем сказать, что законы вечности должны каким-то образом дополнять законы времени, так чтобы те и другие вместе детерминировали условия существования. Если актуализация – это результат отделения выбранных оказий, мы должны ожидать, что потенциальность должна быть сосуществованием невыбираемых окказий. Из этого следует, что потенциальность мультивалентна, поскольку все окказии, которые потенциальны в данной ситуации, могут сосуществовать бок-о-бок друг с другом, в то время как лишь одна может актуализироваться.

Легко принять, что различные окказии могут различаться своей потенциальностью, и, более того, что это отличие дает меру степени свободы, допускаемой ситуацией. Очевидно также, что унивалентная потенциальность – это детерминизм. Можно привести здесь аналогию, показывающую различные свойства детерминирующих условий вечности. Она известна из теории вероятности. Предположим, что мы имеем мешок с шарами, вынимаемыми один за другим. Шары в мешке невидимы, и вынимание осуществляется по очереди. Результат вынимания одного шара из мешка с совершенно одинаковыми шарами может быть предсказан с определенностью; он одинаково детерминирован, вынимаем ли мы один шар, или двадцать, или все шары из мешка.

Во всех случаях результат полностью детерминирован тем фактом, что все шары одинаковые по размеру и белые. Если, с другой стороны, шары будут многих разных цветов и размеров, тогда в результате их поочередного вынимания может получиться огромное разнообразие комбинаций. В этом случае потенциальность мультивалентна и актуализация очень селективна. Из многих миллионов потенциальных комбинаций лишь одна фиксируется как актуализация. Тем не менее, неактуализированные потенциальности являются в такой же мере частью тотальной ситуации, как сама актуализация. Тотальность конституирует вечностный аспект ситуации, и именно в этом смысле вечность справедливо может быть названа "кладовой потенциальностей".

Аналогия мешка с шарами обращает внимание на два модуса существования, которые мы назвали потенциальностью и актуализацией. Она, однако, не представляет опыт адекватно, поскольку в ней ничто не соответствует форме, размерам и пространственной протяженности, которые входят в наш опыт. Рассмотрим поэтому некоторый тип окказии, с которым мы можем встретиться в нашем опыте. Для этого нам нужно целое, которое было бы доступно чувственному опыту, как актуально присутствующее. Это может быть дуб, растущий на лужайке за окном.

Я считаю само собой разумеющимся, что дерево существовало несколько минут назад, вчера и в прошлом году , и что, оно, возможно, будет существовать завтра и в течение многих будущих лет. Я ожидаю, что каждый раз, когда я обращаю внимание на дерево, я найду его более или менее на том же месте, лишь изменяющим свой вид в зависимости от сезона и погоды. Актуальное дерево распадается на ряд деревьев, последовательно наблюдаемых любым, кто находится поблизости. Этот темпоральный ряд – часть существования дерева, которая актуализируется последовательно во времени. Она имеет определенные распознаваемые черты, общие с бесчисленными другими подобными рядами, которые мы встречаем в нашем опыте. Мы можем распознать в таком опыте основные характеристики времени: последовательность, длительность, непрерывность, сохранение и необратимость. Темпоральный ряд объемлет все, что мы наблюдаем, но это не вся ситуация, поскольку не включены еще неактуализированные потенциальности, содержащиеся в каждой из последовательных окказий. Дерево, которое мы видим в настоящий момент, в действительности – член второго ряда, который объемлет все его потенциальности. Например, дерево образует желуди, и некоторые из них могут развиться в дубы, или дерево может быть разрушено каким-нибудь паразитом. Все потенциальности присутствуют в настоящем моменте, и взятые как целое, они могут быть расположены в ряд в соответствии с более или менее полной реализацией сущностной природы дерева.

Хотя мы не можем видеть эти потенциальности, мы можем вывести нечто об их характере и мере из нашего знания биологических законов, особенностей дубов и из прошлой истории этого определенного дерева.

Разница между этими двумя рядами и их симметричность можно увидеть, если их характеристики записать в параллельные столбцы следующим образом:

Время

Вечность

Унивалентно

Мультивалентна

Последовательно

Синхронна

Необратимо

Обратима

Направление возрастающей вероятности

Направление возрастающей потенциальности

Консервативно в отношении массы, энергии и количества движения

Консервативно в отношении полезности и пространственной конфигурации

Темпоральные объекты длятся, но погибают

Вечностные объекты неуничтожимы, но не длятся

Сравнивая эти два ряда, мы можем обнаружить, что возможен переход от одного члена вечностного ряда к другому без изменения энтропии. С другой стороны, это изменение не консервативно и не непрерывно. Мы, следовательно, имеем условие, которое является во всех отношениях противоположным тому, что мы находим в темпоральной актуализации.

Темпоральный ряд консервативен и необратим. Вечностный ряд неконсервативен и обратим. Если мы рассматриваем необратимые законы термодинамики как выражающие природу времени, обратить, то, чтобы описать ими характер вечности, следует считать их обратимыми.

С известным термодинамическим понятием энтропии соотносится понятие "полезности".

Полезность J может быть образована из энтропии посредством обращения знака и введения шкалирующих факторов, например:

  • J = –

    (S-S0)

    (S1-S0)

где S0 – энтропия среды при абсолютном нуле, S1 – энтропия. соответствующая максимуму полезности. Поскольку S всегда меньше, чем S0 и больше, чем S1 для любого актуального процесса энергообмена, J –положительное число, изменяющееся от единицы до нуля. Система с полезностью, равной единице, сохраняет все свои потенциальности нетронутыми; система с полезностью, равной нулю, находится в состоянии термодинамического равновесия. По определению, J изменяется во времени, но для данной системы в данный момент времени J одно и то же на всех уровнях вечности.

С протеканием времени существование в изолированном целом не возрастает и не уменьшается в количестве, но в общем оно вырождается по качеству.

В направлении вечности существование уменьшается в количестве, но выигрывает в качестве, то есть в богатстве потенциальностей.

На одном конце шкалы существование полностью актуализировано, и поэтому находится в максимуме в отношении наблюдаемости.

На другом конце шкалы существование полностью потенциально и поэтому находится в минимуме относительно наблюдаемости.

На нижнем уровне в вечности, с одной только потенциальностью актуализации существование сковано, в то время как на другом конце оно свободно, и все потенциальности актуализации открыты для него.

Из определения вечностного ряда видно, что высокоразвитое бытие, такое, как бытие дуба, должно располагать большим разнообразием потенциальносттей, чем неразвитое бытие, такое, как бытие куска камня. Даже камень, однако, обладает огромным количеством потенциальностей, содержащихся в его химическом составе. Мы можем постичь идеально упрощенный способ существования, без внутренних различий, все потенциальности которого, следовательно, сведены к единственному свойству быть тем, что оно есть. Вечностный ряд такого бытия должен быть самотождественным на всем протяжении, но его потенциальности должны возрастать, а это возможно только если его энергетическое содержание может принимать различные значения. По определению эти различия не могут возникать изнутри рассматриваемого целого и, следовательно, должны возникать из его отношения с окружающей средой. Мы приходим, таким образом, к понятию силового поля и потенциальной энергии как вечностного свойства целых, основанного на отношениях с окружающей средой. Выше на шкале существования мы встречаемся с существами, наделенными некоторой степенью независимого сознания. Чтобы учесть это , мы должны предположить, что различные потенциальности могут присутствовать одновременно. Иными словами, что такое существо может каким-то образом сознавать свой собственный вечностный ряд. Это соответствует тому, что Мак-Таггарт называл "мгновенным полем сознания, которое в некоторый данный момент может быть более узким или более широким".

Чтобы избежать привнесения пространственных или темпоральных значений, мы можем принять для обозначения разделения различных наборов потенциальностей в вечностном ряду термин апокризис.

Мы можем сказать, например, что апокризис атома в возбужденном состоянии – это число шагов, посредством которых он может достичь нижнего уровня энергии. Апокризис живого организма – это то, что отличает его от физико-химического механизма. Апокризис сознательного существа измеряется его способностью быть осведомленным о своих собственных механических процессах без отождествления с ними и посредством этого поддерживать свою индивидуальность посреди изменений.

Из этих примеров можно увидеть, что каждое целое имеет свой собственный характерный апокризис, и что это – одномерное свойство, служащее для обозначения его внутренних потенциальностей. Мы можем, поэтому, говорить об апокритическом отношении в терминах "больше и меньше". Чем больше апокризис, тем больше диапазон потенциальностей, присутствующих в этом целом.

Понятие апокритического перемещения столь важно для дальнейших исследований, что может быть полезно рассмотреть его значимость с помощью аналогии.

Представим себе большое число одинаковых листов бумаги, на каждом из которых излагается некий рассказ. Полнота рассказа изменяется от одного листа к другому, так что могут быть пропущены слова, фразы, предложения и даже целые строчки. Предположим, далее, что все листы сложены вместе в таком порядке, что на одном конце стопки рассказ полон, так что каждое слово и каждая буква на месте, а на другом конце последний лист бумаги оставлен совершенно чистым. При чтении каждой страницы читатель может вставлять буквы и слова по своему выбору. Когда не хватает лишь некоторых букв, нет почти никакой свободы для изменения смысла рассказа. Дело обстоит иначе, когда читатель начинает узнавать содержание и видеть, что может быть изменено, без того, чтобы лишить рассказ значения. Когда сравниваются две достаточно удаленные друг от друга страницы, может оказаться, что некий эпизод может быть полностью изменен без противоречия тому, что уже зафиксировано, то есть тем словам, которые напечатаны на данном листе. Весь ряд листов – это постепенный переход от полного детерминизма к полной свободе. На одном конце читатель пассивен, у него нет другой возможности, кроме как следовать за рассказом, слово за словом, как он написан. На другом конце он активен, он сам одновременно и рассказчик и читатель. Чтобы довершить аналогию, нужно заметить, что весь ряд относится к одному и тому же времени и месту, во всех листах.

Возьмем теперь два таких ряда, также с тождественными пространственными координатами, но различающиеся весьма малым изменением времени. Примем, что эти ряды могут быть приведены в соответствие друг другу, так что каждый лист бумаги второго ряда является следующим шагом темпоральной актуализации ситуации на листе , имеющем тот же номер в первом ряду. Мы можем увидеть, что для сознательного опыта будет либо необходимо тождество между двумя соответствующими пунктами, либо свободная возможность введения чего-то нового.

Аналогия предполагает, что разные типы сознания связаны с различными апокритическими уровнями. На первом уровне потенциальности совершенно неразличимы; сознание ограничено непосредственно наличествующим. Если о такой форме сознания можно сказать, что оно имеет "опыт", то содержание опыта полностью локализовано в пространстве, времени и вечности. Прошлые события входят лишь как те следы в физико-химическом механизме, которые случайно уцелели, и чувственные впечатления, получаемые только извне, имеют качество непосредственности. Для такого апокризиса невозможно никакое различие между необходимостью и случайностью; каждое событие имеет одинаково произвольный характер. Как темпоральный, так и вечностный (апокритический) ряды – закрытые системы, и ни один из них не имеет значения. Такое сознание может соответствовать опыту низших животных, и, возможно, растений.

С апокризисом, способным к различению двух разных уровней, становится возможным второй тип сознания. Здесь связь однонаправленна только в темпоральном ряду. Потенциальности не наблюдаемы, но о них можно строить заключения с помощью памяти. С таким апокризисом прошлое может быть знаемо не только по его влиянию на конфигурацию настоящего, но и как элемент непосредственного опыта. Здесь нет, однако, осведомленности о различии уровней в вечности, и, следовательно, нет возможности прямого опыта различия между необходимостью и свободой. Тем не менее, полная произвольность устраняется из темпорального процесса благодаря способности наблюдать регулярности и интерпретировать их статистически. Для этого типа сознания интерпретация наблюдаемых регулярностей имеет одну характерную черту, а именно: оно всегда вынуждено вводить произвольные количества для цели выражения потенциальных различий, которые влияют на темпоральный процесс, и о которых, таким образом, можно заключать из чувственного восприятия.

Этот второй тип сознания, свойственный нашему обычному человеческому опыту, никогда не может быть осведомлен более чем об одном листе бумаги в одно и то же время, и не может знать, когда он перешел от одной страницы к другой. Различие между необходимостью и свободой вырождается в простую случайность; может ли в данный момент что-либо измениться – вопрос риска.

В третьем типе сознания апокритический интервал достаточен для обретения прямого опыта различных уровней в вечности. Он включает – в нашей аналогии – способность читать то, что написано более чем на одном листе бумаги и различать их. На более низких уровнях апокритический интервал дает себя знать только как различие в потенциальной энергии , в то время как для существа с третьим типом сознания он становится паттерном структуры, в которой может быть воспринято взаимное влияние различных потенциальностей. Только для этого третьего типа связь между временем и вечностью становится доступной прямому опыту.

Будучи мерой потенциальности, а не прямой актуализации, апокритический интервал не дан прямо в чувственном опыте. Таково значение ранее сделанного нами утверждения, что "человек слеп к вечности".

Исследование Пуанкаре о зависимости пространства и времени от чувственного опыта связано в основном с визуальным восприятием. Зрение, будучи прямо соотнесено с электромагнитным излучением (свет!), то есть с событиями на субатомной шкале, занимает наименьший возможный апокритический интервал; слух требует несколько большего интервала, а наши осязательные ощущения своего физического существования – еще большего. Именно посредством изучения ощущений мы можем убедиться в реальности апокритического интервала, ибо мы находим, что наш внутренний опыт органических процессов нельзя отнести к одному страту потенциальностей.

Апокритический интервал в вечности аналогичен темпоральной последовательности. Характерный интервал данного целого соответствует продолжительности его жизни. Более того, как время так и вечность – направленные ряды, управляемые одномерным транзитивным отношением. Отношение времени – это "раньше или позже", отношение вечности – "больше или меньше" потенциальности. Мы ничего не знаем о возникновении времени, но мы можем предполагать нулевой уровень в вечности, когда нет альтернативных путей и все должно следовать одним детерминированным курсом. Тем не менее этот уровень никогда не может быть достигнут ни вкаком возможном опыте.

При приближении к абсолютному нулю температуры энтропия также уменьшается, и, следовательно, уменьшающаяся энергия становится в возрастающей степени полезной. Мы не можем визуализировать актуализацию, которая была бы полностью лишена неопределенности. Несмотря на недоступность нижнего состояния, оно может быть определено как состояние закрытой системы дискретных частиц в термодинамическом равновесии. Такая система, будучи статистически неопределенной, полностью хаотична в деталях процесса, и, следовательно, о ней ничего не может быть сказано, кроме того, что ничто не будет изменяться.

Мы можем сравнить нижнее состояние с состоянием минимума актуализации, где нет равновесия, но есть необратимая тенденция к равновесию. В терминах аналогии мы можем сказать, что здесь всегда возможно предсказать будущее. Из того, что написано на любом листе в данный момент, возможно предсказать со все большей и большей вероятностью, что будет написано на последующих листах. Рассказ будет изменяться с течением времени, но в определенном направлении – он будет претерпевать последовательную потерю интереса посредством устранения пустых мест, поскольку драматическая сила рассказа зависит от неопределенности его результата. Неопределенность – а с ней и весь интерес – исчезает, когда нет больше пустых мест, которые нужно заполнить. Таким образом, необратимость времени соответствует условию, что однажды написанное слово должно оставаться во всех последующих изданиях книги.

После этого предварительного обсуждения мы можем предположительно сформулировать положения о законах вечности следующим образом:

Вечность есть условие сосуществования потенциальностей.

Каждая окказия имеет свой характерный паттерн потенциальностей.

Апокризис – это свойство, посредством которого целостность проявляет свою относительность в вечности.

Апокритический интервал – это мера диапазона потенциальностей, наличествующих в данном целом.

Каждое целое имеет более или менее связный вечностный паттерн, который определяет его внутреннюю объединенность и, следовательно, его способность актуализироваться без распада.

Сущность, вечностный паттерн которой занимает лишь один уровень в вечности, полностью детерминирована во всех своих актуализациях.

Уровни в вечности образуют упорядоченный ряд с возрастающим апокритическим интервалом, до высшей степени потенциальности, наличествующей в данной окказии.

Уровни в вечности влияют друг на друга таким образом, что высший уровень организует низший, а низший уровень дезорганизует высший.

3.8.4. ПРОСТРАНСТВО КАК УСЛОВИЕ ПРИСУТСТВИЯ

Присутствие может быть определено как пересечение потенциального и актуального состояния данного целого. и является поэтому общей опорой для этих состояний. Интенсивность присутствия соответствует степени связности данной окказии.

Фундаментальный характер присутствия иногда неправильно описывается как свойство, посредством которого тела "занимают" пространство. Это воззрение на пространство как на "вместилище" исходит из ошибочного понимания присутствия; но оно некритически понималось философами со времен Платона. В "Тимее" пространство рассматривается как вместилище или мать всего, что существует. Эту пифагорейскую интуицию отверг Аристотель, и постепенно идея присутствия была оставлена в пользу "занятия". Вследствие этого Кант думал, что можно представить себе "незанятое пространство".

Очевидно, что успех ньютоновской схемы абсолютного пространства и абсолютного времени в интерпретации законов движения оказал большое влияние на философов восемнадцатого и девятнадцатого века. Восточные философы, однако, подошли ближе к опыту, понимая пространство как присутствие, в частности, в индуистском понятии "акаши". Убедительное обсуждение невозможности постичь пространство вне присутствия принадлежит Пуанкаре: "Ясно, что мы не можем представить себе ни пространство четырех, ни пространство трех измерений, потому что мы не можем представить их себе как пустые, и не можем представить себе объект в пространстве четырех или трех измерений".

Ничто в нашем опыте не соответствует осведомленности о пространстве без объектов.

Более того, присутствие не ограничено видимой поверхностью протяженного тела. Каждое целое обладает присутствием, но не каждое целое есть объект в смысле точно определенной формы и объема; даже то, что ограничено видимой поверхностью, присутствует как вне, так и внутри нее.

Каждое целое присутствует для любого другого целого – ситуация, которую Уайтхед описывает в понятии "захватывания": "Каждая актуальная сущность захватывает любую другую сущность". Это требует, чтобы каждое целое присутствовало везде; удобно, однако, отличать этот общий аспект присутствия от частного присутствия данного целого. Термин "собственно-присутствие" может быть употреблен для обозначения сферы отношений, внутри которой данное целое занимает доминирующую позицию. Присутствие данного целого есть, таким образом, силовое поле. Например, солнечная система может рассматриваться как тонкий, подобный диску район в плоскости эклиптики, с диаметром около восьми тысяч миллионов миль. Его расстояние от ближайшей неподвижной звезды приблизительно в пять тысяч раз больше, чем его диаметр, так что обладающее массой тело, находящееся в покое далеко за пределами наиболее удаленных планет, начало бы падать на Солнце. Собственно-присутствие солнца – это, следовательно, огромный район, в котором его силовое поле, как гравитационное, так и электромагнитное, имеет доминирующее влияние. Живой организм обладает собственно-присутствием, простирающимся за пределы поверхности его собственного тела.

Присутствие характерно для феноменов так же, как потенциальность и актуализация.

Состояние сознания присутствует не в меньшей степени, чем материальные объекты.

Александер справедливо указывает, что ментальные целые не в меньшей степени подлежат детерминирующему условию пространства, чем физические объекты:

"Обращаясь к пространству, мы обнаруживаем, что ум располагается в пространстве, или является протяженным в том же самом смысле, в каком он последователен и длится в занимаемом времени".

Витгенштейн также признает присутствие в своих высказываниях:

"Объекты содержат возможность всех положений дел… Время, пространство и цвет – формы объектов…" Ясно, что он говорит скорее о присутствии, чем о пространстве.

Заменяя обманчивое представление о занимаемом пространстве понятием присутствия, мы избегаем предположения, что пространство и время принадлежат факту. Протяженность и положение – фактические понятия, образованные из присутствия. Мы знаем факты относительно пространства, но не само пространство.

Эти заключения также могут быть следующим образом подытожены как пролегомены к формулированию законов пространства:

1. Пространство есть детерминирующее условие присутствия.

2. Каждая окказия присутствует.

3. Присутствие независимо от потенциальности и актуализации, то есть вечности и времени.

4. Каждое целое обладает "собственно-присутствием", которое является суммой его внешних отношений.

` 5. Все целые присутствуют друг для друга.

6. Общее присутствие двух целых обладает уникальным свойством, называемым "интервалом".

7. Каждое собственно-присутствие детерминируется величинами, которые могут быть сгруппированы в три независимых набора. Это называется "конфигурацией".

8. Каждое собственно-присутствие разделяет пространство на три части; одна находится целиком внутри него, другая – целиком вне него; третья часть, общая тому и другому, называется "поверхностью.

9. Собственно-присутствие, рассматриваемое безотносительно к внутренним различиям, называется "точкой".

10. Пространство – это детерминирующее условие сосуществования собственно-присутствий.

3.8.5. Гипарксис как условие повторения

То, что пространство делает внешним образом, внутренним образом делает гипарксис: он служит согласованием взаимоисключающих условий актуальности и потенциальности. То, что становится актуально, перестает быть потенциальным; то, что потенциально, не имеет актуальности. Правда, благодаря относительности бытия баланс этих состояний может изменяться, но виртуальность не есть промежуточная форма существования, это скорее мера соотношения между двумя противоположными состояниями. Это полярное сопоставление, а не отношение. Мы должны, поэтому, искать триаду, в которой третья независимая согласующая сила служит установлению отношения.

В качестве элементов триады потенциальность должна быть утверждающей, а актуализация – отрицающей силой. Потенциальность – это утверждение набора возможных событий, это паттерн, присущий данной ситуации, в то время как актуальность – это отклонение потенциальностей, отрицание значимости паттерна как тотальности ради того, чтобы дать возможность одной его грани стать актуальной. Актуализация – это постоянное погибание, и поскольку люди сознавали это, они сомневались в ультимативной реальности времени. С другой стороны, потенциальность, хотя она и неразрушима, не может сама поддерживать существование, ибо вечность – это кладовая, к которой никто не имеет доступа, пока двери не открыты. Мы должны поэтому искать третье внутреннее детерминирующее условие, чтобы обеспечить средство согласования противоположного влияния первых двух.

Согласование потенциального и актуального возникает из свойства способность быть.

То, что не может быть собой, теряет свои потенциальности в момент актуализации. Чем в большей степени нечто будет собой, тем больше оно может актуализировать, не теряя контакт с потенциальностью. Обращаясь к триаде "ценность–факт–значение", мы можем соответственно соотнести ценность с вечностью, факт со временем, а значение с гипарксисом. Существенная характеристика значения состоит в том, что оно может быть узнано. Ценность, испытанная однажды, может быть тем не менее действенной, даже если она не соотнесена ни с какой другой ценностью. Хотя факты могут быть классифицированы и их общие черты могут быть сделаны предметом научного обобщения, остается тем не менее верным, что каждый факт уникален и неповторим. Ценности есть то, что они есть, раз и навсегда. Они не гибнут, но и не возвращаются. Поэтому свойство возвращения и узнавания должно происходить из гипарксиса. Следовательно, мы можем сказать, что таким же образом, как потенциальность является основной характеристикой вечности, а актуализация – времени, так повторение – основная характеристика гипарксиса. Именно посредством повторения мы распознаем значения. Наука чистых значений – это логика, которая независима как от факта, так и от ценности.

Сочетание повторения и тождественности порождает ряд натуральных чисел. Посредством понятия класса общее значение приписывается обладающим подобием наборам объектов, поэтому арифметика – прежде всего гипархична по своему характеру.

Посредством гипарксиса можно делать аналитические утверждения, истинность которых определена, хотя они и не могут быть верифицированы обращением к знанию факта.

Строссон приводит пример, иллюстрирующий возможность создания чисто абстрактной системы, в которой значения определены безотносительно к существованию. В таких системах могут делаться логические утверждения, которые очевидно истинны, и все же отделены от какой-либо иной интерпретации.

Чтобы проникнуть более глубоко в значимость гипарксиса, мы должны увидеть, что значения никогда не могут быть более чем приблизительными в актуальном опыте. Абстрактное понятие класса "пять" имеет совершенно одно и то же значение во всех своих применениях, но лишь постольку, поскольку мы ограничиваемся одним лишь детерминирующим условием гипарксиса. Когда мы принимаем во внимание факты и говорим о пяти событиях или пяти возможностях, то это не более, чем общий фактор, узнаваемый на фоне различий. Возможность выделения значений из фактов и ценностей показывает, что гипарксис – это независимое детерминирующее условие возможного опыта. Его роль состоит в определении меры, в которой каждое данное целое может быть собой.

Чистая актуализация – это конец существования, чистая потенциальность – его начало. Между ними существование некоторым образом обретает определенную меру полноты.

Формирование понятия лишь случайно есть процесс во времени; в своей первичной значимости это гипархическая концентрация. Понятие дерева было бы очень бедным, если бы мы обладали лишь одним опытом видения актуального дерева. Повторение опытов, имеющих общее содержание, на фоне различий мало-помалу создает в нас распознаваемое целое, являющееся идеей дерева.

Мы должны обратиться к Ницше, с его понятием вечного возвращения, и в особенности к развитию этого тезиса Успенским.

Успенский справедливо указывает, что повторение только лишь во времени мало что прибавляет к значимости существования, и что необходимо постулировать возвращение подобного события не только в будущем, но и того же события в то же самое время.

Рассмотрим пример бросания жребия среди сотни человек для распределения шести призов. Потенциальности в такой простой ситуации исчисляются миллионами миллионов различных результатов события. Когда жребий уже брошен, одна из миллиона миллионов потенциальностей актуализирована, и необходимо уяснить сосуществование уникального события с огромной совокупностью несостоявшихся событий. После того, как жребий брошен, билетики выбрасывают, и во времени не остается ничего. Мы, поэтому, не можем искать сохранения неактуализировавшихся потенциальностей ни в прошлом, ни в будущем. Мы, следовательно, приходим к взгляду, что потенциальное существует наравне с актуальным, и более того, что потенциальности должны быть сохраняемы.

Сохранение потенциальностей не может быть объяснено в этом типе события только посредством детерминирующих условий времени и вечности. В таком смысле может быть сказано, что потенциальности, хотя и рассеянные, останутся локализованными в пространстве. Билетики, на которых написаны имена тех, кто не выиграл приз, продолжают существовать некоторое время. Когда они рассыпаются, материал, из которого они были сделаны, тем не менее сохраняется.

Последствия события продолжают реверберировать, влиять на всю связанную с событием жизнь. Таким образом нечто от события удерживается, хотя сами потенциальности исчезли. Жребий никогда не может быть брошен заново. Проблема напоминает парадокс Зенона о потоке, в который нельзя войти дважды. Парадокс обычно объясняется неправильным употреблением языка, например, приписыванием "одинаковости" мгновенному событию и продолжающемуся процессу. Отбрасывание парадокса как покоящегося на ложном основании не избавляет от стоящей за ним проблемы согласований двух значений слова "одинаковость". Мгновение, со всеми его потенциальностями, реально существует, но оно уникально и неповторимо.

Термин "вечное возвращение" содержит досадную языковую ошибку, поскольку смешивает два совершенно различных элемента существования: вечность, которая является кладовой потенциальностей, и гипарксис как поле повторений (возвращений). Последний учитывает то, как имеющиеся потенциальности распределены в актуализациях.

Процесс растворяется в общем потоке событий; он не может быть уникально отождествлен. Его одинаковость теряется в течении; обнаруживаемое вновь не может быть тем же самым. То же самое никогда не может быть найдено, но тем не менее "одинаковость" и "снова" – равным образом действенные составляющие нашего опыта.

Если увидеть, что эти трудности не могут быть разрешены в системе координат, включающей вечность, время и пространство, тогда мы сможем понять значимость гипарксиса. Детерминирующее условие гипарксиса таково, что уникальность опыта сохраняется. Значимость этого можно оценить, если вспомнить, что как во времени, так и в вечности уникальность поглощается. Во времени она теряется в потоке событий, в котором ничто не может остаться собой. В вечности все потенциальности равны; ни одна не выделяется, не занимает уникального места. Прежде, чем жребий брошен, шесть призов – везде, и потому нигде. Владельцы билетов – потенциальные победители, и потому ни один не лучше других. В момент бросания жребия есть уникальное распределение шести призов между шестью людьми, но эта ситуация скоро распадается. Деньги тратятся, случайным образом перераспределяются и исчезают, пока наконец снова все сто участников не становятся неразличимыми.

Все совершенно иначе в условии гипарксиса, где само событие сохраняется и повторяется таким образом, что момент беспокойного ожидания, когда миллион миллионов возможностей должен внезапно уступить место одной актуализации, возвращается снова и снова. Можно возразить, что это сохранение уникальности момента знакомо нам по воспоминаниям о прошлых событиях, особенно когда они носят столь драматический характер. Это возражение не учитывает ограничения памяти. Большая часть того, что мы называем памятью, есть всего лишь воспроизведение опытов, оставивших след в нервной системе и усиленных повторением. Есть другой, более редкий вид памяти, в котором события возвращаются и вновь разыгрываются; но когда этот род памяти входит в опыт, мы распознаем, что он не принадлежит к темпоральной актуализации, к которой мы привыкли. Более того, можно наблюдать, что память не консервативна. Наша способность воспоминания разрушается и теряет определенность. Потенциальности, которые были в самом мгновении, отсутствуют в памяти, и поэтому мы не можем рассматривать актуализацию даже с помощью наиболее полной способности воспроизводить прошлое, как достаточную для обеспечения того, чтобы потенциальности не были потеряны. Следовательно, сохранение потенциальностей требует повторения.

Более того, гипарксис не есть повторяющаяся актуализация во времени, поскольку само время, как детерминирующее условие, навязывает необратимость каждой последующей актуализации. Именно в этом смысле мы не можем войти в тот же самый поток дважды, и все же справедливо утверждают как Ницше, так и Успенский, что все повторяется, и что мы в некоторые моменты чувствуем внутреннюю убежденность, что это повторение – часть нашего тотального опыта, не менее подлинная, чем последовательность событий, необратимо движущихся к концу, из которого нет возврата.

Трудно на этой стадии сформулировать даже первое приближение к законам гипарксиса, характер которого станет явным лишь когда мы увидим более ясно, что заключается в согласовании вечности и времени. Сейчас нужно довольствоваться следующими предварительными положениями:

Гипарксис есть условие способности быть.

Гипарксис является повторяющимся во времени, дискретным и числовым.

Гипарксис как повторение является согласующим фактором между утверждением, исходящим от вечности как потенциальности и отрицанием, исходящим от времени как актуализации.

Различия в способности быть между двумя повторениями одной и той же сущности называются "гипархическим интервалом".

Способность быть зависит от чувствительности, которая не виртуальна и не актуальна.

Исчезновение гипархического интервала происходит, когда все повторения данной сущности тождественны.

Гипарксис изначально ассоциируется скорее со значениями, чем с ценностями или фактами.

3.8.6. Универсальные законы феноменов

Детерминирующие условия системы координат прямо даны в опыте. Они отделяют возможные феномены от невозможных, и в то же время они обеспечивают общую связность опыта. Например, детерминирующее условие времени соотносит прошлый, настоящий и будущий опыт, а детерминирующее условие пространства соотносит опыт присутствий различных целых. Вечность соотносит актуальный опыт с потенциальным, а гипарксис обеспечивает связность и адекватность в интерпретации опыта.

Переходя от феноменов к фактам, мы должны перевести детерминирующие условия в универсальные законы, которые, взятые вместе, образуют систему координат для факта. Эти законы могут быть сгруппированы относительно детерминирующих условий.

Статистические законы. Они касаются правил выбора и сочетания, которые ограничивают возможности, содержащиеся в любой данной ситуации, и основываются на характере детерминирующего условия вечности.

Законы сохранения. Они могут быть двух типов. Одни указывают возможные движения и могут быть сведены к гамильтоновскому закону изменяющегося действия; другие касаются преобразования энергии и включают первый закон термодинамики и законы сохранения количества движения, электрического заряда и спина.

Законы необратимости. Они связаны с природой времени и указывают условия, при которых система переходит или не переходит к наиболее вероятному состоянию.

Законы сосуществования. Они образуются из детерминирующего условия пространства и указывают меру и ограничение присутствия различных типов целых.

Законы классификации. Они являются основанием логики и арифметики.

Законы соответствия. Они касаются связи между мнениями, знанием и истиной.

Для всех таких обобщенных законов характерна универсальная применимость. В силу того, что они не относятся к функции, они независимы от любого специфического проявления. Они применимы ко всем градациям бытия, хотя и по-разному. Например, все бытие подвержено актуализации во времени; но актуализация может быть детерминированной, произвольной, мультивалентной или творческой, в соответствии со ступенью бытия, и, следовательно, уровнем в вечности, к которому она (актуализация) применяется. Подобно этому, каждое целое обладает присутствием, но природа присутствия зависит от уровня его бытия.

Наша способность описывать факты ограничена в основном трудностью сведения феноменов к знанию из-за дефектов, присущих как нашему чувственному восприятию, так и формам нашего языка. Трудности формулирования детерминирующих условий – не такого рода. Формулировка ускользает от нас в основном потому, что условия слишком просты, чтобы быть выраженными в словах без введения ошибочных усложнений. Правда, глубокая убежденность – разделяемая большинством ученых и философов – что природа проста, по-видимому, противоречит сложности функционального элемента в феноменах. Мы обнаруживаем, что научный метод, состоящий в неучитывании различий в бытии – это палка о двух концах, которая сначала хорошо служит, но позже оборачивается против того, кто ее употребляет. Все трудности и путаница могут, однако, быть удерживаемы в поддающихся управлению пределах, если мы сосредоточим свое внимание на детерминирующих условиях системы координат. Именно /172/ простой и ультимативный характер этих условий оправдывает нашу веру в единство и единообразие природы. Если мы можем продвинуться в формулировании законов системы координат так далеко, как только возможно, безотносительно к функции и бытию, то мы сможем пользоваться ими как средством, чтобы избежать ошибок, а также объединить результаты, получаемые в самых различных областях исследования.

Если система координат верна, каждый элемент возможного опыта должен найти свое место. Следовательно, адекватность и связность нашей систематики – это критерий правильности формулирования законов системы координат.

Часть четвертая

СИСТЕМАТИКА

Глава 9

ГИПОТЕЗЫ СУЩЕСТВОВАНИЯ

4.9.1. ОБЛАСТЬ НАУЧНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Естественная философия должна показать, как феномены, со всеми их изменяющимися качествами, могут быть сведены к общей основе факта, поддающегося выражению и коммуникации в словах и знаках. Ученый, отметив процедуры, посредством которых сведение было выполнено, употребляет их как ориентир в своей работе обнаружения регулярностей в феноменах, которые он, в свою очередь, представит как факты. По общему соглашению – может быть, даже практически необходимому – ученый ограничивает поле своего исследования специфицируемыми группами феноменов. Но поскольку феномены соотносимы с частной формой сознания, вся область – включая все группы – не определена точно, и поэтому определение ее пределов условно. Мы не должны упускать из виду этот условный и произвольный характер ограничения поля научного исследования. Религиозный опыт, например, обычно рассматривается как предмет, для научного исследования неподходящий. В качестве причин этого указывают, что к нему нельзя подойти с методами контролируемого эксперимента, измерения, статистического анализа и т.п. Важно то, что подлинный религиозный опыт не является "феноменальным" в узком смысле слова, в котором оно употребляется в этой книге. Это же относится к художественному опыту и вообще ко всем ценностным суждениям. Мы должны также исключить из области феноменов различные формы галлюцинаций и психозов, которые могут возникнуть в субнормальных и ненормальных психологических состояниях.

Феномены, таким образом, это опыт обычного человека в обычных состояниях сознания. С помощью заключений, к которым мы пришли в последней главе, мы можем сказать, что феноменальный мир является присутствующим в пространстве, последовательным во времени, потенциальным в вечности и сводится воедино посредством своего гипархического повторения. Мы расширяем наше знание этого мира, сводя феномены к фактам. Соединяя это знание с нашей интуицией уровней существования и форм воли, можем получить более или менее адекватные схемы для объяснения нашего обычного опыта.

Феномены соотносимы с нашим обычным уровнем сознания, и потому они не имеют фиксированного статуса. Пейзажист и метеоролог, смотрящие на один и тот же закат солнца, воспринимают разные феномены; таксономист-ботаник и фермер, глядя на одно и то же поле, заметят на нем разные растения.

В области феноменов знание как упорядочение функции не может иметь более чем техническкю значимость в смысле более или менее успешной адаптации. Если мы хотим идти дальше знания и понимать мир, в котором мы живем, мы должны отдать должное различениям бытия, от которых зависят ценности. В ранние века люди пытались гармонизировать факт и ценность, втискивая знание в паттерн, удовлетворяющий некоторому предвзятому взгляду на универсальный порядок. В Западной Европе, например, более тысячи лет верили, что всякое истинное представление о природе должно соответствовать христианскому писанному откровению. Такая вера содержит двойную ошибку. С одной стороны, наше знание факта достигается путем устранения различий бытия из феноменов; поскольку сами феномены принадлежат частной форме субъективного опыта, знание факта никогда не может быть более чем представлением нашего обычного человеческого опыта и должно, кроме того, быть подвержено всем неопределенностям, которые мы не можем надеяться преодолеть. С другой стороны, откровения Библии, которые, по предположению происходят из опыта более высоких уровней сознания, передаются нам посредством языка. Однако сам язык соотносим с бытием, и мы видели, что высшие истины могут быть выражены только в уникальном языке жестов. Когда эти истины шаг за шагом переводятся посредством обычной речи, неизбежно проникновение искусственных идей, затемняющих более глубокие значения. Поэтому невозможно свести откровение и знание факта к какому-либо общему знаменателю ни в опыте, ни в языке. Следовательно, если только может появиться гармоничная, единая структура, мы должны стремиться к проникновению в тотальный опыт функции, бытия и воли. Внутри этой данной тотальности мы можем заняться рассмотрением, с помощью категорий, процедур естественной философии и природы откровения.

Мы не можем успешно выполнить ни одно из этих заданий в терминах только функции и, следовательно, должны опираться в поисках интерпретации также и на весь ценностный опыт. Сейчас же мы обратимся к пересмотру оснований естественной философии, используя те выводы, к которым мы пришли относительно системы координат феноменального мира.

Первый шаг состоит в поисках средств группировки феноменов в соответствии с их уровнем существования, то есть интенсивности их внутренней объединенности. Понятие вечности дает нам средства для того, чтобы представить себе стратификацию существования, так что каждый уровень занимают целые различного типа. По определению внутренняя объединенность обладает уникальным внутренним отношением "больше-меньше", следовательно, это интенсивная величина. Мы можем, наверное, узнать о ней кое-что, проводя аналогию с одной из интенсивных величин в физическ науке – температурой. Будучи относительной и требуя для понимания скорее интуиции, чем формулировки, "температура" имеет много сходного с "существованием". Это не удивительно, поскольку как температура, так и существование зависят от энергии, присутствующей в данном целом. Разница состоит в том, что существование включает много различных форм энергии, в то время как температура предполагает только одну, а именно, энергию движения в молекулярном масштабе. Сравнение существования с температурой может помочь нам увидеть, что значит утверждение, что уровень существования есть интенсивная величина, независимая от функции. Воздух и вода могут иметь одну и ту же температуру, хотя функциональное распределение энергии в молекулах может быть совершенно различным. Подобно этому, два целых могут находиться на одном и том же уровне существования, хотя их функции могут внешне не проявлять никакого сходства.

4.9.2. ОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ СУЩЕСТВОВАНИЯ

Относительность существования наблюдаема во всех феноменах. Она применима равным образом к живому и неживому и является общей основой для любой интерпретации физических или биологических данных. Ученые, стремящиеся к механическим объяснениям, признают разные уровни существования не в меньшей степени, чем те, кто считает жизнь несводимой к физико-химическим терминам. Учение об эволюции, в какой бы форме оно не приводилось, утверждает, что в преобразовании видов жизнь переходит от одного уровня существования к другому. Большинство из тех, кто писал на эту тему, соглашается, что внутренние свойства организма приобретают более высокое качество в процессе эволюции, и что организм обретает большую степень независимости от окружающей среды.

Из вышесказанного видно, что многоуровневость существования признавалась во все периоды, хотя и в разных формах. Нет необходимости в эволюционных концепциях, чтобы увидеть, что существа стоят на различных уровнях. Аристотель заложил основы естественных наук, как мы их знаем сегодня, поскольку он показал, что каждый уровень бытия требует своих собственных подходящих методов для исследования. Он также считал, что необходимо установить единую шкалу существования, начинающуюся неодушевленными объектами и кончающуюся человеком. Более того, он понимал, что различения формы и функции второстепенны.

Незадолго до того, как Дарвин своим учением о естественном отборе сделал популярной идею автоматической эволюции, Джоффри Ст. Хилэр установил морфологическую схему, основанную на идее, что единая структура лежит в основе всего разнообразия форм. Материалистические биологи стремились интерпретировать уровни существования с точки зрения только функции, в то время как эволюционные биологи больше всего интересовались проблемами соотношения формы и функции, а философы различных эволюционистских школ обнаружвали более глубокие вопросы, поднимаемые изучением процесса постепенного перехода с более низких на более высокие уровни существования.

Современная версия шкалы бытия дается С. Александером, который пишет: "Грубо говоря, различные уровни существования, наиболее очевидно описываемые, таковы: движения, физическая материя, материя с вторичными качествами, жизнь, разум". Он также говорит о "естественном уважении", с которым он принимает относительность существования.

Александер признает, что "не было бы ничего экстравагантного в предложении, что электричество или свет, например, это субстанция, предшествующая материи в собственном смысле слова". Здесь и в других местах он предвосхищает некоторые из развиваемых в этой книге идей.

Уровни существования не касаются первоначально функционального механизма, то есть формы присутствия в пространстве или истории актуализации во времени. Детерминирующие условия сами по себе не вносят в феномены требуемое отношение "больше-меньше". Существование детерминировано условиями системы координат, но не они определяют его градации. Отношение "больше-меньше" применимо как к интенсивным, так и к экстенсивным величинам. Мы можем сказать конкретно:" В этой куче больше угля, чем в той", и мы можем также сказать абстрактно: "Тонна – это больше, чем центнер". Мы должны только быть уверены, что сравниваемые величины таковы по природе, что они могут быть сведены к утверждениям факта. Если же, например, мы хотим сказать: "В этом доме больше денег, чем счастья" – мы употребляем форму речи, которая будет иметь значение, только если слушающий может распознать подразумеваемые различения ценностей. Экстенсивная относительность существования не представляет трудностей для интерпретации, поскольку она легко может быть выражена в терминах факта и дана в нашем чувственном опыте консервативной актуализации. Интенсивная модальность, однако, вызывает некоторые неудобства, поскольку она не дана прямо в нашем чувственном опыте. При пояснении характера вечности как детерминирующего условия системы координат, было принято, что любому данному существу можно недвусмысленно приписать определенный уровень. Теперь мы должны рассмотреть, подтверждается ли это предположение нашим опытом. Интенсивность внутренней объединенности – это одномерное свойство, которое может быть приписано существу таким же образом, как температура является однозначным свойством, приписываемым любому телу независимо от его состояния или состава.

4.9.3. ШКАЛА БЫТИЯ

Если есть разные уровни существования, они либо образуют один последовательный ряд, либо должны быть параллельные или ветвящиеся иерархии. Для поверхностного взгляда второе кажется более соответствующим данным опыта. Тем не менее, все попытки установить морфологическую структуру провалились. Трансцендентные морфологи, начиная от Бюффона и Гете, близко подошли к пониманию принципа структуры, но они смешали единство структуры с единством существования и поэтому образовали ложное представление об "echelle des etres" - ошибка, ясно заметная в большой работе Ст. Хилэра. Тем не менее, прозрение Гете могло бы повести его последователей к новому пониманию принципа структуры, если бы внимание биологов не было отвлечено от морфологии публикацией дарвиновского "Происхождения видов". Вездесущность структуры была упущена из виду, и представление о "форме всех форм" постепенно исчезло из биологического мышления. Тем не менее, именно в не-морфологическом, или невидимом, а живом единстве кроются различия уровней. Мы должны поэтому рассмотреть различные роды интенсивных величин, которые могут служить определению различных иерархий существования. Мы можем, например, оценивать статус материальных объектов в терминах размера, механической силы, плотности, температуры, электрических и магнитных свойств. Что касается живых организмов, скорее следует рассматривать продолжительность жизни и стабильность внутренней среды, размеры, приспособляемость и независимость по отношению к внешней окружающей среде. Человеческие существа могут оцениваться в терминах телесного здоровья, интеллигентности, характера, опыта и т.д.

На поверхностный взгляд, эти данные кажутся принадлежащими различным иерархиям и даже в каждом определенном ряду разделяющимися на ветви, расходящиеся и теряющие общие черты, которыми, как сначала казалось, они обладали. Аристотель помещает всех животных в один восходящий ряд, от рыб и птиц, через яйцекладущих четвероногих и живородящих млекопитающих до человека. У него нет разветвления ряда: "Род растений непосредственно следует за родом неодушевленных объектов". Последователи Аристотеля в биологии по большей части не могли проникнуть в его интуицию бытия, обманываясь подобием функций. Возможно, что Гете не делал этой ошибки, но против других попыток установить шкалу бытия Кювье справедливо возражал, что "предполагаемая шкала бытия есть только ошибочное применение к тотальности творения частичных наблюдений, которые действенны только в рамках пространства, в пределах которого они делались". Мы находим, однако, что всякая критика морфологической шкалы бытия для нас не имеет отношения к делу, потому что морфология – это функциональный аспект структуры, в то время как мы ищем невидимое свойство, посредством которого существование удерживается в объединенности.

Характерные модусы существования таких различных целых, как импульс электромагнитного излучения, камень, вода в озере, живое растение или животное, состояние сознания или памяти, кажутся столь отличными друг от друга, что не может найтись единого свойства, которое могло бы служить для их сравнительной оценки. Но, несмотря на все различия, эти разные целые имеют общее свойство быть более или менее связными сущностями, к которым мы можем находится в определенных отношениях.

4.9.4. ПОТЕНЦИЯ КАК КРИТЕРИЙ УРОВНЯ

Если мы сравним камень с животным, мы можем увидеть, что и то и другое длится во времени, но совершенно различным образом. Один камень может быть тверже и существовать дольше, чем другой; одно животное может быть более приспосабливающимся и потому более живучим, чем другое. как камень, так и животное в некотором смысле независимы от окружающей среды, но слово "независимый" имеет совершенно разные значения в этих случаях. Неумение принимать во внимание эти оттенки значения при употреблении слов в отношении существования послужило причиной многих ошибок, в которые впадали биологи и физики.

Относительно любого целого, какова бы ни была его функциональная структура, мы всегда можем задать вопрос: в какой мере оно является собой? Мы можем спросить: насколько это целое может быть узнано на основе того, что оно есть в себе и для себя, а не по отношению к окружению, в которое оно помещено. Камень узнаваем по своей форме, размерам, цвету и так далее. Если его обтесать, мы можем сказать, что это все тот же камень, хотя что-то изменилось. Но если его расколоть надвое, мы можем сказать, что теперь у нас есть два камня вместо одного, а индивидуация первоначального камня потеряна; каждый фрагмент теперь отдельно индивидуирован. Более того, долгая продолжительность существования камня не должна скрывать от нас тот факт, что он, как все материальные объекты, постепенно и неизбежно стирается. Однако устойчивость формы и большая продолжительность существования дают камню большую степень индивидуации, чем куску глины или куче песка.

Индивидуация животного совсем иного порядка, чем индивидуация вещи. Она может быть характеризована своей внутренней структурой, изменения которой не должны выходить за определенный предел, чтобы животное могло сохранить нормальное состояние существования. Мы можем указать гораздо более определенно, что значит для животного "быть собой", чем это возможно в случае камня. Хотя мы вынуждены употреблять словесные описания, чтобы указывать на различия в бытии, отвлекая этим внимание от существования к поведению, тем не менее, даже если это допускается, остается несловесная интуиция, соответствующая утверждению, что животное существует в большей степени, чем камень. Этот элемент в феноменах, который не может быть сведен к фактам, оказывается, тем не менее, как раз тем самым средством, с помощью которого факт может быть обнаружен. В этом нефактуальном элементе опыта нет ничего таинственного. Мы не нуждаемся в помощи геолога или биолога для того, чтобы знать, что скалы и животных нужно изучать отдельно друг от друга и различными методами. Тем не менее, для геолога скала – это индивидуированное целое, наделенное своим собственным модусом существования, в не меньшей степени, чем растение для ботаника, животное для зоолога или человек для антрополога. В каждом из этих случаев целое, таким образом индивидуированное, есть нечто большее, чем его функция, и несет в себе свое значение.

"Все, что живет, имеет значение, и не нуждается ни в кормлении грудью, ни в отнятии от груди".

Существовать – не значит "быть" вообще, а быть особенным представителем вида, актуализирующимся в чуждом окружении. Существование, таким образом, имеет тройной характер: гиперномный, автономный и гипономный. Гиперномный характер существования состоит в потенциальностях, которыми целое наделено благодаря своей причастности к виду. Таким образом роза существует как роза, то есть как член рода роз. Все ее потенциальности образуются из генетического паттерна, общего всем растениям рода. Род содержит много видов и очень сложное распределение наследуемых свойств, так что паттерн потенциальностей содержит большое разнообразие. Мы будем употреблять термин "потенция" для обозначения максимальной степени индивидуации, доступной членам данного класса целых.

Потенция – это собрание потенциальностей в данном целом. Она представляет пределы возможной самореализации, которые предуказаны данным классом целостностей. Чем более богат и значим паттерн потенциальностей, тем выше уровень бытия, которое данное целое может достичь. Необходимо подчернуть, что потенция не принуждает, а разрешает. Нет закона, требующего, чтобы данное целое реализовало свои потенциальности. Самореализация зависит не только от потенции, но и от способности быть, то есть скорее от гипархических, чем от вечностных характеристик.

Таким образом, мы приходим к тому, чтобы рассматривать потенцию как истинную основу классификации, посредством которой сущностям приписывается данный уровень существования. Потенцию не следует отождествлять с бытием; это, однако, тот элемент бытия, который утверждает паттерн существования. Он, таким образом, противопоставлен актуальности, которая, хотя она и является видимым выражением паттерна, есть тем не менее отрицание, поскольку она возникает посредством отказа от невыполненных потенциальностей. Индивидуальность данного целого зависит от того способа, каким это особенное целое осуществляет согласование конфликта между временем и вечностью. Индивидуация не может служить основой классификации, потому что два данных целых, тождественных в своем основном паттерне, могут обладать весьма различными степенями индивидуации. Например, все желуди эквипотентны, но степень их индивидуации зависит от их способности выполнить свою судьбу – стать дубами. Потенция, а не индивидуация, является, таким образом, единственным критерием уровня, и мы примем ее как основание нашей систематики.

На основе потенции весь опыт стратифицирован, и потенция феноменов может быть раскрыта абстрагированием от несущественных деталей. Метод допустимой абстракции применим, таким образом, ко всем феноменам. Это не означает, что мы имеем какое-либо прямое восприятие потенции, которой характеризуются различные градации целостности. Мы наблюдаем определенный паттерн внешнего поведения, и из этого мы заключаем, что соответствующее целое присутствует. Это заключение не может быть сделано только из знания поведения, оно требует определенной интуиции бытия. Это не мистическая интуиция, а чувствительность к потенции, которая, например, делает скалы живыми для геолога. Мы должны не только распознавать различные паттрены поведения, но также стремиться соотнести их с нашей интуицией бытия и воли. Это стремление есть формирование гипотез, с помощью которых ученый-естественник расширяет границы своего знания.

4.9.5. РАБОЧИЕ ГИПОТЕЗЫ

Схемы, которые ученый конструирует, чтобы привести свои наблюдения в гармонию со своими общими представлениями относительно порядка в природе, могут быт названы "рабочими гипотезами". Они по своему существу методологичны и практичны, и этим они отличаются от философских систем. Более того, они вообще ограничены в объеме, будучи связанными с определенной областью научного исследования. Более того, рабочие гипотезы отличаются от обобщенных утверждений тем, что они включают предположение относительно бытия.

Различие не очевидно, поскольку мы не привыкли рассматривать потенцию, лежащую за наблюдаемым поведением. Несколько примеров послужат иллюстрацией этого.

Кеплеровы законы движения планет суммируют ряд точных наблюдений и измерений, сделанных в предположении, что вселенная создана в соответствии с паттерном периодичностей, детерминирующих событие на каждой шкале. Кеплер верил в астрологию и искал музыку сфер. Гипотеза Коперника не добавила непосредственных дополнений к наблюдаемым регулярностям, но восстановила интуицию Аристарха относительно бытия солнечной системы. Наше уважение к Копернику вызвано в большей степени новым чувством качественной потенции, благодаря которому мы можем мыслить солнечную систему, нежели количественной интерпретацией, которую он дал планетным движениям. Это новое сознание может быть обнаружено в отношении к законам Коперника, Галилея и Ньютона тех ученых, которые признавали, что эти законы были большим, чем обобщение факта, и поэтому искали потенцию, из которой они происходят.

В 1845 году Фарадей наблюдал, что магнитное поле вращает плоскость поляризации светового луча, но только в 1873 году этим и последующим наблюдениям физиков-экспериментаторов был дан статус существования гипотезой Джемса Клерка Максвелла о том, что свет состоит из электромагнитных волн. Его знаменитое предсказание излучения за пределами видимости привело к открытию Герцем радиоволн. Другое следствие этой гипотезы – существование светового давления – не было окончательно верифицировано до работ Белла и Грина в 1933 году. Оба эти открытия стали возможными благодаря тому, что гипотеза Д.К. Максвелла имела характер гипотезы существования, впервые признававшей, что свет и электромагнетизм эквипотентны. Это справедливо, несмотря на сомнения в "существовании" светового эфира, вызванные последующими экспериментами, вибрации которого, как предполагалось, составляли электромагнитные волны. История теорий электромагнитного излучения очень показательна для нашей темы, поскольку она служит иллюстрацией "непознаваемости бытия", а также той истины, что интуиция бытия не может быть выражена в словах. Мы приходим к пониманию того, как ученый, сделавший открытие, ищет функциональную интерпретацию, и поступая так, вводит в заблуждение себя и других. Тем не менее, любая плодотворная гипотеза, даже если ее форма впоследствии изменена, остается действенной в той мере, в какой она имеет отношение к уровню потенции.

В 1885 году Бальмер наблюдал спектр водорода, содержащий линии, которые могли быть выражены в числовой формуле, значение которой никто в то время не подозревал. Это было за тридцать лет до того, как Нильс Бор сформулировал рабочую гипотезу строения атома.

Несмотря на то, что от исходного представления впоследствии отказались, оно тем не менее заложило основы современной атомной теории и привело к представлениям Резерфорда об атомном ядре и орбитах электронов, с огромными последствиями для человеческой жизни.

В области биологии наблюдения Менделя над наследственностью были подытожены в его двух законах – накопления и независимой группировки. Хотя эти законы точно учитывают передачу наследуемых признаков, до тех пор, пока они не были проинтерпретированы в свете вейсмановской генетической гипотезы, значение бытия репродуктивной клетки не схватывалось. Только благодаря этой гипотезе мы сейчас имеем интуицию внутренней объединенности половой клетки, далеко превосходящую функциональный механизм, раскрываемый в менделевских законах. Генетическая теория обладает тем преимуществом, что она устанавливает потенцию как активный принцип, детерминирующий паттерн развития.

Таким образом, гипотеза не только и даже не столько описательна. Включая интуицию бытия, она относится прямо к феноменам и поэтому может быть источником открытия новых фактов. В каждом из приведенных выше примеров формулирование гипотезы вело к новым открытиям. Еще один пример этой характеристики можно увидеть в открытии мейозиса, или воспроизводства-разделения хромосом, сделанном в женской клетке (аскарии) в 1887 году Ван Бенеденом и Бовери, а в мужских клетках Платнером двумя годами позже, феномена, уже предсказанного Вейсманом на основе его гипотезы. Подобным образом открытия, предсказанные Резерфордом и другими, и сделанные впоследствии, после формулирования гипотезы о существовании атомного ядра, свидетельствует о том, что здесь есть нечто большее, чем функциональные регулярности. В соответствии с даваемой здесь интерпретацией каждая рабочая гипотеза относится к существованию так же, как и к механизму. Она ценна не как простой каталог феноменов, ее реальная значимость состоит в том, чтобы направить наше внимание на специфический паттерн потенции.

4.9.6. ГИПОТЕЗЫ И ДЕТЕРМИНИРУЮЩИЕ УСЛОВИЯ

Следует отметить, что гипотеза, для того, чтобы обладать ценностью, а также чтобы быть в соответствии с фундаментальными законами природы, должна удовлетворять детерминирующим условиям системы координат. Например, открытие давления света привело максвелловскую гипотезу в гармонию с первым законом термодинамики. Более того, детерминирующее условие гипарксиса задает требование логической связности, которому должна удовлетворять любая полезная гипотеза. Генри Маргенау определяет шесть требований, которым должна удовлетворять научная гипотеза, чтобы быть приемлемой как для науки, так и для здравого смысла. Они таковы:

(a) Плодотворность;

(б) Многообразие связей;

(в) Неизменность и стабильность;

(г) Распространимость истолкований;

(д) Причинность;

(е) Простота и изящность.

Маргенау называет эти требования метафизическими, но они весьма различны по своему характеру. Формулировались другие, не менее убедительные критерии, и среди философов продолжается спор, являются ли гипотезы большим или меньшим, чем констатация факта. Одна школа считает, что гипотеза – это не более, чем условный способ описания разнообразия фактов, в то время как другая рассматривает их как утверждения о реальности. Термин "конструкт", введенный Карлом Пирсоном, часто употребляется в этой связи с интенцией, во многом сходной с той, с какой мы употребляем слово "факт".

Значение факта – это операция, посредством которой он устанавливается, то есть шаги, посредством которых мы переходим от феномена к упорядоченному знанию. Об этом переходе от феноменов к фактам Маргенау пишет:

"...опыт, становясь полным и интегрированым, движется от чувственного и спонтанного к рациональному и рефлективному. В этом переходе элементы данного обретают упорядоченность и дают разуму себя схватить. К особенностям чистых чувственных данных принадлежит некоторая логическая неясность, запутанная связность, не допускающая классификацию самих данных как индивидуумов. По этой причине невозможно определить опыт данностей иным образом, нежели указывающий или экстенсивный. Переход к упорядоченному знанию включает постулирование конструктов, выявляющих связи и их отсутствие. Внешний объект – это простейший конструкт, который мы привычно выдвигаем по отношению к большинству видов чувственного восприятия."

Маргенау также указывает правила для определения того, является ли конструкт "только научно приемлемым или частью реальности". Путаница здесь происходит с самого начала, поскольку конструкты по предположению абстрактны. С одной стороны он говорит, что "абстракция есть элементарная форма создания конструктов", а с другой стороны – что "создание конструктов – творческий, равно как и синтетический акт".

Он нигде не рассматривает особый статус рабочей гипотезы, которая в его языке называется "творческим конструктом", в то время как факт – "абстрагированный конструкт". Творческий конструкт в нашей терминологии – знак для "паттерна потенции".

Достоинство фактов в том, что они могут быть знаемы; их недостаток в том, что это – не полный опыт, поскольку им недостает элементов бытия и воли. Рабочая гипотеза ближе к опыту, чем факты, поскольку она содержит по крайней мере некоторое соотнесение с элементом бытия. В гипотезе всегда есть интуитивный элемент, отсутствующий в простом перечне фактов, более того, гипотеза говрит нечто о форме событий, относясь таким образом не только к детерминирующим условиям системы координат, но также и к различениям, которые мы ассоциируем с волей. Можно, следовательно, сказать, что на уровне нашего обычного человеческого опыта формулирование гипотез – это предчувствие работы объективного разума, поскольку он требует соединения знания, сознания и понимания.

Формулирование гипотез – это момент сознания, в котором новое понимание входит, чтобы преобразовать знание. Ученый постигает нечто, что одними фактами не раскрывается. Всякие сомнения относительно этого пункта рассеиваются свидетельствами самих ученых относительно мучительного периода, во время которого конфликт между новым фактом и старой гипотезой не может быть разрешен, и облегчения, наступающего, когда открывается новая гипотеза.

Формирование гипотез не только отлично от приобретения знаний, но оно отличается также способом коммуникации. Чтобы "понять" новую гипотезу, нужно, вообще говоря, иного рода усилие внимания – и, следовательно, другое состояние сознания – нежели то, которое достаточно для познания группы фактов, даже если она весьма сложна. Чтобы быть чувствительным к опыту, нужно не быть целиком погруженным в факты.

4.9.7. ГИПОТЕЗЫ СУЩЕСТВОВАНИЯ

Рабочие гипотезы в общем предположительны по своему характеру и могут быть модифицированы или даже оставлены без нарушения общей научной деятельности в данной области. Есть, однако, класс гипотез, которые определяют само поле – а именно те, которые приписывают уровень существования сущностям определенного диапазона потенций. Они могут быть названы гипотезами существования, и являются основой систематической классификации наук.

В этой связи мы будем употреблять слово "сущность" /entity/ для обозначения особого целого, относимого к специфической потенции. Сущность, таким образом, должна рассматриваться как элемент класса целых, которые удовлетворяют гипотезе существования.

Гипотезы существования – наиболее могущественный инструмент научного исследования, поскольку они позволяют с точностью определить каждый уровень науки и в то же время служат для объединения различных рабочих гипотез и для проверки их действенности. Лишь имея возможность сформировать ясное понятие об уровне изучаемых сущностей исследователь может направить свои наблюдения и эксперименты по плодотворному пути. Таким образом, как мы видели, ошибочные гипотезы существования лучше, чем полное отсутствие гипотез.

4.9.8. ОСНОВНЫЕ ГИПОТЕ3Ы

Мы можем начать систематизацию наших заключений, разделив существование на три большие области неживого /subanimate/, живого и сверх-живого существования; мы можем искать в каждой из них ряды сущностей, имеющих эквипотентные структуры, результат этих поисков показывает, что есть двенадцать основных уровней существования, каждый из которых характеризуется специфическим отношением к трем фундаментальным модусам.

В представляемой нами систематической классификации употребляются слова греческого происхождения для основных модусов – гиперномный, автономный и гипономный, и слова латинского происхождения для двенадцати уровней. Внутри уровней есть градации, различающиеся степенью полноты, с которой воплощаются характерные свойства уровня.

Первичное разделение основывается на относительном доминировании трех модусов по отношению к уровням.

А. ГИПОНОМНАЯ ДОМИНАНТА

ОСНОВНАЯ ГИПОТЕЗА ФИЗИЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ:

Есть класс сущностей, в которых доминирует гипономный модус, которые поэтому по существу пассивны во всех своих отношениях, как внутренних, так и внешних.

В. АВТОНОМНАЯ ДОМИНАНТА

ОСНОВНАЯ ГИПОТЕЗА СУЩЕСТВОВАНИЯ ЖИВОГО:

Есть класс сущностей, в которых доминирует автономный модус, и которые вследствие этого способны поддерживать равновесие согласования между своими внутренними и внешними отношениями.

С. ГИПЕРНОМНАЯ ДОМИНАНТА

ОСНОВНАЯ ГИПОТЕЗА КОСМИЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ:

Есть класс сущностей, в которых доминирует гиперномный модус, и которые вследствие этого способны действовать как производящие активные источники внешних /external/ отношений.

В каждом из трех первичных подразделений – четыре семейства, различаемые уровнем гипархического существования, возможного для них. Каждый уровень эквипотентен.

А1. УНИПОТЕНТНЫЕ СУЩНОСТИ Безразличие к существованию

А2. БИПОТЕНТНЫЕ СУЩНОСТИ Неизменное бытие

A3. ТРИПОТЕНТНЫЕ СУЩНОСТИ Тождественное повторение

А4. КВАДРИПОТЕНТНЫЕ СУЩНОСТИ Составная целостность

ПЕРВАЯ ПЕРЕХОДНАЯ ГИПОТЕЗА Активная поверхность

В5. КВИНКВЕПОТЕНТНОЕ

СУЩЕСТВОВАНИЕ Самообновляющаяся целостность

В6. СЕКСИПОТЕНТНОЕ

СУЩЕСТВОВАНИЕ Репродуктивная целостность

В7. СЕПТЕМПОТЕНТНОЕ

СУЩЕСТВОВАНИЕ Саморегулирующаяся целостность

В8. ОКТОПОТЕНТНОЕ

СУЩЕСТВОВАНИЕ Самоуправляемая целостность

ВТОРАЯ ПЕРЕХОДНАЯ ГИПОТЕЗА Биосферическая целостность

С9. Суб-творческая целостность

С10. Творческая целостность

C11. Сверх-творческая целостность

C12. Автократичная целостность

Мы установили формальную систематику для всех ветвей естественной философии, и наша последняя задача в этой книге – соотнести формальную схему с данными наблюдениями и эксперимента.

Глава 10

КЛАССИФИКАЦИЯ НАУК

А. СУЩЕСТВОВАНИЕ НЕЖИВОГО – ГИПЕРНОМНЫЕ СУЩНОСТИ

4.10.1. ХАРАКТЕР ГИПОНОМНОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ

В соответствии с принципом соотнесенности каждое событие должно быть результатом действия трех независимых сил. Мы должны, поэтому, ожидать, что все существование обнаруживает три независимые компоненты, выступающие по отношению друг к другу как утверждающий, отрицающий и согласующий элементы триады. Мы находим это в гиперномном, автономном и гипономном мирах. Гипономное существование – общая основа отрицания или пассивности со множеством оттенков и градаций. Мы наблюдаем в нашем опыте сущности, которые не обладают ни способностью инициирования деятельности, ни средствами регулирования ее. Они, таким образом, остаются пассивными во всех своих актуализациях. Гипономное существование включает не только сущности, пассивные по самой своей природе, но также и пассивный элемент в сущностях, которые имеют потенцию для согласующей или активной роли. В этой главе мы будем рассматривать только те сущности, природа которых удовлетворяет основной гипотезе гипономного существования, то есть сущности, которые целиком пассивны по природе. Они могут быть сгруппированы в четыре основных класса соответственно их потенции к индивидуации и степени, в которой они обладают внутренним или естественным паттерном. Наиболее примитивный модус существования – унипотентная сущность – никогда не может быть ничем большим, нежели зеркалом своего окружения, которому оно не приносит ничего, кроме голого факта своего присутствия. Даже это присутствие безразлично, поскольку любая другая сущность, независимо от ее природы, может служить той же самой цели. Бипотентные и трипотентные сущности, будучи гипономными, могут, однако, участвовать в окружающем и быть ему полезными, благодаря силе и отношению, но только квадрипотентные сущности полностью представляют природу физического мира. Природа "вещеобразна", и каждая сущность, до какой бы ступени потенции она ни поднялась, продолжает участвовать в универсальной "вещности" благодаря гипономическим элементам в ее строении.

Систематика физических наук основывается на стадиях, посредством которых, отправляясь от недетерминированного нижнего состояния, достигаем детерминированной вещности. Первая стадия – это вхождение хилэ в существование, посредством соединения ее с детерминирующими условиями системы координат. Первичные науки – те, в которых законы системы координат изучаются безотносительно к каким-либо различиям бытия. Мы разработаем теперь различные гипотезы существования, не пытаясь давать их строгую интерпретацию. Их значение станет яснее при более детализированном исследовании, предпринимаемом во Второй книге.

4.10.2. Гипотеза безразличия к существованию

Наиболее радикальное упрощение проблемы существования состоит в том, чтобы отбросить ее совершенно и рассматривать ситуации лишь относительно неспецифицированных сущностей, имеющих унипотентное существование. Посредством такой операции мы абстрагируем из феноменов все различения существования, а также все дифференциации функции, и оставляем неустранимые детерминирующие условия системы координат. Предположение, что это – допустимая процедура, позволяет нам сформулировать гипотезу безразличия к существованию следующим образом:

Есть класс окказий, законы которых независимы от природы существований, участвующих в них. Лишь сущности, находящиеся на первом, унипотентном уровне, могут участвовать в таких окказиях.

Изучение феноменов безотносительно к различиям в существовании помогает нам сформулировать законы системы координат в их наиболее общей форме. Науки о системе координат конституируются всеми регулярностями, обнаруживаемыми в феноменах, независимых от существования какого бы то ни было определенного рода целых.

Несколько примеров послужат иллюстрацией предмета этих наук:

Науки обобщенной геометрии, специфицирующие условия всех возможных отношений присутствия без ограничений способа, каким содержание входит в опыт. Метрическая геометрия исключается, поскольку она предполагает существование твердых тел, к которым гипотеза безразличия к существованию неприменима. Эти науки относятся в основном к пространству.

Науки классической динамики и чистой – гиббсовской – термодинамики. Это также науки о системе координат, поскольку они не накладывают ограничений на распределение энергии в системе и относятся преимущественно ко времени.

Статистические науки – включая теорию вероятности и общую теорию поля – это науки о системе координат, относящиеся к вечности.

Семантический анализ, арифметика, логика и теория цикличности – науки о системе координат, относящиеся в основном к гипарксису.

Общая характеристика наук о системе координат состоит в их применимости ко всем уровням существования и всем классам целых, но это не означает, что они могут быть открыты без опыта феноменов. Это не есть априорное знание в кантовском смысле. Безразличие к существованию не подразумевает вообще отсутствие существования, и науки о системе координат так же образуются из данных опыта, как все другие. Они основаны на открытиях посредством выбора из феноменов тех элементов, которые унипотентны и потому безразличны. Унипотентные элементы в опыте могут быть сведены к фактам посредством эксперимента, наблюдения и анализа. Устанавливаемая таким образом рефлексия по поводу фактов ведет к формулированию законов системы координат. Правила, содержащиеся в науках о системе координат строгим образом применимы только к унипотентным сущностям. Поэтому их применимость является наибольшей в нижних стратах существования. Наиболее ранние свидетельства того, что человек освоил эту форму – законы системы координат – древнее, чем история. Люди научились считать и измерять раньше, чем они обрели письмо. До-династический Египет и ранняя Андская цивилизация располагали значительными математическими средствами, в них наблюдали звезды и создавали календари. Египетские архитекторы употребляли метод триангуляции, основанный на правиле 3-4-5, по меньшей мере, четыре тысячи лет назад, и возможно, что они уже были знакомы с "теоремой Пифагора", на которой основывается это правило. Халдейские математики второго тысячелетия до нашей эры безусловно знали эту теорему и имели свою форму доказательства ее. Древние шумеры играли в игры, связанные со случайностью и открыли законы вероятности. Наука о вероятности как элементе системы координат, основанная на этих законах, постепенно обрела свою окончательную форму в работах от Лапласа и Хейеса до Пирсона, Джеффри и Кейнса. Хотя статус теории вероятности (одной из наук о системе координат) не понят еще полностью, она, очевидно, отличается от других наук в том, что она безразлична к материалу, к которому она применяется.

Науки о системе координат просты и примитивны. Они построены на обобщениях здравого смысла, которые человечество всегда делало в процессе сведения феноменов к фактам. Известный пример дают законы термодинамики, которые, как отмечает Эддингтон, учат нас природе времени. Эти законы, законы сохранения и необратимости, известны в обычном опыте в форме продолжительности и распада. Каждое распознаваемое целое показывает миру определенную "одинаковость" на фоне "инакости". Эта одинаковость должна продолжать существовать, и продолжая существовать, она позволяет нам различить характер феномена. Продолжительность или продолжение существования во времени оказывается, таким образом, независимым условием, содержащимся во всей актуализации, без которого вообще не может быть никакой окказии. Не в меньшей степени, однако, наш опыт убеждает нас, что длящееся также распадается и гибнет. Точные измерения и наблюдения в физических науках дают нам огромное множество фактов касающихся длительности и распада, которые (длительность и распад) могут быть выражены в терминах циклических феноменов. Универсальная периодичность, которую мы в математическом символизме выражаем как дифференциальное уравнение второго порядка, есть также свойство системы координат, которым характеризуются все феномены. Должно также быть понятно, что статистические законы применимы только к феноменам, сведенным к унипотентным терминам.

4.10.3. ГИПОТЕЗА НЕИЗМЕННОГО БЫТИЯ

Простейшая гипотеза существования, которую можно очертить вслед за полным неучитыванием относительности существования – это принять, что целые бипотентны. Поскольку бипотенция – это существование "или-или", лишенное внутренних различий, может показаться, что это эквивалентно рассмотрению каждого целого как вещи. Этот взгляд здравого смысла, однако, содержит возможность серьезных ошибок. Вещи длятся только ограниченное время; их присутствие изменяется при переходе изнутри наружу через ограничивающую поверхность; они находятся в разных состояниях агрегации и, следовательно, имеют различные степени твердости; их внутренняя энергия различается, следовательно, они стоят на разных уровнях существования. Чтобы избежать этой ошибки и рассматривать целые безотносительно к таким различиям, мы фиксируем в качестве второй гипотезу неизменного бытия. Она может быть сформулирована в следующих терминах:

Есть класс окказий, в которых сущности ведут себя так, как если бы они не входили во взаимодействие друг с другом и были самотождественны и неизменны по отношению ко всем четырем детерминирующим условиям.

Эта формулировка предполагает, что есть уровень существования, на котором целые могут быть рассматриваемы как присутствующие во всем пространстве, актуализированные во всем времени и самотождественные на каждом уровне в вечности. Такие целые лишены всех внутренних дифференциаций. Для них относительность целостности состоит в существовании или не-существовании. Каждое такое целое должно быть способным существовать не испытывая ни ограничений ни посягательств со стороны других целых.

Кажется, что так сформулированная гипотеза неизменного бытия находится в совершенном противоречии с нашим опытом феноменов. Мы не встречаем и не можем себе представить конечное протяженное тело, которое бы занимало все пространство; равным образом два таких тела не могут занимать одно и то же пространство. Это возражение, однако, основывается на ошибочном взгляде на пространство как "вместилище" – взгляде, который мы отвергли при изучении детерминирующих условий. Пространство есть форма соотнесенности, и нет причины, по которой мы не могли бы принять существование целых, имеющих одномерную соотнесенность, и потому присутствующих во всем пространстве. То же относится к понятию неизменной актуализации во времени. В нашем опыте мы не наблюдаем объекты, не подверженные изменениям во времени, но если мы рассмотрим предмет физической динамики, мы увидим, что "тела, движение которых изучаются, предполагаются самотождественными на протяжении всей своей актуализации. В динамике предполагается, что могут производиться измерения, возможные, только если мерные линейки и часы остаются самотождественными, где бы они ни употреблялись, – предположение, хорошо соответствующее сущностям с незименным бытием. Хотя мы видим, что это предположение никогда не может быть специфицировано в абсолютных терминах, мы можем приближаться к неизменности так близко, как это необходимо посредством соответствующих экспериментальных предосторожностей.

Оправданием принятия этой гипотезы является то, что, приняв предположением о полной самотождественности объектов изучения, динамические науки достигли высокой степени полноты, связности и точности. Многие искусственные трудности в интерпретации динамических данных возникают из-за неумения увидеть основное предположение, определяющее область динамики. Существует, например, спор между сторонниками взгляда, что всякое действие должно быть контактным действием и теми, кто считает, что возможно действие на расстоянии. Целые, обладающие неизменным бытием, присутствуют везде, следовательно, они всегда находятся в соприкосновении. С другой стороны, их контакт никогда не может нести с собой внутренних перемен, потому что, согласно гипотезе, они не имеют потенций для изменений.

Неизменные сущности самотождественны относительно всех условий системы координат. Они, следовательно, нечувствительны к направлению темпоральной актуализации. Поэтому мы обнаруживаем, что законы движения не изменяют своей формы при изменении знака времени. При внимательном рассмотрении обнаруживается, что "принцип наименьшего действия" эквивалентен гипотезе неизменного бытия. Мы можем, следовательно, сказать, что все феномены, к которым применимы законы классической динамики и электромагнетизма, принадлежат к бипотентному уровню существования, определяемому этой гипотезой. Примечательно, что столь ограниченный модус существования оказывается соответствующим столь важной группе феноменов, как движения небесных тел и классический электромагнетизм.

Сущности с неизменным бытием не могут воздействовать друг на друга. Их внутреннее состояние находится везде и всегда самотождественно, и они не могут вступать ни в какие процессы обмена. Тем не менее, кажется, что они порождают силу из-за взаимного присутствия, – условие, принимаемое в изучении движения планет. Мы знаем, что солнце и планеты участвуют в интенсивных и сложных обменах энергией; сам факт наблюдения требует обмена энергией в световых сигналах. Однако за период времени, в течение которого мы их наблюдаем, часть их общей массы, вовлеченная в обмен, пренебрежимо мала, и в силу этого они ведут себя так, как будто они удовлетворяют гипотезе неизменного бытия.

Бипотенция может также быть названа "полярным существованием" и, следовательно, это уровень, более прямо ассоциирующийся с разделением энергии на две формы – потенциальную и актуальную. Науки об инвариантном бытии в основном касаются поведения тел в силовом поле.

4.10 4. ГИПОТЕЗА ТОЖДЕСТВЕННОГО ПОВТОРЕНИЯ

Чтобы расширить поле нашего исследования и включить феномены, обладающие пространственным местоположением и темпоральным изменением, мы должны принять третью гипотезу существования, гипотезу тождественного повторения, в которой ограничения неизменности смягчены. Она может быть сформулирована следующим образом.

Есть класс окказий, в которых сущности ведут себя как участвующие только в обратимых взаимодействиях и подлежащие только циклическим изменениям в своем внутреннем строении.

Мы можем принять существование сущностей, которые не изменяются, но могут присутствовать или отсутствовать в системе отнесения, детерминированной другими телами. Такое существование возможно, только если детерминирующие условия времени и вечности точно уравновешены таким, чтобы потенциальное в вечности могло компенсировать меру темпорального распада, или свести его к нулю. Сущность такого рода – это перпетуум мобиле, точно восстанавливающее себя и могущее быть уничтоженным, но не гибнущее в обычном процессе распада. Существование таких целых может быть понято в общем, если мы представим себе время как использующее потенциальности, а вечность – как создающую их. Если в данном целом эти две тенденции точно уравновешены, оно может неопределенно вновь возникать в двух направлениях времени и вечности; силы, действующие на него изнутри, будут точно уравновешивать силы, действующие со стороны окружающей среды, так что оно будет свободно от всякого внутреннего напряжения. Другими словами, мы будем иметь идеальную замкнутую систему, имеющую собственную внутреннюю структуру, но такую, что ничто не входит и не выходит из ее присутствия.

Вновь кажется, что мы определили модус существования, который ничему не соответствует в нашем универсальном мире, и потому "не наблюдаем". Однако, некоторые ситуации, встречающиеся в физике, в большой степени приближаются к удовлетворению гипотезы тождественного повторения. Трипотенция соответствует ступени существования, занимаемой единичными частицами в физике – ядрам, из которых строится вся актуализированная масса вселенной.

Они существует таким образом, что нет изменения термодинамического потенциала между одним и другим моментом наблюдения, и это равным образом применимо и к частицам, и к волновому аспекту таких сущностей. Дела не обстоит, однако, таким образом, что все события в мире конечных частиц и электромагнитного излучения трипотентны и ограничены гипотезой тождественного повторения. Напротив того, мы можем наблюдать и наблюдаем обмены энергией и взаимопревращения, а также переходы от одного уровня потенциальной энергии на другой. Это, однако, перемены типа "все или ничего", и они не обесценивают основную гипотезу, что мы должны считать эти сущности нормально изъятыми из всяких постепенных или частичных модификаций их природы. Это иллюстрируется типом окказий, которые, по-видимому, встречаются почти во всех состояниях материи, а именно, когда неизлучающий электрон, занимающий определенный энергетический уровень, неопределенно возвращается, пока не происходит взаимодействие по типу "все или ничего", которое производит его исчезновение из существующей актуализации.

Тождественное повторение соответствует уровню существования, на котором сущности могут быть соотнесены без взаимодействия. В кинетической теории газов составляющие газ молекулы считаются не имеющими иного статуса существования, нежели статус колебательной системы, и, следовательно, они удовлетворяют гипотезе. В статистической механике, а также в прикладной термодинамике мы встречаемся с ситуациями, в которых гипотеза тождественного повторения подразумевается, хотя и не осознается специфически. Таким образом, мы имеем группу наук, изучающих феномены, которые точно возвращаются, циклически повторяясь во времени. Они включают не только электромагнитную теорию света, но большую часть статистической механики, а также квантовой теории. Важность трипотентности основана на факте, что она характеризует уровень существования, на котором мы обнаруживаем вездесущий, повторяющийся феномен электромагнитного излучения.

Обсуждая возможность смягчения постулатов для определимости систем, Эддингтон спрашивает: "Но как может теория постоянных условий предоставить наблюдению нечто схватываемое? Те воздействия из внешнего мира, которые достигают наших чувств, происходят из изменений и переходов".

Проецируясь в вечность, сущность с тождественным повторением обладает тремя различными состояниями:

(а) состояние, которое содержит все ее потенциальности;

(в) состояние, которое содержит линии ее актуализации;

и (с) состояние, которое содержит ее повторение.

4.10.5. ГИПОТЕЗА СОСТАВНОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ

До сих пор мы совершенно не учитывали внутренний характер сущностей, участвующих в изучаемых окказиях. Шаг, который мы сейчас должны сделать, позволит нам описывать ситуации, в которых может приниматься во внимание существенно составная природа всех сущностей, которые мы встречаем в нашем обычном опыте. Необходимо, однако, ограничить гипотезу, чтобы включить только одну необходимую черту. Эта черта – присутствие в одном целом двойного свойства длительности во времени и распада во времени. Это свойство не может быть приписано никакому целому, существование которого имеет до сих пор рассматривающийся характер "все или ничего". Только составное целое может оставаться собой и в то же время стираться, "изнашиваться", и, следовательно, мы можем сформулировать четвертую гипотезу составной целостности:

Есть класс окказий, в которых сущности, длящиеся во времени, ведут себя как подверженные взаимодействию и изменению, но все же полностью пассивные в своих внутренних и внешних отношениях.

Составные целые нуждаются для своего существования в сверх-изобилии потенциальностей, которые дают им возможность претерпеть модификации, относительно небольшие сравнительно с их тотальным существованием. Потенциальности даже простейшей, молекулярной структуры намного превышают возможности ее актуализации. Для составных целостностей характерно существование, основанное на больших запасах, и они поэтому могут быть названы также "длящимися целостностями".

этой гипотезе удовлетворяет очень широкий диапазон сущностей.

В масштабе шкалы нашего собственного существования составные целостности – это известные нам из обычного опыта "вещи".

В общем, составные целые имеют ограниченную протяженность в пространстве и ограниченную длительность во времени, но очень большой запас потенциальностей в вечности. Вследствие этой ограниченной природы их возможной актуализации, их потенциальности могут сохраняться только посредством почти совершенно тождественного повторения в гипарксисе. Тем не менее, будучи квадрипотентными, они имеют возможность ограниченной степени приспособления между вечностью и временем. Есть, однако, посредствующее изменение при переходе от третьей к четвертой гипотезе существования; оно состоит в привхождении одной из характеристик всего существования, а именно: избытка средств по отношению к достижению целей. С возрастанием сложности сущностей доля потенциальностей относительно возможных актуализаций резко возрастает, и это делает возможными парадоксальные сочетания пассивности и приспособляемости, которые мы наблюдаем в физическом мире. "Вещь" не есть "существо", и, тем не менее, она, несомненно, обладает способностью быть. Эта способность быть совершенно отлична от фиксированной самотождественности электрона, который не может измениться, не перестав быть собой.

Составные целые простираются от ядра гелия до величайших космических структур. Атомные ядра – это вырожденные квадрипотентные сущности, поскольку им не хватает присутствия в пространстве. Истинные составные целые начинаются с молекулярных комплексов, которые мы находим в мелких кристаллах или мицеллярной структуре твердых тел. От этой узкой основы они расширяются до включения всякого рода материальных объектов, в той мере, в какой они рассматриваются о точки зрения первичной стабильности и вторичного изменения.

Квадрипотентность – характерный модус гипономного существования, в котором сущность может актуализироваться на основе собственной конституции, но не может опираться на среду, для восстановления своей объединенности. Все разделы физических наук, занимающиеся свойствами материи, попадают в область общего действия этой гипотезы.

4.10.6. ПЕРЕХОДНАЯ ГИПОТЕЗА АКТИВНОЙ ПОВЕРХНОСТИ

В восхождении хилэ жизнь достигается переходом, отмечающим один из великих моментов существования. На пятом уровне потенций сущности становятся активными или согласующими по отношению к окружающей среде. По определению природа гипономных. сущностей – быть по существу и всегда инертными. Они не могут избирательно реагировать на окружающую среду, поскольку вся их актуализация протекает в рамках апокритического интервала, который не допускает избирательности. Напротив того, живые организмы могут реагировать и реагируют избирательно на окружающую среду. Между инертностью и избирательной реакцией есть шаг, служащий для связывания живого и неживого миров. В этой области мы встречаемся с ситуациями, в которых есть взаимообмен хилэ, но нет свободной потенции. Взаимообмен есть нечто большее, чем миграция хилэ из одной области в другую; это перемещение упорядоченных группировок таким образом, что баланс энтропии и энергии изменяется в пользу одной области за счет другой. Чтобы это происходило, необходима пограничная область, через которую происходит обмен. Там где нет такой границы, может быть изменение, но не взаимообмен. Поскольку на этой стадии находится характерный модус существования, мы примем здесь переходную гипотезу существования активной поверхности:

Есть класс окказий, в которых сущности ведут себя так, будто их целостность поддерживается паттерном потенциальностей, позволяющим энергии при обмене проходить через их граничные поверхности без потери тождественности.

Гипотеза утверждает существование сущностей, сама природа которых состоит в том, чтобы подвергаться обменам хилэ без потери тождественности. Такие сущности, строго говоря, должны рассматриваться как специальный класс составных целых, потому что они еще не имеют пятого уровня потенции, дающего сущности способность быть более активной, чем среда, в которой она существует. Основное различие между сущностями с активной поверхностью и предыдущим классом составных целых состоит в присутствии градиента потенциальной энергии, наблюдаемого в пространстве.

Вся материальные объекты нашего обычного опыта являются, строго говоря, системами из двух агрегатных состояний, поскольку они – несовершенные твердые тела с пористыми щелями и трещинами, на внутренних поверхностях которых всегда присутствуют газы или жидкости. Это, однако, не является их характерной чертой, поскольку впитываемые жидкости играют незначительную роль в их поведении. Сосуществование двух или более агрегатных состояний становится значимым только когда есть активная поверхность и, следовательно, имеет место обмен энергией, Наличие активной поверхности обычно ассоциируется с коллоидным состоянием, и коллоиды – типичные сущности, удовлетворяющие гипотезе. В коллоидной системе свойства поверхности имеют большее значение, чем свойства составной целостности. Устойчивость коллоида зависит от структуры атомной решетки. Шаг в иерархии существования, делаемый переходом от составных целостностей к активной поверхности основывается прежде всего на новой и возросшей значимости, получаемой энергией за счет ее разделения между разными составляющими частями системы. Неоднородное распределений энергии, однако, недостаточно, чтобы характеризовать новый тип окказий. Например, железный брус, нагреваемый на одном конце и охлаждаемый на другом, есть не система взаимообмена, а состояние текучего равновесия, поскольку для подлинного взаимообмена необходима поверхность, на которой обнаруживается актуальная прерывность в распределении энергии.

Коллоиды содержат два агрегатных состояния – слитное и дисперсное. Свойством этой системы является обладание огромной внутренней поверхностью сравнительно с массой или объемом. Это – поверхность разделения двух агрегатных состояний, она может быть весьма большой там, где размельчение очень тонко. Было бы обманчивым, однако, говорить о "коллоидных частицах", поскольку один лишь факт разделения не создает еще коллоида. Кристаллы, распознаваемые как единицы в кристаллической структуре, могут иметь тот же порядок величины, что и коллоидные мицеллы, и все же представлять собой совершенно иное состояние материи.

Размеры имеют особую значимость для коллоидной системы. Минимальный размер независимой коллоидной системы во много сотен раз больше наименьшей молекулы, удовлетворяющей гипотезе составной целостности. Область коллоидов простирается в размерах от одной миллионной до одной тысячной миллиметра – размеры, которые приближаются к размеру частиц дисперсной фазы и менее пятидесяти лет назад были названы Оствальдом "миром пренебрежимых размеров".

Гипотезе активной поверхности удовлетворяют такие сущности, как протеины и нуклеиновые кислоты, обладающие вечностным паттерном, столь богатым по потенциальностям, что он дает им возможность оказывать организующее влияние на окружающую среду. Такие сущности, хотя и не живые, отличаются, тем не менее, по своей природе от полностью пассивных составных целых, и неизменно коллоидны по характеру и демонстрируют огромную значимость активных поверхностей в переходе от гипономного к автономному миру.

4.10.7. БИФУРКАЦИЯ СУЩЕСТВОВАНИЙ

Коллоидная мицелла – единица существования, которая может быть продолжена в двух различных направлениях. Первое ведет к большим размерам, продолжительности и сложности функции, второе – к большей внутренней объединенности. Видимый мир вокруг нас в основном построен из агрегаций коллоидных частиц – кристаллические структуры много менее важны, чем коллоиды. Сложные физические и химические реакции, от которых зависит природа, в неорганическом мире не менее чем в органическом, становятся возможными лишь благодаря повсеместному присутствию активных поверхностей. Органическая жизнь на земле в своей полноте есть феномен активной поверхности, и даже в галактиках мы можем наблюдать активные поверхности на уровне пересечения звездных популяций различного рода. Тотальность таких проявлений, какова бы ни была шкала их размеров и продолжительности, остается в пределах гипономного существования. Они составляют универсальную связывающую основу, посредством которой активная и пассивная силы приводятся в плодотворное соприкосновение. Однако, несмотря на свою космическую важность, они не составляют специального класса сущностей, требующего новой гипотезы существования.

Иначе обстоит дело с путем, ведущим к внутренним изменениям, где активные поверхности ассоциируются с новыми формами внутренней организации, делающими возможной жизнь. Переход от гипономного к автономному существованию осуществляется через протеины и кислоты, из которых строится протоплазма. Соединения протеина и нуклеиновых кислот, дающее биохимическую активность, ведет к энзимам, которые находятся на пороге жизни. Пути, которые открываются при первой значительной бифуркации хилэ, ведут: один – в направлении универсального гипономного существования, другой – к универсальному автономному существованию.

Глава 11

КЛАССИФИКАЦИЯ НАУК

Б. СУЩЕСТВОВАНИЕ ЖИВОГО – АВТОНОМНЫЕ СУЩНОСТИ

4.11.1. ХАРАКТЕР АВТОНОМНОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ

Все, что живет, участвует в способности согласовывать существование с несуществованием. Эта способность автономна: она относительно индивидулизирована и независима. Чтобы согласовывать какие-либо два противоположные импульса, необходимо быть причастным природе обоих, но не быть подчиненным ни одному. Во всех своих проявлениях жизнь имеет этот двоякий характер. Несмотря на различия в уровне, разделяющие низшие и высшие формы жизни, все формы обладают до некоторой степени парадоксальным свойством быть собой только с помощью того, что не есть они. Питание, воспроизводство, самосохранение и другие общепризнанные характеристики жизни зависят от способности извлекать из безразличного или враждебного окружения те самые материалы и условия, которые нужны для автономного существования. Именно способность потреблять окружающую среду отличает живые целые от неживых.

Автономное существование подлежит всем физическим законам гипономного существования, и все же оно способно приспосабливаться к этим законам таким образом, чтобы служить другим законам, более высоким, чем оно само. Например, связывая атмосферный углерод, зеленая растительность производит результат, который не мог бы возникнуть в земных условиях спонтанно, и этим она служит поддержанию существования всей жизни на земле. Энзимы, которые регулируют чуть ли не все химические реакции в живой ткани, сами гипономны; между тем, вопреки законам гипономного существования, они могут так изменять скорость трансформацией в живой окружающей среде, чтобы дать возможность более высокой потенции образоваться из более низкой. Такие трансформации существенны для поддержания более высоких форм существования.

Способность жизни использовать гипономное существование для своих собственных и более высоких целей, основывается на том факте, что она проникает в область квинквепотенции, где начинает преодолеваться барьер, отделяющий время от вечности. Пока этот уровень не достигнут, мы не встречаем сущности, потенция которых может проявляться во времени. Ни одно обычное составное целое – то есть ни одна "вещь" – не может влиять своим паттерном на актуализации, протекающие в ней или вокруг нее. В этом состоит ее пассивность. Автономное существование, даже на самом низком уровне, действует на свое окружение и нарушает обычный процесс энергетических трансформаций в интересах своей собственной индивидуации. Мы будем обнаруживать на протяжении всего изучения живых сущностей свидетельства того, что потенция на пятом уровне изменяет направление и скорость видимых трансформаций.

4.11.2. ГИПОТЕЗА САМО-ОБНОВЛЯЮЩЕЙСЯ ЦЕЛОСТНОСТИ

Потенциальная энергия коллоидной материи не организована. Заметный шаг к проявлению жизни осуществляется тогда, когда различные пласты в вечности развивают организованное взаимодействие. Здесь мы переходим от активной поверхности к активному объему, то есть к такого рода сущности, которая способна поддерживать свою тождественность в изменяющейся окружающей среде. Значимость этого шага состоит в способности таких сущностей поддерживать свое существование не только несмотря на окружающую среду, но, более того, за ее счет. Это первая и самая примитивная характеристика биологической целостности, и мы можем сформулировать гипотезу само-обновляющейся целостности так:

Есть класс окказий, в которых продолжительность существования во времени увеличивается посредством возобновления потенциальной энергии за счет окружающей среды.

Само-обновляющаяся сущность имеет автономную организацию, которая регулирует ее поведение. Для проявления этого свойства сущность должна обладать хотя бы минимумом протяженности в пространстве. Обычный размер, достаточный для коллоидной стабильности, приблизительно тот же, который обнаруживается на пороге самообновляющегося существования, все сущности, которые используют свое окружение, наделены жизнью, но мы должны помнить, что жизнь, как бытийное свойство, должна быть относительной. Это не есть уникально определяемая черта, которая может либо полностью присутствовать, либо полностью отсутствовать в данной актуализации. Мы обычно говорим об "организме", как существе либо живом, либо мертвом, а "вещь" считается всегда неживой, но проводимое таким образом различение относится скорее к функции, чем к бытию. Мы склонны говорить, что организм "жив", когда он ведет себя определенным образом, и что он "мертв", когда такое поведение прекращается. Тем не менее остается ощущение, что такому описанию не хватает чего-то существенного. Могут быть сконструированы механизмы, воспроизводящие многие паттерны поведения живых организмов, и мы можем представить себе другие, которые пойдут еще дальше в этом направлении, и все же мы чувствуем, что даже наиболее изумительные кибернетические механизмы не могут быть названы живыми в собственном смысле слова.

Эти опасения возникают из нашей интуиции, что жизнь не есть род поведения. потенции структурны, и в соответствии с принципом структуры должны быть разрывы при переходе от одного качества к другому. Первое появление автономного существования должно происходить в такой точке разрыва. Тем не менее это не должно быть понимаемо в том смысле, что хилэ в своем восхождении совершает прыжки через открывающуюся пропасть; скорее это есть привхождение нового качественного фактора. Но не может быть и четкой разделительной линии, ниже которой все безжизненно, а выше – все живо. биологические науки показали, что различные характеристики живых организмов в действительности появляются на различных уровнях организации. Гипотеза самообновления утверждает, что есть сущности, которые производят обмен энергией и материей с окружающей средой таким образом, чтобы поддерживать свою потенциальность среди изменений.

В этом смысле жизнь есть нечто уникальное, отличное от других модусов целостности. Но поскольку никогда не может быть точного соответствия между внутренними потребностями данного целого и ресурсами, доступными ему в окружающей среде, самообновление не может продолжаться неопределенно долго как автоматический процесс.

Свойство самообновления особенно важно с точки зрения внутренней объединенности окказии. Оно указывает на потенцию, которая не просто уравновешивает внутреннюю тенденцию каждой системы опускаться до своего наиболее вероятного состояния. Самообновляющийся организм не только поддерживает себя в равновесии с окружающей средой: он может выбирать активные составляющие извне и отвергать пассивные составляющие внутри своей поверхности. Этот тип процессов обмена начинается на границе между химией протеинов и биохимией. Субклеточный вирус, проявляет это свойство лишь немного больше или сложнее наибольшей протеиновой молекулы, или даже такой промежуточной формы как энзим, и он также не имеет видимой структуры, которая могла бы объяснить его аутокаталитические способности. Он должен, следовательно, обладать апокритическим интервалом в вечности, большим, чем любая из наиболее сложных химических субстанций, таких как протеин, принимая таким образом структуру пяти эквипотенциальных слоев, способных взаимодействовать, что делает возможным самообновление. Мы видим, здесь высокий уровень организует более низкий, сам в свою очередь испытывая дезорганизующее влияние. Самообновление продлевает существование, но не может сделать его вечным, потому что рано или поздно способность ассимиляции и трансформации разрушается, и живая ткань умирает; обновление дает отсрочку, но не побеждает смерть. Характерными квинпотентными сущностями являются энзимы и вирусы, объемлющие целый диапазон уровней, но все же обладающие общим свойством самообновления. Ясно, что самообновление – это модус связи между вечностью и временем.

4.11.3. ГИПОТЕЗА ВОСПРОИЗВОДЯЩЕЙСЯ ЦЕЛОСТНОСТИ

Следующий значительный шаг на шкале существования совершается переходом к окказиям, в которых сущности воспроизводят свое существование вне себя и таким образом устанавливают непрерывность самой жизни. Самовоспроизведение обычно ставится в один ряд с питанием как характерная черта живых организмов, но это свойство более высокого порядка на шкале бытия, чем питание, и оно подразумевает значительно более высокий модус внутренней объединенности в сущностях, проявляющих его. Воспроизведение не ассоциируется с определенными основными свойствами, такими как возбудимость, проводимость, ассимиляция и экскреция, дыхание и секреция, присутствующими в более примитивных целых, которые способны только к самообновлению. Свойства роста и регенерации, ассоциирующиеся с воспроизведением, подразумевают паттерн потенциальностей более высокого порядка. Мы можем поэтому принять в качестве шестой гипотезу воспроизводящихся целостностей:

Есть класс окказии, в которых самообновляющиеся сущности воспроизводят вне своей поверхности другие сущности, подобные им самим.

Это требует сексипотентного существования, и мы можем заметить связь между воспроизведением и шестой категорией повторения.

Простейшее живое целое, которое может воспроизводить свое существование, это клетка, потому что вирусы не способны к этому, если они изолированны от клеток, на которых паразитируют. Живые клетки, в форме ли одноклеточных организмов или как составляющие растений или метазоа, есть целые, обладающие этой способностью воспроизведения. Иногда говорится, что клетки – это основа жизни, поскольку все формы жизни, даже субклеточные вирусы и фаги, зависят в своем существовании от клеток. Клетка – это целое, содержащееся внутри активной поверхности. Этот способ существования допускает более высокую степень организации, чем это возможно на любой из предыдущих стадий, но не достаточную для саморегуляции.

Одна из важных для биолога проблем – как объяснить развитие, распределение и способности приспособления функционального механизма в живом целом без привлечения не-материального агента, который поддерживал бы свою неизменяемость во всех драматических изменениях, претерпеваемых организмом. Именно в этом пункте необходимость принять невидимую, хотя и материальную структуру, становится неизбежной. Живая клетка объемлет ряд из шести слоев, каждый из которых отстоит от другого на апокритический интервал, достаточный для поддержания потенциальной энергии, необходимой для уравновешивания возмущающего действия окружающей среды и внутренней тенденции к вырождению. Эти шесть слоев, взятые вместе, составляют вечностную структуру клетки и наделяют ее способностью не только обновлять собственную субстанцию, но и воспроизводить ее вид. Этот процесс наблюдается в митозе, когда клетка разделяется, создавая две новые единицы, структура каждой из которых почти тождественна структуре исходной клетки. Это преобладающее единство обнаруживается также в слиянии одноклеточных организмов, благодаря чему сохраняется потенция к воспроизведению.

Клетка обладает не только двумерными свойствами, ("поверхностью"), но также и трехмерной внутренней структурой, то есть активным объемом. Существование, протекающее в клетке, имеет свою собственную сложную организацию. В цитоплазме всегда присутствуют многочисленные гранулы различного рода. Митохондрии, например, – самообновляющиеся гранулы, принадлежащие к более низкому порядку существования, включающему также вирусы и энзимы. Более того, самая маленькая клетка близка к верхнему пределу размеров субклеточных самообновляющихся структур, так же как последние в свою очередь появляются близко к верхней границе размеров коллоидной мицеллы.

В целом мир клеток подчинен миру организма. Как в растениях, так и в животных клетки зависят от специфической среды ткани, в которую они погружены и без которой они не могут проявлять своей характерной деятельности. Из этого следует, что апокритический диапазон клетки достаточен для самоподдержания себя лишь в окружении, содержащем необходимые питательные материалы. Такая зависимость, однако, относительна, поскольку среди простейших мы встречаем воспроизводящиеся сущности, которые не зависят от поддержки специфических тканей. Однако при этом простейшие могут существовать лишь в окружении, обладающем приблизительно той же стабильностью, что и внутренние среды животного или растения, и поэтому нет оснований предполагать, что простейшие требуют апокритической структуры, сильно отличающейся от структуры клеток живых тканей.

Всем клеткам обще характерное свойство устойчивости паттерна, которое, конечно, не может быть объяснено в терминах одной лишь физико-химической структуры. Этот паттерн клеточной жизни превосходит существование индивидуальной клетки, отпечатываясь в бесчисленных поколениях. Именно эта устойчивость несомненно указывает на невидимую организацию. Следуя принципу соотнесенности, мы должны придти к заключению о наличии трех различных уровней организации. Между неизменным паттерном и видимой клеткой, актуализирующейся в пространстве и времени, должен быть промежуточный уровень, служащий связывающим, согласующим фактором. Взаимное приспособление этих трех уровней – это вечностная организация данной определенной формы клеточной жизни. Апокритический интервал между высшим и низшим уровнями должен быть достаточным, чтобы создать потенциальную энергию, необходимую для регенерации целого. Клетка может быть названа "атомом жизни", поскольку она занимает в автономном ряду положение, приблизительно соответствующее положению атомов в гипономном ряду.

4.11.4. ГИПОТЕЗА САМОРЕГУЛИРУЮЩЕЙСЯ ЦЕЛОСТНОСТИ

Саморегуляция требует двух различных источников порядка. Один – специфический план или паттерн, которому все существование организма стремится удовлетворять; другой – непосредственное уравновешивание, которое позволяет ему приспосабливаться к паттернам окружающей среды. Следовательно, саморегулирующаяся сущность должна иметь апокритический диапазон, включающий дополнительный слой по отношению к тому, что достаточно для воспроизводящейся целостности. Конечно, все организмы должны проявлять обновление и воспроизведение, но они также обнаруживают существенные черты структуры и поведения, посредством которых их всегда можно отличить от более низких форм жизни. Многоклеточное животное характеризуется стабильной дифференциацией тканей, обеспечивающей соответствующую дифференциацию функций, допускающую не только самообновление и воспроизведение, но и саморегуляцию. Саморегуляция – это свойство, которое существенно отличает организм от клетки, поскольку оно требует организации более высокого порядка, нежели при самообновлении и воспроизводстве.

Клод Бернар выразил это свойство так: "Фиксированность внутренней среды есть условие свободной жизни". В этой связи Морис Берне подчеркивал узкие пределы регуляции, поддерживаемой каждым видом.

Нам нужна гипотеза, представляющая полную семиричную структуру потенции, септемпотенции и гипотезу саморегулирующейся целостности мы сформулируем следующим образом:

Есть класс окказий, включающих сущности, способные поддерживать и регулировать функциональное равновесие внутри собственной замкнутой поверхности или шкуры.

Каждый живой организм есть сложная коллоидная система, включающая газообразное, жидкое и твердое агрегатные состояния, распределенные в клеточных комплексах. Составляющие его клетки разделены по группам на характерные ткани, каждая со своей функциональной значимостью для жизни целого. Все функции живого организма подчиненны фундаментальному циклу рождения, роста, зрелости, старения и смерти. Полное соответствие этому циклу не обнаруживается ни на одном из более низких уровней организации.

Нет необходимости приводить здесь аргументы в пользу пригодности общей гипотезы саморегулирующейся целостности как черты, выделяющей одно из важнейших подразделений существования, как мы его знаем. Более того, отметим, что по отношению к детерминирующим условиям системы координат мы находим, что организм обладает присутствием фундаментально отличным от присутствия более низких форм существования. Его актуализация состоит не только в его собственном самообновлении, но также в действии на окружающую среду, которое связывает прошлое с будущим.

Индивидуация в собственном смысле начинается с саморегуляции. Даже свободно движущиеся простейшие не индивидуированы. Хотя они часто разбросаны на большие расстояния и не связаны какой-либо функциональной организацией, виды тем не менее являются целым, от которого зависит каждая особь. Это можно увидеть в особенности в способе воспроизведения, в котором отсутствует механизм наследственного разделения, без которого индивидуальный организм не может иметь уникальной генетической конституции, характеризующей как растения, так и животных.

Все эти характеристики, вместе взятые, оправдывают принятие гипотезы саморегулирующихся сущностей, как определяющей одно из функциональных подразделений на шкале существования. Внутри этого подразделения есть не только отдельные уровни, но также и различные проявления органической структуры, такие, как растительное и животное царства. Живой организм занимает центральное положение на шкале существования, и именно здесь индивидуация обретает начатки независимости, ибо присутствие живого организма можно считать независимым от окружающей среды, поскольку он способен извлекать из нее и ассимилировать субстанции, необходимые ему для поддержания его потенциала, не смешиваясь с окружающей средой.

Каждый живой организм обладает структурой, в которой принимают участие несколько различных уровней вечности. Рассмотрение вклада каждого уровня в структуру данного вида дает возможность широкой классификации, но какими бы значительными не были различия между одним и другим организмом, но члены вида, вместе взятые, образуют группу с характерными законами, которых мы не находим ни на более низких, ни на более высоких уровнях.

Очень важно отметить здесь, что сексуальное воспроизведение начинается с септемпотентных сущностей. Полнота его структуры дает возможность не только индивидуации, но и соучастия. Благодаря сексуальному воспроизведению есть общность организующей потенции во всем виде. Это дает одновременно стабильность и гибкость в той степени, которая недоступна более низким уровням существования.

Хотя живой организм как септемпотентная структура может индивидуироваться, он, однако, автоматически регулируется специфической структурой, образуемой из наследственности и условий среды, окружающей его в процессе зачатия, рождения и развития. Это не более чем прекрасно приспосабливающаяся машина, часто способная адаптироваться к широкому диапазону условий, но остающаяся механизмом, не имеющим возможности изменить собственный статус. Он не способен к полноте, ибо она требует восьмеричной структуры, которая выходит за пределы саморегуляции.

4.11.5. ГИПОТЕЗА САМОУПРАВЛЯЮЩЕЙСЯ ЦЕЛОСТНОСТИ

На уровнях существования ниже живого детерминирующие условия системы координат имеют вполне ясный и различимый смысл. Временные свойства материи вполне отделимы от свойств, образующихся из ее вечностного измерения. Но в живых организмах появляется прямое и непрекращающееся влияние вечностного паттерна на темпоральную актуализацию. Время и вечность начинают сливаться, но характерная связь между вечностью и сознанием до сих пор оставалась на заднем плане. На восьмом уровне мы достигаем решающего момента, где то, что было до сих пор по существу механическим, начинает обретать характеристики самодетерминации, независимости и свободы. Эти характеристики появляются, когда возникают сущности, которые обладают способностью соотносить в своем собственном сознании более чем две независимые линии актуализации. Эта способность позволяет им перейти от автоматической саморегуляции к сознательному самоуправлению, и мы можем сформулировать восьмую гипотезу существования самоуправляемых целостностей следующим образом:

Есть класс окказий, характеризующихся присутствием самоуправляемых целых, способных сознательно выбирать между альтернативными линиями актуализации во времени.

Мы впервые встречаем здесь восьмую категорию индивидуальности, выводящую нас за пределы ограничений законов структуры. Там, где есть октопотентное существование, один уровень уже освобожден от действия механических законов, управляющих гипономным миром. В этом состоит упомянутое слияние времени и вечности. Самоуправляемая целостность обладает присутствием, отличающимся от присутствия простого организма, в особенности своим отношением к прошлым и будущим окказиям. Самоуправляемое целое может предвидеть такие окказии и влиять на них, в то время как простой организм лишь приспосабливается к стимулам непосредственного настоящего. Самоуправляемое существование включает такие свойства, как память о прошлом и ожидание будущего, и способность в соответствии с этим приспосабливать поведение. Эти свойства имеют глубокое влияние на модус актуализации во времени, поскольку они делают возможным для данного целого изменение уровня, на котором его присутствие актуализируется. Наша естественная мегалантропическая поглощенность не должна приводить нас к ошибочному предположению, что все люди являются самоуправляемыми в смысле этой гипотезы; самоуправление не должно также смешиваться с сознательной индивидуальностью; последняя стоит на значительно более высоком уровне на шкале бытия, чем чувствительная самоуправляемая целостность. Значительная часть человеческой жизни протекает в такой же механичности, как животная жизнь, и с не большей интенсивностью присутствия. С другой стороны, у высших животных – не столько у видов, сколько у индивидуумов в особых условиях – мы можем встретить проявления самоуправляемого существования, но все они имеют общую основную характеристику – способность выбирать между двумя возможностями, присутствующими в данной окказии.

Возможность свободного выбора представляет собой высшее достижение автономного существования. Именно она дает возможность такому существу как человек понимать и выполнять роль, предназначение всей жизни – согласовывать утверждающие и отрицающие силы во вселенной. На восьмой ступени потенции существование обретает автономию и может быть свободным от универсальных тенденций эволюции и инволюции. Октопотентная сущность может быть собой, но не следует, однако, забывать, что мы остаемся в области факта: свободная индивидуальность не есть ценность в себе и для себя, и октопотенция не является ценностной категорией.

4.11.6. ПЕРЕХОДНАЯ ГИПОТЕЗА БИОСФЕРИЧЕСКОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ

Вся органическая жизнь на земле может рассматриваться как чувствительная пленка, называемая биосферой, растянутая над твердой поверхностью.Наряду с литосферой – твердой землей, гидросферой – океанами, и атмосферой – газовой оболочкой, биосфера составляет одну из четырех различимых областей земного шара. Точка зрения, что биосферу следует рассматривать как живую сущность, обладающую собственной формой организации и, следовательно, внутренним единством, развивали многие биологи и геологи после того, как Зюсс сформулировал теорию, позднее развитую Верданским.

Такой взгляд ставит под вопрос наше представление о стратификации существования по слоям с возрастающим сознанием и все более тесно интегрированной внутренней объединенностью, поскольку это означает, что человек не есть высший порядок бытия, существование которого дано нам в чувственном восприятии. Если биосфера есть живое целое, тогда мы, люди, составляем части его физического организма, причем части столь малые, что они находятся к ней в том же отношении по размеру и величине, как единичные клетки к живому телу человека. Если рассматривать человечество как мозговые клетки биосферы, многочисленные совпадения оказываются поистине поразительными. Считается, что человеческий мозг содержит тридцать три тысячи миллионов клеток, что равно ожидаемому населению земли к 2000 году. Более того, в теле 10 000 000 000 000 обычных клеток, число, которое соответствует приблизительной оценке количества многоклеточных животных на поверхности земли.

Нет ничего удивительного в том, что в прежние времена ученые и философы сомневались в возможности рассматривать биосферу как живую сущность, более высоко стоящую на шкале существования, чем сам человек. Тем не менее, наше возрастающее знание о способе, посредством которого органическая жизнь на земле оказывается тесно интегрированной системой энергообмена, заставляет нас принимать во внимание возможность, что это один из классов сущностей, удовлетворяющий тому, что может быть названо гипотезой биосферической целостности, а именно:

Есть класс окказий, в каждой из которых одно тотальное живое целое ассоциируется с активной поверхностью планеты.

В соответствии с этой гипотезой органическая жизнь на земле –лишь одно из проявлений класса биосфер, ассоциирующихся с планетами по всей вселенной. Принятие этой гипотезы вводит биосферологию как новую ветвь науки, до сих пор не рассматривавшуюся отдельно от биологии и астрономии, а именно – науку, которая должна изучать потенциальности жизни на земле и других планетах, рассматриваемых как независимые целые. Непосредственные подтверждения того, что биосферическая гипотеза применима к другим планетам, весьма скудны, сводясь лишь к немногим указаниям относительно жизни на планете Марс. Тем не менее, это не должно удерживать нас от принятия последствий гипотезы, поскольку, в конце концов, многое из рассмотренного, например, самообновляющиеся и саморегулирующиеся целые, основано на наблюдениях, сделанных совсем недавно. Только в последнее столетие обратили внимание на природу атомного мира и мира клетки, и лишь совсем недавно астрофизика предоставила нам средства для выяснения условий на поверхности небесных тел, отличных от земли.

Гипотеза биосферы должна сначала рассматриваться по отношению к органической жизни на земле. Можно начать с наблюдения, что устойчивость симбиоза на земле зависит от отношений между различными органическими видами, которые в основном скорее кооперативны, чем деструктивны. Экологические науки стремятся показать, сколь позитивны взаимные отношения между видами, и как нарушение существования любой из форм жизни неблагоприятно влияет на всю жизнь в данном районе. Едва ли зафиксирован хоть один пример, когда из намеренного или случайного разрушения одного из видов возникла бы польза для другого, сколь бы вредным или бесполезным этот вид не казался. Более того, есть без сомнения ритм жизни, которым проникнута вся земля, который проявляется в суточных и сезонных изменениях и в более длительных климатических циклах. Эти ритмы свидетельствуют о лежащей в их основе единой структуре. Более того, в нашем соприкосновении с органической жизнью мы становимся осведомленными о присутствии, которое превышает присутствие любого отдельного организма или целого вида.

Заметим, что в гипотезе биосферы мы сталкиваемся с проблемой нового рода в сведении феноменов к фактам. Из-за малого размера нашего организма наш прямой опыт органической жизни на земле ограничен, по необходимости, очень маленькими участками, и интеллектуальное усилие, необходимое для постижения ее как целого, есть скорее расширение, чем редукция. Тем не менее между ними нет существенной разницы в процессе. Наша задача – создать из огромного разнообразия феноменов единичный факт, который может быть распознан и другими. Для того, чтобы воспринять жизнь на земле как единое целое, нужна способность мыслить на другой шкале времени, чем та, к которой мы привыкли. Мы измеряем ритм биосферы днями и годами, а ритм нашего собственного организма – секундами и минутами. Человеческое дыхание пульсирует со скоростью от пятнадцати до двадцати вдохов в минуту; сердце делает от семидесяти до восьмидесяти ударов в минуту. В сравнении с этим первый великий ритм органической жизни – это суточная смена дня и ночи. Этот цикл и цикл приливов примерно в тридцать тысяч раз медленнее, чем наше дыхание и сердцебиение. Большие биологические порядки, представляющие функциональные органы биосферы, развиваются, расцветают и исчезают за периоды в многие миллионы лет.

Сама органическая жизнь существует на земле не менее чем пятьсот миллионов лет. Возможно, что биосферы приходили и уходили, определенная доминирующая форма жизни владела землей несколько миллионов лет, прежде чем смениться другой. Успенский высказал предположение, что биосфера имеет длительность жизни около двух с половиной миллионов лет, то есть в тридцать тысяч раз более, чем жизнь человека. Такие спекуляции рискованны в отсутствие прямого свидетельства длительных ритмов. Тем не менее, они учат нас осторожности в интерпретации жизни биосферы в терминах нашего непосредственного опыта. Данные палеонтологии и палеоботаники говорят весьма убедительно в пользу того, что целое органической жизни на земле проходило через последовательные периоды активности и покоя, вырождения и возрождения, которые напоминают жизненные циклы отдельных организмов.

Биосфера должна, согласно этим расчетам, обладать восьмеричной структурой и, следовательно, полным циклом существования. Это поистине конечный пункт жизни, как мы ее знаем. Тем не менее, в человеке эти уровни также присутствуют в форме двух его высших функциональных центров. Следовательно, полностью развитый человек должен быть способен участвовать в сознании биосферы и понимать ее космическую значимость.

4.11.6. ПЕРЕХОДНАЯ ГИПОТЕЗА БИОСФЕРИЧЕСКОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ

Вся органическая жизнь на земле может рассматриваться как чувствительная пленка, называемая биосферой, растянутая над твердой поверхностью.

Наряду с литосферой – твердой землей, гидросферой – океанами, и атмосферой – газовой оболочкой, биосфера составляет одну из четырех различимых областей земного шара. Точка зрения, что биосферу следует рассматривать как живую сущность, обладающую собственной формой организации и, следовательно, внутренним единством, развивали многие биологи и геологи после того, как Зюсс сформулировал теорию, позднее развитую Верданским.

Такой взгляд ставит под вопрос наше представление о стратификации существования по слоям с возрастающим сознанием и все более тесно интегрированной внутренней объединенностью, поскольку это означает, что человек не есть высший порядок бытия, существование которого дано нам в чувственном восприятии. Если биосфера есть живое целое, тогда мы, люди, составляем части его физического организма, причем части столь малые, что они находятся к ней в том же отношении по размеру и величине, как единичные клетки к живому телу человека. Если рассматривать человечество как мозговые клетки биосферы, многочисленные совпадения оказываются поистине поразительными. Считается, что человеческий мозг содержит тридцать три тысячи миллионов клеток, что равно ожидаемому населению земли к 2000 году. Более того, в теле 10 000 000 000 000 обычных клеток, число, которое соответствует приблизительной оценке количества многоклеточных животных на поверхности земли.Нет ничего удивительного в том, что в прежние времена ученые и философы сомневались в возможности рассматривать биосферу как живую сущность, более высоко стоящую на шкале существования, чем сам человек. Тем не менее, наше возрастающее знание о способе, посредством которого органическая жизнь на земле оказывается тесно интегрированной системой энергообмена, заставляет нас принимать во внимание возможность, что это один из классов сущностей, удовлетворяющий тому, что может быть названо гипотезой биосферической целостности, а именно:

Есть класс окказий, в каждой из которых одно тотальное живое целое ассоциируется с активной поверхностью планеты.

В соответствии с этой гипотезой органическая жизнь на земле – лишь одно из проявлений класса биосфер, ассоциирующихся с планетами по всей вселенной. Принятие этой гипотезы вводит биосферологию как новую ветвь науки, до сих пор не рассматривавшуюся отдельно от биологии и астрономии, а именно – науку, которая должна изучать потенциальности жизни на земле и других планетах, рассматриваемых как независимые целые. Непосредственные подтверждения того, что биосферическая гипотеза применима к другим планетам, весьма скудны, сводясь лишь к немногим указаниям относительно жизни на планете Марс. Тем не менее, это не должно удерживать нас от принятия последствий гипотезы, поскольку, в конце концов, многое из рассмотренного, например, самообновляющиеся и саморегулирующиеся целые, основано на наблюдениях, сделанных совсем недавно. Только в последнее столетие обратили внимание на природу атомного мира и мира клетки, и лишь совсем недавно астрофизика предоставила нам средства для выяснения условий на поверхности небесных тел, отличных от земли.

Гипотеза биосферы должна сначала рассматриваться по отношению к органической жизни на земле. Можно начать с наблюдения, что устойчивость симбиоза на земле зависит от отношений между различными органическими видами, которые в основном скорее кооперативны, чем деструктивны. Экологические науки стремятся показать, сколь позитивны взаимные отношения между видами, и как нарушение существования любой из форм жизни неблагоприятно влияет на всю жизнь в данном районе. Едва ли зафиксирован хоть один пример, когда из намеренного или случайного разрушения одного из видов возникла бы польза для другого, сколь бы вредным или бесполезным этот вид не казался. Более того, есть без сомнения ритм жизни, которым проникнута вся земля, который проявляется в суточных и сезонных изменениях и в более длительных климатических циклах. Эти ритмы свидетельствуют о лежащей в их основе единой структуре. Более того, в нашем соприкосновении с органической жизнью мы становимся осведомленными о присутствии, которое превышает присутствие любого отдельного организма или целого вида.

Заметим, что в гипотезе биосферы мы сталкиваемся с проблемой нового рода в сведении феноменов к фактам. Из-за малого размера нашего организма наш прямой опыт органической жизни на земле ограничен, по необходимости, очень маленькими участками, и интеллектуальное усилие, необходимое для постижения ее как целого, есть скорее расширение, чем редукция. Тем не менее между ними нет существенной разницы в процессе. Наша задача – создать из огромного разнообразия феноменов единичный факт, который может быть распознан и другими. Для того, чтобы воспринять жизнь на земле как единое целое, нужна способность мыслить на другой шкале времени, чем та, к которой мы привыкли. Мы измеряем ритм биосферы днями и годами, а ритм нашего собственного организма – секундами и минутами. Человеческое дыхание пульсирует со скоростью от пятнадцати до двадцати вдохов в минуту; сердце делает от семидесяти до восьмидесяти ударов в минуту. В сравнении с этим первый великий ритм органической жизни – это суточная смена дня и ночи. Этот цикл и цикл приливов примерно в тридцать тысяч раз медленнее, чем наше дыхание и сердцебиение. Большие биологические порядки, представляющие функциональные органы биосферы, развиваются, расцветают и исчезают за периоды в многие миллионы лет.

Сама органическая жизнь существует на земле не менее чем пятьсот миллионов лет. Возможно, что биосферы приходили и уходили, определенная доминирующая форма жизни владела землей несколько миллионов лет, прежде чем смениться другой. Успенский высказал предположение, что биосфера имеет длительность жизни около двух с половиной миллионов лет, то есть в тридцать тысяч раз более, чем жизнь человека. Такие спекуляции рискованны в отсутствие прямого свидетельства длительных ритмов. Тем не менее, они учат нас осторожности в интерпретации жизни биосферы в терминах нашего непосредственного опыта. Данные палеонтологии и палеоботаники говорят весьма убедительно в пользу того, что целое органической жизни на земле проходило через последовательные периоды активности и покоя, вырождения и возрождения, которые напоминают жизненные циклы отдельных организмов.

Биосфера должна, согласно этим расчетам, обладать восьмеричной структурой и, следовательно, полным циклом существования. Это поистине конечный пункт жизни, как мы ее знаем. Тем не менее, в человеке эти уровни также присутствуют в форме двух его высших функциональных центров. Следовательно, полностью развитый человек должен быть способен участвовать в сознании биосферы и понимать ее космическую значимость.

Главa 12

КЛАССИФИКАЦИЯ НАУК

B. СУЩЕСТВОВАНИЕ ВЫШЕ ЖИ3НИ – ГИПЕРНОМНЫЕ СУЩНОСТИ

4.12.1. ХАРАКТЕР ГИПЕРНОМНОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ

Мы переходим от автономного к гиперномному существованию, от сущностей, которые, будучи самоуправляемыми, обладают степенью потенции, все же недостаточной для истинного утверждения и творчества, к тем, которые по самой своей природе, обладают этой космической потенции.

Есть два различных пути, которыми существование восходит по шкале выше органической жизни, на одном хилэ движется, производя в автономном бытии творческую силу, которая принадлежит гиперномному миру; следуя другому, она движется к сущностям, которые по своей природе гиперномны и творящи. В этой главе мы будем рассматривать только классификацию гиперномных сущностей второго рода, то есть сущностей, гиперномное существование которых возникает путем инволюции сверху.

Изучение первого рода сущностей, гиперномное существование которых возникает посредством эволюции снизу, ведет к центральной проблеме значимости свободных индивидуумов во вселенной. Именно этот модус существования прямо касается нас как человеческих существ, но его изучение принадлежит скорее к области ценностей, нежели к области факта, и поэтому выходит за пределы этого тома.

Космическое утверждение передается через сущности, которые по своей природе гиперномны, то есть преимущественно утверждающие Космология, рассматривающая небесные тела как посредники утверждения, необходимо идет против веры, что историю звезд можно адекватно изучать, основываясь только на их наблюдаемом поведении. По большей части астрономы изучают звезды, как если бы они были "вещами", не имеющими более высокого статуса существования, чем материальные объекты нашего повседневного опыта. Есть, конечно, оправданный подход к изучению любого уровня существования, который рассматривает все целые как материальные объекты и пытается реконструировать их жизненную историю исключительно в терминах обмена энергии.

В случае живых организмов эту процедуру осуществляет биофизика; но так же как эта последняя может внести в лучшем случае очень ограниченный вклад в наше знание живого организма, и астрофизика должна рассматриваться как инструмент, слишком ограниченный в своих возможностях, чтобы много сообщить нам об истинном характере небесных тел. Мы не должны, однако, допускать некритический перенос в астрономический мир представлений, которые применимы к земным живым организмам. Биосферу всегда нужно отличать от планеты, на которой она существует. Она может рассматриваться как последнее и высшее проявление органической жизни, но в то же время она является переходом к более высокой форме существования, которая целиком находится за пределами жизни.

Мы должны, следовательно, попытаться очертить гипотезы существования, которые выходят за пределы жизни, как мы ее знаем в биосфере, и послужат для различения среди небесных тел различных уровней аналогичных тем, которые мы обнаружили в физическом и органическом мире. Здесь астрономические науки могут, конечно, помочь нам, поскольку в нашем веке они с несомненностью установили существование видов сущностей, которые могут быть описаны как "космическая группа", отличная от физической и органической групп. Есть четыре такие вида в космической группе; она включает планеты, звезды, галактики и видимую вселенную. Каждый из этих видов отмечает уровень столь же определенный, как те, которые мы обнаружили при изучении более низких порядков. Более того, нетрудно постичь, что формы существования, встречающиеся на каждом из уровней, должны требовать возрастающей потенции. Уже в представлении о биосфере как живом целом мы далеко вышли за шкалу любого индивидуального человеческого опыта. О единстве планетарного мира и больших астрономических единиц можно, однако, заключать посредством редукции; оно не может быть понято в опыте ни в каком состоянии сознания, из обычно доступных человеку. Следовательно, на этой ступени мы должны ограничиться указанием возможности определения этих уровней существования в терминах внутренней объединенности больших астрономических систем. Замечательная работа Д.Е. Хардинга основана на предположении, что есть иерархия существования. В нее он включает человечество, жизнь, землю, солнце, галактику и всю вселенную. Он также находит, что когда мы размышляем о существовании за пределами жизни на земле, мы должны принять, как он выражается, "взгляд на расстоянии". Это означает, что мы не можем сводить наблюдаемые данные без сочетания их с интуицией целостности. Это основная причина, по которой астрономические науки до сих пор не обнаружили, что их открытия не могут быть правильно интерпретированы без предположения о присутствии единств, обладающих интенсивностью внутренней объединенности, которая много выше и много более значима, чем наше человеческое существование.

Более высокие гипотезы существования предполагают направленность ума, которая фундаментально отличается как от обычных научных представлений о вселенной, так и от теологических или теософских понятий, преобладающих в прошлом. Мы стоим перед лицом фактов, а именно, обнаружения той истины, что вселенная организована на грандиозной шкале, и, кроме того, что эта организация не выказывает признаков того, что она является просто расширением организации жизни, как мы ее знаем на нашей планете. Гипотеза гиперномного существования требует, следовательно, представления о сознании выше жизни, то есть о модусе объединенности, которая не зависит от жизненных характеристик самообновления, самовоспроизведения, саморегуляции и даже самоуправления.

Так же, как мы поместили жизнь на более высокий уровень в иерархии существования, чем вещность, мы должны быть готовы допустить, что космическое существование обладает более высоким порядком сознания, чем это возможно для какой-либо формы жизни. Сколь бы скудным ни был наш материал для изучения гиперномного существования, нам лучше руководствоваться космическими гипотезами, а не пытаться упрощенно описывать все астрономические факты в терминах вещности.

4.12.2. ГИПОТЕЗА СУБ-ТВОРЧЕСКОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ

Планета земля огромная и едва ли не бессмертна сравнительно с нашими телами. Мы говорим о "Матери-Земле", и это не пустая фраза, потому что как материалы для нашего существования, так и его сущностный паттерн происходит от земли. Автономное существование на земле не является ни самим себя сотворившим, ни результатом слепого случая; оно возникло под действием утверждающей, творческой силы, находящейся в самой земле. Тем не менее ни возникновение органической жизни, ни ее поддержание не были бы возможными без многообразных энергий, которые земля получает от солнца. Земля является, таким образом, субтворческим целым – творящим, но все же зависимым и подчиненным.

Когда мы хотим поместить наши наблюдения над природой земли в схему классификации, мы замечаем, что она имеет одну степень свободы, выходящую за пределы того, что необходимо для автономного существования. Эта новемпотентная сущность, и она стоит, следовательно, ниже уровня подлинно творческого существования, требующего по крайней мере двух степеней потенции за пределами автономного. Мы можем сформулировать гипотезу планетарного существования следующим образом:

Есть класс окказий, в которых сущности могут проявлять утверждающую силу по отношению к жизни, не будучи сами независимыми целыми.

Планеты обладают внутренним качеством стабильности и постоянства, которое позволяет им поддерживать трансформацию автономного существования в биосферах. Тем не менее, они требуют, в свою очередь, поддержания энергией, внешней для них самих, образуемой солнцем или звездами. Драма жизни требует также огромного промежутка времени для разработки своих потенциальностей, и этому требованию не сможет удовлетворить ни одна сущность, менее постоянная, чем планета.

Утверждение, что планетное существование стоит выше уровня жизни, трудно постичь или принять. Мы едва ли можем постичь сознание, иначе, как ассоциируя его с живым организмом., в некотором отношении аналогичным нашему собственному; предположение, что может быть еще большая интенсивность сознания, ассоциирующаяся с телом, подобным Земле, кажется совершенно неправдоподобным. Характер существования планет еще более затемняется предпринимавшимися с лучшими намерениями попытками тех, кто хотел показать, что планета – это живое существо с органами, подобными органам животных.

К нашему представлению о планетарном сознании очень близки взгляды Хардинга о Земле как о "сознательно мертвой". Он спрашивает, как мы можем согласиться смотреть на Землю как на "унылый слоеный пирог из тины, плывущий в пространстве, камень, шарик, сворачивающийся из грязи и огня". Он продолжает: "Самый легкий ответ состоит в том, что только создание меньше человека может забыть, что оно живо: истинный ответ – в том, что только создание большее человека, может помнить, что оно мертво: меньшие существа склонны не замечать этого. Многосторонняя смерть – условие ее (Земли) жизненности".

Трудно избежать слова "жизнь" для выражения условия сознательного опыта: но мы не должны забывать, что жизнь и смерть – это ограничения существования, и что для модуса существования, превосходящего наше разделение времени и вечности, как жизнь, так и смерть перестают иметь то значение, которое приписывается им на основе нашего человеческого знания.

Апокритический паттерн планеты должен быть полнее, чем у биосферы и должен, следовательно, охватывать не меньше чем девять различных уровней. Девятая категория выражает интуицию универсального паттерна, но не свободу творчества. Говоря о планетарном существовании мы входим в мир, который лежит за пределами конечной целостности и имеет, по меньшей мере, один слой за точкой, где время и вечность воссоединяются. В то время, как биосфера завершает первый цикл, который в своем зените свободен от разделения пространства, времени и вечности, сама планета начинает восхождение к универсальному существованию как исходный пункт для возникновения ценностей.

4.12.3. ГИПОТЕЗА ТВОРЧЕСКОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ

Мы обнаружили аналогию между атомами и клетками, являющимися вторыми членами в соответствующих тетрадах. Теперь мы достигли второго члена гиперномной тетрады и склонны расширить аналогию и видеть в звездах "атомы вселенной". Дальнейшая рефлексия показывает уместность аналогии. Атомы гипономного существования – элементарные частицы. Атомы автономного существования – клетки. Атомы гиперномного существования – звезды. Аналогия действенна, однако, лишь постольку, поскольку каждый из трех родов "атомов" берется безотносительно к его космической роли. Гипотеза неизменного бытия строго применима только к частицам, лишенным взаимодействия и совершенно пассивным. Подобным образом, Солнце выказывает свою атомарную природу лишь когда мы изучаем его роль, как независимой творческой силы.

Видимая структура солнечной системы была открыта только благодаря векам тщательных наблюдений и умозаключений. Наша теперешняя картина солнечной системы включает солнце, планеты, многочисленные спутники и бесчисленные астероиды, межпланетную пыль, непрерывный поток лучистой энергии и энергии частиц, гравитационные и электромагнитные силовые поля. В этой очень сложной структуре Солнце доминирует – 99.85% всей массы солнечной системы сконцентрировано в Солнце. Свободная тепловая энергия, способная производить изменения на поверхностях планет, почти вся происходит от солнечной радиации. Более того, небольшая доля массы, находящаяся вне Солнца, почти целиком сконцентрирована в двух планетах, Юпитере и Сатурне, находящихся столь далеко от центра, что они едва ли не составляют свой собственный мир.

Зависимость, отмеченная нами у планет, уступает место независимости и изолированности, когда мы обращаемся к солнечному существованию. Мы, несомненно, встречаемся здесь с существованием на другом уровне, и похоже, что изучение Солнца – это иная наука, нежели изучение планет. Лишь случайная общность технических средств до сих пор объединяла их в единой науке астрономии. Астрономия, однако, не более едина, чем биология. Мы должны разделять гелиологию и планетологию, как мы разделяем зоологию и ботанику. Не делая этого, мы упускаем чрезвычайно важную проблему, возникающую при попытке понять уровень бытия, на котором жизнь, как мы ее знаем, не может играть никакой роли, и который, все же, по причинам своего величия и своей власти над нашим собственным и планетарным существованием, должен рассматриваться как значительно превышающий то, чего может достигнуть наше человеческое сознание.

Гипотеза творческой целостности может быть сформулирована так:

Существует класс окказий, в которых атомизированные по природе сущности изъявляют свободное творческое могущество в пределах своего присутствия.

Десятая категория существования представлена здесь децемпотентной структурой Солнца.

Солнце должно рассматриваться как высшее проявление индивидуализированного существования, и в то же время его можно считать атомом Вселенной. Изоляция Солнца и звезд – выдающаяся характеристика, отличающая их от всех других сущностей, независимо от размера и уровня существования. Расстояние от нашего Солнца до ближайшей неподвижной звезды столь велико, что их взаимное влияние в отношении какого-либо энергообмена, о котором мы знаем, ничтожно. Вероятность случайного столкновения между звездами столь мала, что Джинс подсчитал, что среди сотен тысяч миллионов звезд нашей галактики из-за беспорядочного движения могли произойти за последнюю тысячу миллионов лет лишь несколько случайных столкновений. Такая крайняя независимость не встречается нигде во Вселенной, от атомов до галактик, и она должна иметь глубокую космическую значимость. Это первые данные, которые должна принять во внимание любая интерпретация гипотезы творческого существования.

4.12.4. ГИПОТЕЗА СВЕРХТВОРЧЕСКОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ

Мы обнаружили аналогию между соответствующими членами трех тетрад существования. Следовательно, мы можем найти помощь для неразрешимой иным способом задачи – определения природы галактического существования – в том, чтобы сравнить его с соответствующими уровнями гипономного и автономного существования. В каждом случае характерные черты – это соотнесенность и трансценденция: самообновляющаяся сущность имеет триадическое строение, позволяющее ей оставаться собой, несмотря на обмен энергией; воспроизводящаяся сущность возобновляет свое существование за пределами своих границ.Мы можем ожидать, что обнаружим в галактике подобную способность к соотнесенности и трансценденции. Форма, в которой проявляется эта способность, должна быть утверждающей, но все же не прямо творческой. В действительности галактики передают космический паттерн, который находит свое выражение в творческой активности составляющих их звезд. Мы можем поэтому говорить о галактиках, как о сверх-творцах.

Они находятся за пределами индивидуальности, каждая сама есть вселенная, содержащая десятки тысяч миллионов звезд. Тем не менее мы должны признать, что галактики ограничены пространством и продолжительностью существования, и их утверждающая роль выполняется ими как единицами более широкого целого. Галактики имеют, ex hypothesi, одиннадцатый уровень потенции. Это дает им внутреннее триадическое строение их гиперномных уровней. Галактика может рассматриваться как высшее проявление триады, но она остается зависимой в своем существовании от гиперномной тетрады.

Следовательно, мы можем так сформулировать гипотезу супер-творческой целостности:

Существует класс окказий, в которых сущности, не будучи сами автократичными, являются тем не менее проявлениями высшей утверждающей силы.

4.12.5. ГИПОТЕЗА АВТОКРАТИЧЕСКОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ

В пределах возможного наблюдения вселенная галактик простирается с более или менее единообразным распределением в пространстве. Все доступные свидетельства, однако, показывают, по-видимому, что ни одна из единичных галактик не существовала в течение более чем несколько тысяч миллионов лет, то есть периода времени, сопоставимого с жизнью индивидуальных солнц или даже планет. По-видимому, в настоящий момент мы не располагаем средствами проникновения в возникновение времени за пределами определенного интервала, поскольку, в частности, наши телескопы лишены возможности обнаружить световые сигналы за пределами расстояния, на котором замедление скорости света не дает ему возможности достичь Земли.

Мы должны поэтому считать Вселенную внутренне непостижимой для нас, и это применимо к детерминирующим условиям вечности и гипарксиса не в меньшей степени, чем пространства и времени. Вселенная, как мы ее знаем, не может быть бесконечной, но это не означает, что нет существования за пределами, достижимыми для человеческого знания. Мы не можем, например, ни утверждать, ни отрицать того, что время имеет начало, но мы можем сказать, что Вселенная, как мы ее знаем, могла быть в каком-то прошлом, совершенно иной, нежели теперь.

Мы можем поэтому определить этот модус существования предельным по отношению к возможному человеческому знанию, но и он не необходимо будет таким для сущности, существующей на совершенно другом уровне сознания и понимания.Четвертая ступень гиперномного существования – это всеохватывающий факт, он завершает естественный порядок. Должно быть – будет ли оно познаваемым или нет – целое целых, которое гиперномно относительно всех своих подчиненных частей. Это целое есть универсальное утверждение, и оно соответствует двенадцатой категории – автократии, завершающий категории факта. Это источник всех инволюционных процессов, посредством которых утверждение передается через различные уровни существования. Потенция Великого Целого принимается дуодецимальной, ибо это число, соответствующее сочетанию триады и тетрады, посредством которого согласуется воля и существование. Мы не должны, однако, забывать, что эти свойства приписываются временному бытию лишь для целей установления системы классификации.

4.12.6. УНИВЕРСАЛЬНАЯ СИСТЕМАТИКА ЕСТЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ

Мы завершили первую стадию нашего предприятия – сведение воедино всего возможного знания в систему, основанную на первичных данных опыта. Мы должны, однако, напомнить о предположительном характере категорий и о точке зрения, что они составляют бесконечный ряд, из которого лишь несколько первых членов доступны человеческому пониманию. Притязания на установленность универсальной систематики ограничивается признанием глубокой неосведомленности о более высоких порядках значимости.

Мы ничего не знаем прежде, чем предпринимаем усилия для понимания нашего опыта и нахождения нашего места во Вселенной. Путь, который мы избрали, не единственно возможный. Мы употребляли категории, которые казались подходящими на каждом шагу, но другие интерпретации могли бы дать другие результаты. Тем не менее, мы получили теперь рабочую схему, которая может иметь по крайней мере эвристическую ценность в нашей попытке свести данные естественных наук в единую связную структуру.

Удобно, прежде чем приступить к следующей стадии нашего предприятия, подвести итог систематической классификации, показывая отрасли естественных наук, охватываемые каждой из четырнадцати гипотез существования. Соответствующие категории указаны в левой части таблицы.

А. ГИПОНОМНАЯ ДОМИНАНТА.

Физический мир – вещи.

А1

Унипотентные сущности

Гипотеза безразличия к существованию.

Науки о системе координат. Логика. Арифметика. Геометрия. Кинематика равномерного движения. 4-мерная физика.

А2

Бипотентные сущности

Гипотеза неизменного бытия

Полярные науки.

Поля силы. Динамика. Корпускулы. Свет. Электромагнетизм. 5-мерная физика.

A3

Трипотентные сущности

Гипотеза тождественного повторения

Атомные ядра.

А4

Квадрипотентные сущности

Гипотеза составной целостности.

Свойства физической материи. Процессы обмена. Химия и механика. Вещность.

Первый переход.

Гипотеза активной поверхности.

Науки о коллоидах. Многофазные системы. Белки и нуклеиновые кислоты.Ферменты. Взаимодействие уровней.

B. АВТОНОМНАЯ ДОМИНАНТА.

Мир живого – жизнь.

B1

Квинквепотентные сущности

Гипотеза cамообновляющейся целостности

Субклеточная жизнь. Науки о вирусах. Биохимия.

B2

Сексипотентные сущности

Гипотеза воспроизводящейся целостности

Мир клетки. Зоология простейших. Эмбриология.

В3

Септипотентные сущности

Гипотеза саморегулирующейся целостности

Биологические науки.

Многоклеточные. Развитие и рост. Рождение и смерть.

B4

Октопотентные сущности.

Гипотеза самоуправляемой целостности

Индивидуация. Психология. Стадное поведение. Органические виды.

Второй переход

Гипотеза биосферической целостности

Происхождение видов. Биосфера. Экология и генетика.

C. ГИПЕРНОМНАЯ ДОМИНАНТА.

Мир выше жизни – существование небесных тел.

C1

Суб-творческая целостность

Cуществование за пределами жизни. Планеты.

С2

Творческая целостность

Солнце и звезды. Функциональная свобода. Творчество. Солнечная система. Космическая индивидуальность.

С3

Сверх-творческая целостность

Галактики. Универсальная трансформация.

CC4

Автократическая целостность

Вселенная.

Очерчивая эту универсальную схему, мы не должны забывать, что мы остаемся в пределах ограничений феноменального ядра. Три модуса существования были определены в терминах факта, без введения различений ценности. В ряду категорий от целостности до автократии мы не выходили за пределы интуиции того, что содержит существование, мы должны пойти далее, чтобы искать ответ на вопросы "почему" и "ради чего". В следующей книге мы применим полученные результаты к систематическому обзору данных естественных наук, то есть Мира как Факта.

Важные события в жизни автора, о которых он рассказывает в предисловии ко Второму тому, задержали публикацию последнего до 1961 года. За это и последующее время замысел сильно разросся и потребовал для своего воплощения уже четырех томов. /Прим перев./

Игра слов: "framework" – система координат, но одновременно рама, каркас.

Называемой так, чтобы привлечь внимание к преувеличенной значимости, которая придавалась повсюду человеку и его способности познавать и действовать (см. 7).

См. (174, с.4) "Философы никогда не могут надеяться окончательно сформулировать метафизические принципы – на пути неумолимо стоит недостаточность языка. Словам и фразам должна придаваться общность, чуждая их обычному употреблению, как бы ни закреплялись эти элементы языка в качестве технических терминов, они остаются метафорами, безмолвно взывающими к скачку воображения.

См. (141, с.527): "Все человеческое знание неопределенно, неточно и частично. Этой доктрине мы не нашли никакого ограничения".

Если мы спросим себя, говорим ли мы здесь что-нибудь, что не было бы уже заложено в учениях Левкиппа и Демокрита, мы можем ответить фразой, приписываемой Аристотелем Фалесу: "Фалес думал, что все полно богов" (О душе, А5.411, а также 37, с. 22)

Десять первоначальных предикаментов – субстанция, количество, качество, отношение, место, время, конфигурация, принадлежность, действие и претерпевание – не образуют последовательности и являются, как указывал Кант, не более чем вдохновенными догадками. Тем не менее, Гегель справедливо критиковал самого Канта за неспособность увидеть, что должен быть некоторый принцип интерпретации, приложимый к самим категориям.

Ср. Проф. Герберт Дингл. Президентская речь Королевскому Астрономическому Обществу. 13 февраля 1954 г., в "Нейчур", т. 173, сс. 575-6: "… когда случается, что мы публикуем под именем науки так называемые "принципы", что все небесные движения – круговые, а все небесные тела неизменны, моим долгом является указать, что это как раз тот способ мозговой деятельности, ради вытеснения которого была создана наука… В космологии мы вновь, как философы средневековья, стоим перед лицом почти совершенно неизвестного мира."

Ср. Кант, Критика чистого разума, сс. 105-23 (по 2-му англ. изд.)

Кажущееся сходство ряда категорий с гегелевским "поступательным движением понятия" не должно вводить нас в обманчивое предположение, что мы вернулись к "науке опыта сознания", о которой Гегель утверждал, что "когда она, наконец, схватит свою собственную сущность, это укажет на природу Абсолютного знания как такового. Ср. Гегель, Феноменология духа, перев. Бейли, т,1 с.89.

Гегелевское развитие абсолютно, но конечно, в то время как данный здесь ряд принципов относителен, но бесконечен.

/wholeness/

Ср. Дж. С. Слайтс. Холизм и эволюция, Лондон, 1924, с. 98: "Целостности фундаментальны для характеристики вселенной".

Ср. Р.Х.Бредли. Видимость и реальность, с. 38-34. "Отношения не есть нечто постигаемое, со своими качествами или без таковых. Прежде всего, отношения без терминов – просто пустословие; термины же, следовательно, являются чем-то, выходящим за пределы своих отношений... Заключение, к которому я прихожу, состоит в том, что способ мышления в отношениях, т.е. такой, который движим механизмом терминов и отношений, должен давать видимость, а не истину".

/relatedness/

Индуистская литература также настаивает на необходимости "перейти пределы противоположностей"

Более подробное рассмотрение характеристики триад в зависимости от способа соединения ее элементов (1-2-3, 2-1-3, 1-3-2, 3-1-2, 2-3-1, 3-2-1) см. в 11 части Второго тома.

Прим. перев.: "Мы пользуемся вслед за переводчиками Канта этим латинизмом, чтобы оставить слово "существование" для перевода термина "existence"

Прим. перев. Разделение додекады на триаду тетрад, лежащее в основе этого первого очерка категорий, проводится и поясняется далее на протяжении всей работы; пожалуй, наиболее явно его основания выражены в 32 главе Второго тома. К абстрактному рассмотрению многочленных систем, значительно более полному, чем этот очерк, Дж. Беннетт возвращается в начале Третьего тома.

/ repetition/

Ср. П.Д.Успенский. "Новая модель вселенной, гл. 10, и Р. Коллин, "Теория небесных влияний", как примеры широты прозрений, которые становятся возможными благодаря глубокому принятию принципа повторения. Успенский, в частности, рассматривает повторение как шестичленную систему.

Прим. Перев. В Третьем Томе термин "структура" употребляется в ином значении.

/creativity/

Например, восьмиричная индивидуальность и полярная сила порядка-беспорядка.

/domination/

/autocracy/

Эта задача выполняется в Третьем томе (прим. перев.)

Пусть читатель извинит продолжающуюся неопределенность в употреблении слова "реальность". Опыт дан, и мы не имеем никаких средств для решения вопроса, может ли быть нечто за пределами данного. Под "реальностью", следовательно, мы можем подразумевать не более, чем подлинный опыт, противоположный фиктивному, но можем подразумевать и много больше. Сейчас мы должны остановиться на этом.

Здесь необходимо обратить внимание на простую ловушку, в которую мы склонны попадать. Бытие – это реальная проблема, но это не одно и то же, ибо, как мы узнаем из опыта, бытие не может быть знаемо. (примечание перев.) Читатель, затрудняющийся верифицировать это утверждение собственным опытом, найдет его объяснение немного далее.

Требования последовательности и свободы от противоречий – проклятье западной философии. Оно повлияло даже на таких философов, которые, как Уайтхед, в своем отношении к центральным проблемам жизни оказались затронуты духом новой эпохи. Ср. "Таким образом, философская схема должна быть связной, логичной и в отношении интерпретаций применимой и адекватной." Сам Уайтхед показывает, что этому требованию никогда невозможно удовлетворить.

Ср. Э Гуссерль. Философия как строгая наука: "Таким образом, истинная наука, поскольку она сделалась определенной доктриной, не знает глубины. Каждая наука, или часть науки, достигшая окончательности, является связной системой мыслительных операций, каждая из которых непосредственно постигаема, следовательно, совершенно лишена глубины. Глубина – забота мудрости; забота методической теории – понятийная ясность и отчетливость. Трансформировать смутное нащупывание глубины, придать ему форму недвусмысленных рациональных предложений, – вот существенный акт в методическом конструировании новой науки."

Декарт определяет: "Чем больше я сомневаюсь, тем больше я думаю, и тем больше я уверен в моем собственном существовании. Но никогда не следует забывать, что я уверен в моем существовании только как мыслящего существа, но не в моем телесном существовании. Я сознаю себя как такого, чье существование в целом есть всего лишь мышление". Сейчас кажется непостижимым, как Декарт мог не увидеть, что уверенность относится не только к его собственному существованию, но и к данности опыта.

Декарт описывает субстанцию как то, что может существовать и быть постижимым без помощи чего- либо другого. Хотя на практике Декарт был дуалистом, разделяющим реальность на мыслящую субстанцию и протяженную субстанцию, он признавал, что в конечном счете это не работоспособная схема. Действительно, он признавал: "Есть в точном смысле только одна субстанция, то есть Бог."

Это касается только метафизических систем как таковых, то есть таких, которые занимаются вопросом о том, что такое бытие и как мы можем его познавать. Там где философы, намеренно или случайно, касались принципов соотнесенности или структуры, их влияние на жизнь было значительным. Гегель повлиял на историю не своими теологическими спекуляциями, а тем, что – в развитие понятия – он ввел неуравновешенный вариант триады. Декарт и Лейбниц много сделали для разрушения религиозных верований не ложной метафизикой, но тем, что отвлекли внимание от относительности целостности, в схватывании которой преуспевали ранние мыслители, такие, как Фома Аквинский.

Рассуждение Декарта доходит до этого, но предполагая, что он достиг нового рода реальности, он просмотрел тот психологический факт, что мысль и само-осведомленность о ней могут быть различены в нашем опыте.

Дунн предполагает, что бесконечная регрессия уровней осведомленности лежит в самой природе реальности, и приходит к заключению, что дух и материя – лишь относительные термины. Он таким образом делает важное открытие, что опыт показывает нам относительность целостности, но его теория ведет к очевидным противоречиям, которые могут быть разрешены только если будут приняты во внимание принципы соотнесенности и структуры.

Теории единого материала обычно принимают форму или панпсихизма, или панхилизма, то есть универсальной материальности. У.К.Клиффорд сделал предположение, что есть единая умственная материя, из комбинаций которой возникают неживая, живая и сознательная формы существования.

Название работы Уайтхеда "Процесс и реальность" может производить впечатление, что процесс и реальность – одно и то же, но между тем, его "вечная идея" находится вне процесса.

Автор "Первого Алкивиада" (прим. перев.: диалог, приписывавшийся Платону, по мнению многих исследователей – ошибочно) говоря о глазе, который должен смотреть вне себя, чтобы видеть, доставляет аргумент, который должен вести к заключению, что Самость не может быть знаема. Тем не менее, путая то, что есть, с тем, что происходит, он много сделал для фиксации в человеческих умах ложной интерпретации этой часто цитируемой фразы.

Например, действием тепла или посредством прибавления солей, которые ионизируют молекулу воды, разделяя ее на ион водорода и ион гидроксила.

"Есть значительный элемент случайности в каждом единичном предложении лекции. Специальные формы порядка также не проявляют конечной необходимости. Нет строгого различения. Всегда есть формы порядка, частично доминирующие и частично фрустрированные. Порядок никогда не полон; фрустрация тоже никогда не полна… Вселенная – не музей с экспонатами под стеклянными колпаками. И она также – не вымуштрованный полк, марширующий в ногу без перемен расположения. Такие представления принадлежат к басням современной науки. Вселенная – нечто большее, чем процесс."

Это было замечено многими философскими школами, в частности, Спинозой, представление которого об отношениях между знанием и функцией имеет много общего с тем, которое формулируется здесь. Спиноза рассматривает "сущностное знание" как нечто иное, как прямую интуицию вечных принципов, правящих сущностью вещей. Частичное или неполное знание есть "единственная причина ошибочности. …Знание целого требует очищения ума". По Спинозе знание применимо к эмоциям и инстинктам также как и к мыслительной функции, и в своей высшей форме это то же, что наше "понимание", и , следовательно, вообще не знание.

С.К. Огден и И.А. Ричарде. "Значение значения" (8-е изд..Кембридж,1946). Эта неоценимая критика языка, вместе с Логико-философским трактатом Витгенштейна (2-е изд..Лондон,1937), составляет прекрасное введение к теме этой главы.

Прим.пер.: Не следует смешивать эти не совсем точные выражения автора с распространенными фразеологизмами типа "язык чувств", Беннет имеет в виду, разумеется, язык для выражения и коммуникации чувств, язык для выражения и коммуникации мыслей и т.д.

Ср. Гурвич – философские и феноменологические исследования, 1947.

Прим.пер.: "Человек есть машина" – одно из важных положений психологического учения Гурджиева; его смысл в том, что, наблюдая за своей механичностью (чего действительная машина никогда делать не может), человек может отделить "себя" от "своей машины", свою "сущность от своей механической "личности".

Можно заметить, что в этом обсуждении много общего со Спинозой, который – в особенности в "Этике" – определяет три градации языка, из коих лишь третья подлинна в силу своей прямой отнесенности к предельным принципам.

Ср. Бердяев - Дух и реальность, р.146:"Из-за способа, каким многие мистики описывают свой опыт, может показаться, что они являются представителями монизма, пантеизма, антиперсонализма, антигуманизма или точки зрения, отрицающей человеческую свободу или любовь. Но, как мы уже видели, идиома мистицизма непередаваема в теологических или метафизических терминах. Однако проблема, поставленная мистиками, все же остается неразрешенной и беспокоящей нас".

Ср. Л.А. Рид "Эстетическое значение. "Труды Аристот. об-ва.1955, т.55, р.227:"Символ и значение в эстетическом опыте постоянно сменяют друг друга, то что было значением, становится символом для следующего значения"

Прим.перев.: возвращается в смысле идеи "вечного возвращения" или "вечного повторения", о которой см, например у Успенского в "Новой модели вселенной" и в "В поисках чудесного".

Ср. Ричард Пейджет - Человеческая речь, р.174:" Человеческая речь возникает из обобщенного бессознательного пантомимического языка жестов - совершаемых конечностями и частями лица в целом (включая язык и губы), - который становится специализированным в жестах органов артикуляции, когда руки (и глаза) людей оказываются постоянно занятыми употреблением орудий".

Ср. Г. Райл - Понятие ума (Лондон,1949). Его обсуждение "духа в машине"(р.16) - одно из последних в длинной серии критических рассуждений, проводимых со времен Гаутамы Будды, ведущих к заключению, что такие слова как "я", "моя самость" и "душа" не соответствуют ничему, что мы находили бы в своем опыте.

Ср. Б.Рассел - Человеческое знание, р.270.

Ср. Б. Рассел, цит.соч.,р.161:"Убеждение - это своего рода состояние ума или тела, или того и другого вместе, истинность – это отношение соответствия", р.170:"Каждое убеждение истинно, если есть факт, отображаемый в нем с подобием, с каким прототип отображается в образе ".

См. Дж.Л. Боуз - Реактивность живого и неживого, Лондон, 1902.

См. Г.Г. Кэмпион и Г.Э. Смит - Нейронная основа мышления.

Аргументация здесь направлена на связь между упорядоченностью и вероятностью. Как показал Больцман, мера упорядоченности, наличествующей в системе, обратно пропорциональна логарифму ее вероятности, и полная упорядоченность поэтому бесконечно невероятна.

См. Карл Ясперс - Путь к мудрости, р.15:"Философия есть принцип сосредоточения, посредством которого человек становится собой благодаря участию в Реальности". Она стремится "открыть человека для постижимого во всем его масштабе".

Термин кибернетика образован Норбертом Винером на основе греческого слова, означавшего рулевого. Гипотезу киберенетики обсуждает Дж.О.Уиздом, Брит.ж.филос.науки.т.II N5,р.1-22:"Кибернетика не показывает, конечно, что человеческие существа это машины. Многие мыслители сочтут, что это так, но важный вопрос состоит в том, какого рода эти машины." Уиздом приходит к заключению, что кибернетическая модель неадекватна, но возможно, что будут найдены еще не открытые механизмы, более сходные, чем механизм обратной связи, с работой мозга. Ср. также Н. Винер – Человеческое использование человеческих существ, гл.7, обсуждение философских следствий кибернетики.

Ср. Эрнст Мах - Анализ ощущений, предисл. к 4-му изд., Лондон, 1914, р.XIII.

См. К.Н. Хиншельвуд – Структура физической химии, р.434: "Первая проблема, которую надо рассмотреть в физической плоскости, это создание порядка живыми телами. Неустойчивые и реактивные субстанции строятся посредством реакций, которые протекают с заметным возрастанием свободной энергии, и время от времени возникает вопрос, не ведет ли их нечто в это время по пути иному, нежели предписан вторым законом термодинамики. Это, однако, не в большей степени так, нежели при росте кристалла, где правильная геометрическая решетка спонтанно возникает из хаотического раствора".

О различении энтелехии и причинности см. Ганс Дриш - Наука и философия организма, 2-е изд., Лондон, 1929, р.250. См. также Е.С. Рассел - Направленность органической деятельности, Кембридж, 1946, pp.8 и 175.

Прим.перев.:необходимо подчеркнуть, что термин "относительный" несет здесь смысл, связанный с третьей категорией, отнесенностью: не "relative", a "relational"

См.гл.2,р.45. Ср. также в этой связи Гурджиев – Все и вся, р.472.

См. Все и вся,р.824-825. Сказать, что хинное дерево "знает как" делать хинин, так же значимо и так же истинно, как утверждать, что пчела знает, как делать мед, или бобер знает, как свалить дерево

Ср. Дж. Г. Беннет - Кризис в делах человеческих, р.104.

Ср. Гурджиев - Все и вся р.759. Так же Хейнемен - Есть ли только два рода истины?, филос. и феном. иссл.,ХУ1,1956,р.378:"Априорное знание не может более ограничиваться "необходимостью", оно также относится к "потенциальности" и "вероятности". Коротко говоря, две области знания не мономорфны, а полиморфны."

Цитировалось П.Д. Успенским в его лондонских беседах о гурджиевском учении в 1922 г.

Ср. Джеймс Р. Ньюмен - Математика и воображение; и даваемое там описание того, как французский математик Анри Пуанкаре анализирует процесс формирования гипотезы: "Подсознательное "я" никоим образом не ниже сознательного; оно не является только автоматичным; оно способно к различению; оно обладает тактичностью и деликатностью; оно умеет выбирать и предугадывать, чем сознательное "я", поскольку оно преуспевает там, где сознательное "я" терпит неудачу. Одним словом, не выше ли подсознательное "я" сознательного? Вы видите всю важность этого вопроса".

Ср. Вернер Гейзенберг - Философские проблемы ядерной науки, перев. Р.К. Хейса, Лондон, 1952,р.71: "Ядро науки формируется, по-моему, чистыми науками, которые не интересуются практическим применением"

Ср. Витгенштейн - Трактат, часть I.

Философы затрудняются решить, касаются ли ценностные слова знания или эмотивных и коннотативных состояний. Те, кто отрицают, что мы можем знать, что является важным, обычно считают, что подобным отрицанием разрушаются основания моральной философии или этической теории. Это мнение содержит несколько ошибок. Одна из них состоит в рассмотрении познания и эмоции как противоположных. И мысль и чувство принадлежат функции и являются формами знания, несмотря на то, что чувства не могут быть полностью выражены в суждениях.

Спор между познавательными и непознавательными теориями относительно характера ценностных суждений показывает, что мы имеем дело не с чистым опытом, и не с чистым знанием, а с неопределенной областью, лежащей между опытом и фактом.

Прим.перев.:в Третьем томе, раздел 14.38.5.1.

Кантовское различение феномена и ноумена основывается на чувственной и нечувственной интуиции. Это вводит дуализм, который едва ли может обрести согласование, поскольку "либо чувственный, либо нечувственный" по-видимому исключает любой средний термин. Тем не менее, Кант находил, что термин "ноумен" может быть употребляем различным образом. Последующие интерпретации в основном касались его отрицательной доктрины о вещи, "поскольку она не является объектом нашей чувственной интуиции". Он говорит, однако, что "если мы понимаем под этим объект нечувственной интуиции, мы таким образом предполагаем особый модус интуиции, а именно – интеллектуальной, которая не есть то, чем мы владеем, и относительно которой мы не можем схватить даже ее возможность. Это было бы "ноуменом" в отрицательном смысле термина". (Критика чистого разума",с.268 /английского перевода/).

Ноумен, понимаемый Кантом в "позитивном смысле термина" - нечто большее, чем то, что дано в непосредственном опыте, поскольку он не подлежит ограничениям частной формы наличествующего сознания.

"Объединенная наука", как она пропагандировалась Нейратом и другими, стремилась свести все объяснения на один уровень существования. Маргенау замечает :"Характерно, что представители "Объединенной науки" представляют науку как своего рода поверхность, как двумерную структуру. Им нравится называть ее мозаикой, загадочной картинкой, в которой должны быть искусно найдены недостающие кусочки"> Он справедливо замечает :"Никогда не получится изобразить науку как двумерную поверхность: игнорируя ее глубину, мы искажаем картину".

Прайс критикует обращение к прямому опыту, которое он называет сенсибилизмом, говоря: "Я думаю, что он (д-р Юинг) недооценивает сложность и несвязность сенсибилических миров", – и добавляет: "Чем более сложна природа, тем больше она мне нравится".

Учение об уровнях существования знакомо европейской мысли со времен Аристотеля, создавшего первую шкалу бытия. Эта идея ясно выражена МакТаггартом в "Природе существования". Он писал: "Если есть два вида мысли, из которых один выше и сложнее другого, невозможно из природы низшего и более узкого быть непосредственно осведомленным о действительности более высокого. Из самого факта, что более высокий обладает канонами мышления, не принимаемыми более низкими, ясно, что последний не признает первый и может быть вынуждаем к принятию его лишь посредством внешних и непрямых доказательств своей правоты".

Нидхем применил идею уровней и организации (ср. "Время – обновляющая река".) Во всех этих представлениях важно, что признается наличие ряда существований, обладающего упорядоченностью от меньшей до большей степени интегрированности.

Представление о шкале бытия может быть прослежено до халдейской космологии, откуда оно было перенесено на запад Анаксимандром и Анаксагором. Его история прослеживается через Платона, Аристотеля, Альберта Великого, Ламарка и Джоффруа. Ныне дискредитированное, оно возрождается Бергсоном, Александером и Ллойдом Морганом.

"Статистическая недоступность" - понятие, заимствованное из трактования Гибсом распределения энергий в системах, имеющих очень большое количество компонентов. Каноническое распределение возникает, когда различные уровни взаимодействуют, но в очень малой степени.

"До тех пор, пока не достигнуто прояснение того, каким образом возникает каждый новый значительный уровень организации, всегда нужно помнить, что хотя мы можем весьма полно описать законы, существующие на данном уровне высоты организации, мы никогда не можем надеяться понять, как они входят в картину природы в целом; т.е., как они соединяются с ближайшим низшим и ближайшим верхним уровнем". Цитируя этот пассаж, Кестлер утверждает, что Нидхем пишет с "'неосознанной иронией", ибо то, что не достигнуто, является первой целью научного объяснения. Оба упускают существенное, а именно, что допустимая абстракция является основой естественных наук, но естественные науки являются лишь абстрактными дисциплинами, их кажущаяся конкретность фиктивна.

Многие авторы обсуждали отношение между жизнью и вторым законом термодинамики. Шредингер в работе "Что такое жизнь с точки зрения физики", описывает живой организм как "сосущий отрицательную энтропию из окружающей среды". Проф. Луиджи Фантацци различает синтропические и энтропические процессы и стремится показать, что они равным образом могут быть обнаружены как в живом, так и в неживом. Он признает, что эти процессы не всегда происходят последовательно, создавая цикл, аналогичный качанию маятника, но что процесс каждого рода не может закончиться без того, чтобы не начался процесс противоположного рода.

См. у Тейлора в "Комментариях к Проклу";" Все существует своим собственным порядком в соответствии с гипарксисом".

/ laws of framework /

Прим.перев.: за неимением термина, передающего оттенок "благоприятной возможности" в английском "occasion", который в данном контексте оказывается существенным, мы воспользовались этим англицизмом.

Сказать, что такие выражения, как "круглый квадрат", бессмысленны – это значит путать отсутствие значения с априорной невозможностью выполнения значения. Гуссерлевское различение "выполнения значения" и "содержания как объекта" может быть понято как различие между условиями системы координат и утверждениями о существовании.

Ср. Кант - Критика чистого разума: "Общая логика рассматривает только логическую форму в отношении любого знания; это значит, что она трактует формы мысли в общем".

Гуссерль очень близко подошел к пониманию характера детерминирующих условий, но он стремился свести их все к чистой логике. Фарбер (цит.соч., р.144-145) пишет :"Пространство, постигаемое как форма упорядоченности в мире видимости, отличается от пространства в смысле формально определяемого множества... . Если под пространством понимается категорическая форма мирового пространства, тогда оно подходит под род чистого – категориально детерминированного – множества".

Говоря о неясных предложениях, Вейсман отмечает, что "кажется, будто реальность может решить, какая логика действенна, как будто структура логики отражает строение бытия". Это вывод - хотя Вейсман и отрицает его - справедлив, если слова "реальность" и "бытие" принимаются как означающие содержание опыта.

"Исповедь", кн. XI, гл.4.

См. определение в гл.7.

Ср. А. Пуанкаре, лит. соч., с.133: "Именно повторение дает пространству его существенные характеристики, но повторение предполагает время".

Ср. Р. Локк, Собр. фил. произв., т. 1, М. , 1960, с. 197:

"Посредством ощущения, наблюдающего определенные явления в определенные регулярные и кажущиеся равноудаленными периоды, мы обретаем идеи определенной длины и меры продолжительности", - И далее: "Рассматривая любую часть бесконечной последовательности, как установленную периодическими мерами, мы приходим к идее того, что мы называем временем вообще".

По исторической случайности количественное выражение необратимости времени было открыто Клаузиусом и Карно в исследовании циклов в тепловых машинах. Термин "полезность" был введен М. В. Трингом.

Это слово образовано от греческого глагола, означающего разделение на разные уровни, например, когда два героя выделяются из ряда обычных людей для противоборства (ср. Илиада, 5.12). Оно же употребляется для обозначения отделения тонкого от грубого.

Это соответствует геометрическому определению, в котором пространство понимается как стационарное для времени и вечности.

Ср. Тайттирья Упанишада, 1-6. Также Чхандогья Упанишада, 7-12.

Поясняя этот процесс вхождения в существование посредством повторения, Герберт Спенсер указывает на переход от условия "неопределенной несвязной гомогенности к условию определенной связной гетерогенности". Примеры, которые он дает, относятся к повторению во времени и ведут поэтому к затушевыванию истинного характера детерминирующего условия гипарксиса.

Двенадцать категорий не включают ценности, и во втором томе мы рассмотрим те, которые лежат за пределами Автократии. (Прим.пер.: Эта задача выполнена в III томе)

Марвин Фарбер в "Основаниях феноменологии", с.12 пишет: "Математик не формулирует универсальных предложений, не постулировав вначале дедуктивной системы объектов посредством допущений существования"

Маргенау, цит.соч., р.72

там же, р.71

Выразительное описание этого процесса дал сэр Лоренс Брегг в радиопередаче 1946 года.

Заметим здесь, что Леви в своем учении об "изолятах" признает, что внутренняя потенция, а не внешняя форма отличает один уровень от другого. Он пишет: "Изолят имеет как внутреннюю структуру с внутренними отношениями между элементами, из которых она состоит, так и внешние отношения в силу того факта, что он сам является элементом более широкого изолята"

/Existential Indifference/

Этот аргумент относится к трем уровням существования, характеризуемым свойствами самообновления, самовоспроизведения и саморегуляции. Вирусы, клетки и метазоа – типичные представители этих трех уровней. Есть, однако, и исключения. Некоторые одноклеточные организмы обнаруживают как изогамию, так и гетерогамию, в то время как существуют и высокоразвитые организмы, имеющие узкофиксированный цикл воспроизведения.

Термин "биосфера" по-видимому был введен Х.Р.Миллем, идея была развита далее Зюссом

Ср. Вернадский - Биосфера (Париж,1938). Эта теория отлична от теории Х.Яворского, который выдвигает взгляд, что саму землю следует рассматривать как живое существо – идея, разработанная уже Фехнером в 1861 году, обсуждение которой см. в четвертой лекции У. Джемса.

Ср. Яворский, цит. соч.:". земля – это клетка, составленная из ядра, клеточной оболочки и протоплазмы. Мы – частицы, собранные вокруг ядра, участвующие в великом ритме его жизни. Мы – митохондрии земной клетки". Аналогии такого рода опасны, и в данном случае вводят в заблуждение, поскольку биосфера смешивается с существованием планеты.

Термин "биосфера" по-видимому был введен Х.Р.Миллем, идея была развита далее Зюссом.

Ср. Вернадский - Биосфера (Париж,1938). Эта теория отлична от теории Х.Яворского, который выдвигает взгляд, что саму землю следует рассматривать как живое существо – идея, разработанная уже Фехнером в 1861 году, обсуждение которой см. в четвертой лекции У. Джемса.

Ср. Яворский, цит. соч.: ". земля – это клетка, составленная из ядра, клеточной оболочки и протоплазмы. Мы – частицы, собранные вокруг ядра, участвующие в великом ритме его жизни. Мы – митохондрии земной клетки". Аналогии такого рода опасны, и в данном случае вводят в заблуждение, поскольку биосфера смешивается с существованием планеты

Предположение, сделанное Фехнером, что Земля – это "ангел" и такие исследования, как "Геон" Яворского, основанные на аналогии, рассматривают Землю как огромное одноклеточное животное.

Хардинг, цит. соч., стр. 98-99

Ср. статьи на тему "Каков логический и научный статус понятия темпорального происхождения и возврата Вселенной". Получившая приз статья Майкла Скрайвена приходит к заключению, что "не может быть сделано верифицируемого утверждения о том, имеет ли Вселенная конечный возраст или нет".

Дж. Г. Беннетт, Драматическая Вселенная, Том 1